Дофаминовая яма: «Дыра» Микеланджело Фраммартино как ключ к устройству человека

14 августа 1961 года группа молодых спелеологов из Пьемонта начинает покорение безымянной пещеры в Апеннинах. Никакого централизованного производства амуниции тогда для этих не спортсменов не было, а ученых-любителей не существовало, и каждый мастерил себе шлем с фонарем из подручных материалов. После бесчисленного количества спусков они наконец-то найдут дно у этого таинственного подземного провала, нарисуют схему и уже сильно позже узнают, что они, таким образом, открыли вторую по глубине пещеру в мире. Но «Дыра» — это фильм не о них. В реконструкции их экспедиции профессиональные спелеологи будто бы не хотят играть роль. Они даже себя и друг друга не видят, когда они на объекте — все их существование проходит в абсолютной темноте. Героев играют актеры, но это такие актеры, которые не желают, чтобы их в кадре было видно, — полная противоположность тому, что от них ожидается. Покорители без лица в полной темноте лезут туда, где их никто и ничто не ждет. На дне дыры обнаруживается банальная лужица конденсата.

Режиссер Фраммартино подразумевает, что пьемонтские энтузиасты полезли в свою дыру как раз в момент пика для итальянского экономического чуда, когда все взлетало ввысь, а не падало на самое дно. Гагарин буквально только что добрался и вернулся обратно (как известно, сложно слезть с верхотуры, а не забраться на нее), а в 1960 году в Милане строится башня Пирелли, долго бывшая второй по величине во всей Италии, — национальный символ послевоенного ренессанса. Действие фильма начинается в окрестной горной деревушке, где примерно все население по вечерам смотрит один кинескопный телевизор, который еще и ловит не лучшим образом. На всех — один бар с намалеванным в беднейшем африканском стиле прямо на стене логотипом Cinzano. Но при этом следы человеческого присутствия находятся в дыре довольно глубоко. На верхний уровень залетело фото Софи Лорен, чуть ниже — Кеннеди. Вечное природное сооружение становится усыпальницей для человеческой быстротечной истории — подобно тому как венецианские дожи завещали хоронить их буквально в полу балкона храма Святой Софии в Константинополе.

Где-то в хижине умирает старик-пастух. Фраммартино, режиссер, снимающий раз в десять лет и для этого регулярно возвращающийся в окрестности итальянской Калабрии, откуда родом его семья (горный массив Поллино, где как раз и нашлась бездонная пропасть Бифурто, находится как раз на границе Калабрии и соседней области Базиликата), признается, что для него спелеологи и пастухи чем-то похожи, как минимум — связаны. Именно пастухи, вечные одиночки, которых тоже никто из разумных существ не видит целыми днями, знают гористые просторы и вообще окрестности лучше, чем кто бы то ни было. Их компетенция имеет горизонтальный характер, а у спелеологов и альпинистов — стало быть, вертикальный. Можно было бы посчитать авторскую параллель слишком наглядной — мол, вот какая пропасть остается на месте умершей души, глубина ее невозможна и непознаваема. Но в «Дыре» вообще нет одушевленных персонажей, как нет, по сути, и сюжета. Фраммартино, как и в предыдущих фильмах, лишь наблюдает, но в этот раз исполнение его вроде бы пассивной вуайеристской функции потребует рекордных трудов — на самое дно Бифурто спелеологи вместе с камерами и светом будут тащить много килограммов нескончаемых проводов, что вели до экрана с плейбэком на поверхности.

Пропасть — мираж, ее не существует, даже если ты в ней, пока не повернешь голову и не включишь фонарь. В этой глубине нет слышимого звука, хотя он-то, казалось бы, распространяется во все стороны и с известной науке скоростью. Фраммартино рассказывал, что узнал о Бифурто во время съемок своего предыдущего фильма «Четырежды», который сегодня в сравнении с «Дырой» кажется несколько колониалистским — слишком там много любования глубинной итальянской этнографией, посконным бытоустройством. Тогда мэр калабрийской деревни, где шли съемки, подвел его к краю этой пустоты и кинул большой камень, который просто улетел в никуда, и не слышно было никакого приземления. Земля словно вернула в тот момент себя себе. Спелеологи будто доказывают сами себе существование Бифурто, когда лезут все глубже и глубже, не надеясь на самом деле что-то там отыскать. Вместо них мы наблюдаем причудливый театр теней на стенах — что-то подобное демонстрировал в 3D Вернер Херцог, когда его впустили в тщательно охраняемую петроглифную пещеру Шове ради съемок фильма «Пещера забытых снов», но там герои все же были, пусть и ушли из этого мира давным-давно, зарисовав на память любимые образы и грезы. Бифурто не хранит в себе ничего безвременного — только сиюминутное вроде нас самих и наших газет — и ничем не является. Проходящие мимо пропасти козы смотрят в нее так же, как и люди, — созерцают вечное nihil.

«Дыра» при просмотре на большом экране оказывается фундаментально иммерсивным опытом, причем воспринимаемым в том числе на гормональном уровне. В почтительном походе пьемонтских любителей на самом деле не видится никакого мачизма и достигаторства, они ничего не хотят добиться, и даже о рекордности их открытия они сами узнали много лет спустя. Единственное, что отличает, согласно фильму Фраммартино, человека от объекта неживой природы, — это гормональное подкрепление за выполнение устанавливаемых себе самому целей. Вследствие колоссального скачка в развитии внутренние критерии удовлетворения хомо сапиенса настолько возросли, что на смену эпохе выживания пришла эпоха экстремумов — чего не сделаешь, лишь бы выработать себе немного дофамина. Гагарин летит в космос, корпорация Pirelli строит небоскреб, а спелеологи лезут на самое дно — потому что экстремум у любой математической функции бывает как положительный, так и отрицательный. И не так важно, что же там будет на дне. Это как с переездом в другую страну — куда бы ни уехал, всюду увозишь с собой себя. Спелеологи вместе с нами лезут на самое дно, и ты заодно получаешь оргазмическое, ни с чем не сравнимое удовольствие даже не тогда, когда они светят фонарями в край пещеры, а там каменная плоскость наконец замыкается, а когда один из участников уже на поверхности проводит последний штрих на чертеже со схемой Бифурто. Точка бифуркации находится у каждого из нас в голове, и достичь ее географически и физически можно только там, где до нас еще никого не было, — вот такой парадокс.