На кинофестивале «Молодость» состоялась премьера фильма «До свидания, синефилы» - дебютной картины украинского кинокритика, главного редактора Cineticle Станислава Битюцкого. О том, зачем прощаться с синефилами и как в этой картине связаны любовь к кино и идентичность – Юля Коваленко.

 
«Да, получается, что свет везде есть, кроме нашего дома…». Оставшись в кромешной темноте и тишине, трое друзей усаживаются просто поговорить – о воспоминаниях, о кино, о культуре, обо всем. Кто-то из них скоро покидает Киев, уезжает в Белград. Это Стас? «Нет, он не хочет». И не Александр. Это Оля. А может и не она. Может их в комнате не трое, и может на деле никто не уедет, а это все съемки фильма, из которого потом при желании можно будет что угодно вырезать? Или может именно потому, что это кино, прощаться все же придется?

Эта маленькая, всего в час длиной, картина говорит о том, обсуждений чему нет конца и края. За простотой дружеской беседы, за полумрачными кадрами или за предельной условностью сюжета скрываются необъятные для слов вопросы – о природе кино, о любви к кино, об идентичности, о действительности, о времени. Прощание здесь состоится, но только как часть некой большей, вероятно, бесконечной истории.

Трое друзей среди полной тишины негромко разговаривают о чем угодно. Без лишнего повода, без дополнительных условий. Так свободно и непринужденно, что кажется роскошью. Подобная простота наполняла знакомство Анны и Йохана в «Музейных часах» Джема Коэна. Тогда в мягко освещенных залах музея, хранящих воспетую Беньямином ауру, происходили искренние встречи – встречи с картинами, с другими мирами, встречи с людьми. В фильме Станислава Битюцкого подлинная беседа становится возможной вне шумного информационного потока вокруг, в отсутствие внешних поводов и причин – оставшись один на один в тишине и темноте. Скудное освещение выписывает из глухой черноты только лица друзей. По их очертаниям бегают голубоватые тени, создавая собственные образы, которые через мгновение исчезают, превращаясь в призрачное прошлое. Нечто подобное происходит в кино – на самих киноэкранах или в темных залах, где на лица зрителей ложится голубой свет от экранов.

Все трое приятелей познакомились в разные годы на Киевском кинофестивале «Молодость». Между Сашей и Стасом перед этим была еще переписка в Интернете. А с Олей в день встречи говорили не то о Пазолини, не то о Линче – неважно, это уже «вопрос вкуса». Эти воспоминания оказываются призваны не столько с документальной точностью сберечь и воссоздать прошлое, сколько засвидетельствовать само течение ускользающего времени. Все, что попадает в кадр, становится историей; все, что происходит с тобой, становится воспоминанием. В те старые времена, «в лучшие дни» удавалось смотреть по десять фильмов в день, затем выползать в конце дня из кинотеатра, не помня и половины из увиденного. Но это было также неважно, как и то, о ком на самом деле говорили приятели при первой встрече. Поскольку так или иначе – все это было о кино. Во все это вплетена любовь к кино: и в воспоминания о знакомствах, и в ощущение времени, и в несчитанные часы, жадно проведенные перед экранами, и в голубые тени-призраки, вольно разыгрывающие на лицах друзей свои образы.

«До свидания, синефилы»

Дэвид Бордуэлл писал о синефилии как о бесконечной игре, обладающей своими стратегиями, в которой определяющей становится сама идея кино. В этой игре можно неоднократно выигрывать или проигрывать, хитрить, хвастаться, делиться и не признавать чужих авторитетов – поскольку в ее основе лежит сама завороженность кино, не знающая однозначности и строгости деталей. Эта игра – способ коммуникаций, в самом широком понимании. В конце концов, синефилия – это восприятие Другого (как конкретного человека, так и символического образа норм и законов, порядка вещей в мире) через любовь к кино. И тогда оказывается делом десятым, что фильмы, с которыми пролетали в кинотеатрах круглые сутки, были безвкусны. А часовые задержки показов на «Молодости» только добавляли кино притягательности. «Мы не ощущали ни дня, ни утра, ни ночи. Просто смотрели кино и захлебывались этим» – вспомнит Саша. И в то же время важными будут воспоминания, в каком ряду обычно на показах сидел Роман Балаян, или воображаемая игра «Что случалось при встрече Балаяна с Ильенко?». Сами разговоры о кино и обо всем, что его окружает, сами воспоминания приводят к вопросам о настоящем и о том, кем в этом мире являешься ты? Сейчас Балаян не так коммуникабелен, как «в те годы»; изменилась и сама «Молодость»; страну содрогают исторические перемены; и кто-то из твоих друзей, с которыми вы провели лучшие дни перед киноэкранами, покидает город…

Впрочем, в «До свидания, синефилы» какая-либо необходимость разводить в разные стороны действительность и кино, прошлое и настоящее пропадает. Это все сплетается в единый тонкий армюр – и в этом заключен один из наиболее свободных жестов фильма. Здесь настоящее наполнено воспоминаниями, а кино способно одним мгновением, одной фразой выдавать в себе реальность происходящего:

– …Стас, ты сам не знаешь, к кому ты принадлежишь. Украинцы? жители Украины? жители Киева? жители твоего дома? родственники? все люди на Земле? все белые люди на Земле? все люди, которые не хотят уезжать или хотят уезжать?...
– Я это вырежу.
– Пожалуйста.
– Я не знаю, что на это сказать.
– Можешь ничего не говорить.

Вместе с разговорами о кино звучат воспоминания из детства и обсуждения событий, которые переживает Украина – это все части большого ответа на вопрос «кто я?». В стране, где политическая идея государственности, возникнув в ХІХ столетии, не успела окрепнуть и тщательно вымывалась вместе с национальной памятью на протяжении долгих лет, вопрос идентичности – один из самых болезненных. За двадцать три года выросло целое поколение молодых людей, для которых вопрос суверенности Украины никогда не возникал – никакой другой страны у них никогда не было. Но что значит быть украинцами? Значит ли это иметь украинский паспорт? жить в Украине? говорить по-украински?.. Обращение к украинской идентичности за те же двадцать три года чаще подменялось категорией политического выбора, превращалось в разменную монету в различных спекуляциях, в клишированный набор знаков в пространстве масскульта.

«До свидания, синефилы»

В какой-то момент беседы Саша задается вопросом о понятии идентичности в целом. От продукта эксплуатационной капиталистической логики, до инструмента опасной правой идеологии – идентичность располагается на граничной территории. Подорваться на этом минном поле можно при любом небрежно брошенном слове. Может ли быть идентичность вообще чем-то общим, чем-то устоявшимся, коллективным? Существует ли вообще «мы»? И, если существует, то вписывается ли в него, например, Оля, которая вскоре покидает Киев?

В «Каменном кресте» Леонида Осыки герои, вышедшие из новелл Васыля Стефаныка, мучительно разрывались между грезами о Канаде и привязанностью к родной земле. Здесь, в Украине, они работают, пока «все тело не станет мозолью», но все равно оказываются не богаче того вора, который влезет к ним в дом. Земля, на которой они проработали всю жизнь, которой отдали свое здоровье и которая, в то же время, неразделимо связана с их молодостью, теперь распродается, оказывается никому не нужной – ее вытесняют банки, векселя, махинации. «Эта земля не способна столько горя вынести. Человек не способен, и она не способна, оба уже не способны». Но попытка вырваться из этого порочного замкнутого круга ценой прощания с родным краем становится невыносимо жестокой. Ее тяжесть приравнивается к потери себя, к смерти.

Станислав Битюцкий обращается к этому же мотиву выбора «уехать или остаться». Но при этом ключевым для самоопределения становится не столько принятие того или иного решения, сколько сам путь, который приводит человека, например, к такому выбору. Для режиссера идентичность обретается через память, через индивидуальное осознание истории страны, как части своей личной истории: «Я помню детство, скажем, помню еще что-то, какие-то личные истории, и так же, изучая, помню историю своей страны, помню боль моей страны». Нет какой-либо общей схемы или модели самоопределения, осознания своей национальной принадлежности к Украине и точного представления, в чем она заключается. Идентичность собирается по осколкам памяти и личного опыта – это индивидуальный, неповторимый путь каждого. В «До свидания, синефилы» это происходит через кино – скорое прощание с другом, с которым связано множество воспоминаний и который разделяет с тобой любовь к кино, подводит к необходимости самоопределения. Здесь удивительным образом синефилия и национальная идентичность растворяются друг в друге. В своей статье «Опыт синефилии» Битюцкий представлял эту любовь к кино, скорее, не как сформировавшееся раз и навсегда мировоззрение, а как живой, долгий путь, состоящий из нескольких этапов. Голая завороженность кино не может продолжаться вечно – рано или поздно наступает момент, когда синефилии становится недостаточно для того, чтоб лавировать в реалиях. Тогда возникает необходимость выбора, подобного «покинуть страну или остаться здесь» – признать несостоятельность своей любви к кино либо менять что-то в самой форме своих отношений с кино. Первое – подобно потере себя, огромной части своей жизни. Второе – предполагает переход к активной деятельности: от кураторской до режиссерской.

Так сам опыт синефилии становится индивидуальным путем к осознанию своей идентичности. «За последнее время я понял, что мы все можем делать – собирать людей, что-то снимать, организовывать какие-то события <…> И имея возможность сейчас, как никогда, уехать куда-нибудь, я понимаю – да, оставшись здесь, я буду чувствовать себя хуже, чем в том же Белграде, но при этом я буду чувствовать, что могу что-то делать, могу что-то изменить» – скажет Стас друзьям. Михаил Ямпольский как-то писал о гибели синефилии – главным образом из-за краха синефилической среды, ее распада на локальные, одинокие кинопросмотры перед экранами компьютеров. Но для Битюцкого здесь, скорее, можно поставить запятую. Неслучайно в начале картины друзья буквально разыгрывают, кто из них исполнит роль уезжающего из Киева: «Слушайте, кто-то из нас хочет уехать в Белград. Это не я. А кто?». Такая необходимость расставания, необходимость прощания – не что иное, как открытость и потребность в новом. Распад, дающий в фильме о себе знать в различных мелочах – от прощания или самого города, куда собирается уехать один из друзей, до изобилия воспоминаний – становится тем самым путем к осознанию своей идентичности.

«До свидания, синефилы»

На место старой, привычной синефилии придет какая-то другая форма отношений с кино. Собственно, и само по себе появление картины Станислава – тому пример. В «Большой киновечеринке» Райа Мартина многоминутное погружение в нерушимую темноту заканчивалось деликатным возвращением к вечеринке приятелей режиссера, собравшихся на берегу после прогулки по разрушенному в ходе Второй мировой войны Коррехидору. Это путешествие возвещало об обретении свободы, о новом рождении кино. В «До свидания, синефилы» в такой длительной темноте заново рождается восприятие кино: меланхоличное гитарное соло, звучащее на фоне черного экрана, плавно сменяется нарастающим шумом противостояний на Майдане. Кино перестает быть только собой, синефилия перестает быть только завороженностью кино и его дискурсом. Кино тесно переплетается с осознанием себя, с памятью, с ощущением времени, в которым ты живешь. Хотя, конечно, так или иначе, это все касается и природы самого кино. Звук, лишенный изображения, Битюцкий затем сменит изображением, лишенным звука. Пробираясь по ночным улицам Киева, камера в полной тишине приведет на прощальную вечеринку друзей, куда приглашены режиссеры, критики, операторы, люди, так или иначе, имеющие отношение к кино. Прощание синефилов, становящееся в объективе камеры прошлым, одновременно свидетельствует не о крахе кино перед действительностью, но о новом этапе в долгой истории любви к кино. «Автоистория» Мартина заканчивалась кадрами 1902 года, когда лидер филиппинской революции Агинальдо признал поражение перед США – так замыкалось смутное прошлое и настоящее, полное циркуляции истории, о чем замечательно пишет Максим Селезнев. В «До свидания, синефилы» прощальная вечеринка завершается в кинозале – зрители рассаживаются по местам в ожидании, когда погаснет свет и на экране замелькают образы-призраки. Наступает темнота, в глубине виднеются лишь очертания киноэкрана. Мгновение – вместо кинопроекции в кадр прорывается рассвет. Еще мгновение – рассвет сменяют документальные кадры из «Порта и Везувия» братьев Люмьер и «Битвы за нашу советскую Украину» Александра Довженко. Заново рожденное из темноты и тишины кино заполняет собой все пространство, растекается из экрана и из объектива камеры в действительность. А вместе с этим наступает ясное ощущение себя, как части кино, части истории, части своей действительности и своего времени. «С одной стороны, я чувствую какую-то важность того, что живу именно сейчас. С другой стороны – боль» – скажет в беседе с друзьями Саша. «Это характерно для любого периода, когда ты ощущаешь, что живешь» – прозвучит в ответ. В конечном счете, нельзя с уверенностью сказать, что в этом фильме вымышлено, а что нет. От воспоминания про детскую воображаемую игру в полярников, звучащего в первых кадрах фильма, до финальной киновечеринки и рассвета, продолжаемого документальными кадрами – это своеобразное примирение прошлого и настоящего, кино и действительности, из которого рождается личная свобода.

Повернувшись додому
я довго не міг заснути
я відправив смс друзям
боявся забути світанок

/ Возвратившись домой
я долго не мог уснуть
я отправил смс друзьям
боялся забыть рассвет