Без свидетелей: сильный грузинский дебют «Начало» о религиозной общине показывают в Каннах-2020

Яна (Ия Сухиташвили) — женщина, Давид (Рати Онели) — мужчина. Яна — жена, Давид — муж. Яна — мать, Давид — отец. Они ни в чем не равны, но они вместе. Потому что вокруг горы, а не город, религиозная община (свидетелей Иеговы), а не гражданское общество и еще — тишина, она же — глубокая ночь. Увы, Яне не спится. Покой ей даже не снится, ведь она в самом начале пути. От мужа, от дома, от бога — они все чужие, выбранные по необходимости, по умолчанию. Здесь в Лагодехи вообще принято молчать, земля — это изнанка неба, женщина — это отражение мужчины, копия с оригинала, эхо, что умирает медленно в ущелье вместе с мимолетным лучом солнечного света. Пока муж ее не спросит, пока Иегова не призовет к ответу, говорить ей не о чем и не с кем. Даже мать слушает не Яну, а все ту же тишину.

В слове феминизм восемь букв, и все за последние пару лет прозвучали громко — и гласные и несогласные. Однако Дея Кулумбегашвили в своем величественном дебюте «Начало» ищет это слово на страницах еще не открытой книги, пишет его точно с чистого листа. Женское здесь — не личная неприязнь или политическая вражда. Женский — род, а не пол. Мистическое ощущение, психическое состояние, мифологическое сознание. Начало всех начал — оно какое? Сотворение мира или происхождение мира? Что было раньше — он или она — уже неважно, важно сдвинуться с мертвой точки. 

Поэтому Кулумбегашвили и ее героине целого мира, как и широкого экрана, не надо. Чтобы разглядеть лучше и говорить четче, она выбирает формат 4:3, к которому вроде бы приговорено все авторское, то есть клаустрофобное. В «Начале» этот прием — не признак асфиксии, это знак, что широка вселенная родного патриархата, настал момент ее сузить. Выстроить границы кадра, обозначить рамки допустимого — внутренняя свобода больше окружающей несвободы. Оттого автор постоянно жонглирует планами —сверхкрупно, сверхобщо — и женщины начинали с малого, иногда их видно именно с расстояния, словно прекрасное далеко, невероятно уменьшающееся в голове у мужчины до точки, в которой вопреки правилам любой геометрии абсолютно все прямые, не только параллельные, однажды пересекутся.

История Яны — это история пожара. Горит самодельный храм, горит семейный очаг, горит ее лоно. Своей похотью, своей жаждой жизни Яна способна испепелить горные долины, растопить снежные горные пики, но выбирает, чтобы огонь шел за ней, вглубь ее души, в извилины ее головы, то затухал, то занимался вновь. Сомнения тут как зарницы, а искушения как незваный гость. Он представится следователем, окажется инквизитором, спрашивать будет не про темные уголки души, а про укромные местечки тела. Женское — якобы еще и грязное, сотканное из запретов, чтобы начать с начала, надо каждый из них нарушить, тогда страх обратится в прах, тогда можно будет воспарить над собственным телом, посмотреть на себя со стороны, на свой затылок, стоя лицом к зеркалу. Женское из сверхреального превратится в сюрреальное. Что-то, что привиделось, как морок. В будущее гендер не берут.

Настоящее кино рассказывает всегда о главном, но используя второстепенные члены предложения — утверждал Эрик Ромер. Борьбу света и тени, экзистенциального и трансцендентального , сиюминутного и вечного, Иакова с ангелом, Евы с дьяволом Кулумбегашвили показывает через неявное, небывшее, несостоявшееся. Противостояния не случилось, противники даже не показались на ринге, беда так и не пришла, только кружит вокруг да около, подвывая за плотно запертыми дверьми. Но почему-то всюду кровь — и на руках, и на одежде. Кровь смоет дождь. Почти в каждом фильме так происходит, и «Начало» — не исключение.

Удивительно, к сколь скромным средствам прибегает автор. Музыка чилийского электронщика Николаса Джаара звучит только на титрах. Камера Арсения Хачатуряна дышит вольно только в прологе, а так — практически самоустраняется, знает свое место — оно за скобками истории. Никакой навязчивой этнографии, сплошная феноменология. Тарковский тут шепотом вторит Ханеке, Клер Дени — Шанталь Акерман или Ангеле Шанелек, а Рейгадас, затесавшийся, кстати, в «Начало» исполнительным продюсером — Антониони, но не по-грузински и не по-французски и даже — не на языке кино, самом прекрасном из когда-либо изобретенных, течет эта беседа. Мысленная, сугубо философская. Вместе с Кулумбегашвили они все ломают голову — как нам закончить начатое другими, как нам начать наконец-то что-то свое, родившееся здесь и сейчас, в ХХI веке, без оглядки на вовеки веков. Оглянуться — значит опять испугаться. Время требует начинать: выиграем иль нет, тоже скажет время.