Михаил и Ольга КулунаковыОбесцвечивание культуры

Александр Гвоздев. В «Волках» история развивается то как семейная сага, то как родовое предание — и постоянно, в зависимости от этого, меняется авторская дистанция. Как возник такой подход? Был продиктован сюжетом?

Михаил Кулунаков. В детстве бабушка часто рассказывала мне истории. Больше других запомнилось предание об украденной девушке. Ее исчезновение спровоцировало стычки, распри, убийства; одного человека закопали в болоте (эта деталь сильнее всего врезалась мне в память). Потом я узнал, что эти события частично описаны в романе «Катунь весной», написанного Куугеем Телесовым, братом моей бабушки. Меня это зацепило, но просто экранизировать роман не вышло бы. Поэтому мы с Ольгой [Кулунаковой], выступившей соавтором, все переписали, переделали центральные события, выбрали другие акценты.

Александр Гвоздев. Говоря о новом фильме, вы часто упоминаете, что для вас «волки» — это в первую очередь дети. Но ведь в самых первых кадрах мы видим двух мужчин, разделывающих тушу животного и пробующих сырое мясо. Это сразу наводит на иную интерпретацию.

Михаил Кулунаков. Для меня волк — это зверь организованный, хладнокровный, расчетливый. И вместе с тем жестокий. А персонажи фильма на самом деле мелкие и жалкие: не умеют решать вопросы, перекидывают друг на друга ответственность. И, чтобы выразить все эти обиды, начинают «играть в зверей». Хотя среди этих сошек найдется лидер, решающий проблемы по-серьезному, но эта его серьезность безжалостна и беспощадна. А любой ребенок, просто находясь в той или иной атмосфере, впитывает и затем множит те настроения, которые витают в воздухе — злость, ненависть, родовую обиду. В такой среде рождаются самые кровожадные «волки».

Александр Гвоздев. «Волки» — это второй фильм, снятый на алтайском языке. Первым был ваш же дебют. Вряд ли это можно объяснить одними только клише о необходимости сохранения языка и культуры. Почему для вас это так важно? И создает ли это коммуникационные трудности на площадке?

Михаил Кулунаков. Я не думаю про сохранение языка и про сохранение культуры. Для меня важна сама история, уже она подсказывает культурный код.

Я часто слышал на фестивалях вопросы от зрителей: «Почему нельзя было снять этот фильм на русском языке?» или «Нельзя ли было сделать дубляж?». Дубляж мы как раз сделали, и во многих кинотеатрах по России фильм будет демонстрироваться с закадровым переводом. Но алтайский язык здесь принципиален. Он придает миру фильма свой определенный ритм, свою пластику.

С коммуникацией на площадке все было хорошо, актеры владеют языком. Сложность лишь в поисках финансирования на этническое кино. Бывали случаи, когда я писал сценарий, а мне говорили: «Все здорово, но есть условие: этническую составляющую напрочь убираем». 

Александр Гвоздев. Есть ощущение, что у этнических фильмов — татарских, якутских, хакасских — слишком много общего. Это касается и образной системы, и героев, и сюжетных тропов. 

Михаил Кулунаков. Татары, башкиры, алтайцы, якуты, хакасы — это все тюркские народы. У нас один общий культурный код. И мышление схожее. Тем не менее, в отличие от, например, Якутии, на Алтае нет рынка. В регионе проживают 210 тыс. человек, из них 74 тыс. алтайцев. И на все это население работают всего семь кинотеатров. Этого мало.

Александр Гвоздев. Ольга, я заметил определенную тенденцию в «Тропе» и в «Волках»: камера зачастую находится на значительном расстоянии от места действия, очень часто что-то — колосья травы, древесина, угол жилища — оказывается на первом плане. В этом есть какой-то элемент подсматривания, исследовательского наблюдения. Получается любопытная двойная оптика вашего тандема: этническая со стороны режиссера и этнологическая со стороны оператора.

Ольга Кулунакова. Про эффект подсматривания — это любопытное наблюдение с вашей стороны. Но такого эффекта мы не пытались добится. Если речь про передний план — то это, скорее, попытка добится глубины изображения и многоплановости кадра. 

Александр Гвоздев. Михаил как-то говорил, что вы даже больше занимаетесь продвижением и изучением культуры Алтая, чем он сам. В чем это выражается?

Ольга Кулунакова. С одной стороны, я для Алтая человек извне. Я не родилась в этой культуре. Но меня до сих пор поражает и восхищает философия, которая пронизывает казалось бы совсем бытовые вещи — устройство дома, например, одежду, костюмы, прически. По алтайской прическе, скажем, можно узнать, сколько у женщины детей, когда она вышла замуж, какой у нее бэкграунд. Целая летопись человеческой жизни.

Александр Гвоздев. А насколько все эти тонкости известны алтайцам? Погруженность в эту тему — общее место среди жителей региона или исключительное знание?

Михаил Кулунаков. На Алтае было несколько исторических этапов, повлиявших на отношения людей с локальной культурой: дореволюционный, советский и постсоветский. Во времена СССР происходило определенное обесцвечивание этнических культур, результатом которого стала некая усредненность всех и вся. Сейчас же юное поколение оглядывается назад, чтобы разобраться в том, кто мы такие. В этом ключе много молодых ребят работает: и в музыке, и в дизайне, и в моде. Поэтому сейчас создаются проекты по сохранению и популяризации исконной культуры.

Александр Гвоздев. А как ваша осведомленность о народной культуре перекочевала в фильм?

Михаил Кулунаков. Проникла на уровне метафорики. Скажем, в сцене, когда Кымыскай сбегает, она по пути срывает накосные украшения и расплетает волосы. Все потому, что при замужестве девушке со сменой социального статуса переплетают косы. И такой жест с ее стороны — это протест против семьи и отказ от нее. А у детей сзади на шубах висят колокольчики — это материнские обереги, призванные уберечь от зла. В фильме и по домашнему очагу понятно, у кого какой достаток и кто чем занимается. Такие вещи легко считываются людьми, погруженными в культуру.

Александр Гвоздев. Вы не переживаете, что что-то пропадет для стороннего зрителя?

Ольга Кулунакова. Ну, вы же задаете вопросы, так? А мы даем ответы. Так невербальная информация становится вербальной и доступной. Рассматривая картины Ренессанса, например, не у всех, но у кого-то возникнет вопрос, а почему там у героя лилии в руках, или единорог, или что-то еще. И тот, кто ищет ответы, узнает, что это не случайные объекты на полотне — а говорящие символы, с помощью которых художник выстраивает культурный диалог со зрителем, с миром.

Александр Гвоздев. А как создавалась пестрая музыкальная партитура фильма?

Михаил Кулунаков. Композитор Азулай Тадинов — алтаец, которому ясны многие тонкости. Я лишь говорил: «Женщина у меня — икили (струнно-смычковый инструмент). Дети — это тюнгур (ударный инструмент). Мужчина из семьи-антагонистов — это топшуур (щипковый инструмент)». 

Александр Гвоздев. В ваших фильмах есть устойчивый мотив — попытка вырваться за границы региона. В «Тропе» главный герой весь фильм пытается проложить дорогу сквозь скалы. В «Волках» мы видим бегство от кровопролития.

Михаил Кулунаков. Возможно, это попытка расширить свои границы. Границы своего языка и культуры.

Александр Гвоздев. А у кого-то из тех, кто снимает региональное, подчеркнуто этническое кино, это получилось?

Михаил Кулунаков. Мне кажется, у Степана Бурнашева в «Айте». Но возможно лишь отчасти: там «социальное» все-таки перевешивает «национально-культурное». Для меня все же ориентир — не наши региональные кинематографии, а скорее мастера японского, китайского, корейского кино. Например, когда смотришь «Дом летающих кинжалов» Чжана Имоу, тот факт, что ты из другой культурной среды, совсем не мешает воспринимать эту историю и сопереживать ей. И мне, как автору, конечно, хочется делать кино именно о фундаментальных категориях человеческой жизни: любви, смерти, времени. Внятных и глобальных вещах, трогающих вне зависимости от культурной принадлежности.