«Гринч»: Как выжить, когда вокруг одни миньоны

Дом одинокого мужчины с непокорным хохолком на голове вознесся, как тот хохолок, над гармоничным приземистым пейзажем: на огромной скале, всем своим видом демонстрирующей активное безразличие ее обитателя, стоят палаты каменные. В них за комично длинным столом на фоне стен из необработанной породы, как в хороших журналах по интерьеру для богатых холостяков, восседает зеленое Носферату пятидесяти трех лет. Как и все заядлые одиночки, он заедает стресс, обставляет себя излишними удобствами и, разочаровавшись в человечестве, то есть в ктоктошествеКнигу-первоисточник Сьюза населяют не люди, а курносые ктоктошки, принимает только безусловную, также чрезвычайно удобную привязанность собаки. Но раз в год идеальная изоляция начинает давать течь: все остальное население ближнего мира впадает в новогоднее безумие, и мириады гирлянд, вызывающих эпилепсию, гигантские елки, своими лапищами закрывающие свет божий, и абсурдно огромная рождественская звезда, которую на вертолете везут прямо мимо его дверей, доводят нервного предпенсионера до предела.

Студийная практика последних лет обращаться в детских мультиках скорее к взрослым, чем к целевой аудитории 6+, в «Гринче» выполнена с ктоктошеской старательностью. Если вы пришли с детьми, то можете пофантазировать о возможности легально злиться на беспредел инфантилизированного мира. Если вы бодрый пожиратель массовой культуры, вам дадут легкие отсылки к Бриджет Джонс, вариант для продвинутых — каскад параллелей с другим очаровательным карикатурным кинозлодеем, профессором Фейтом из «Больших гонок» в исполнении Джека Леммона (в частности, как и Фейт, Гринч в часы досуга играет на органе — но не Баха, а All by myself).

Если же вы тру-гринч и пришли сюда, чтобы съесть пачку мороженого и обругать опустившуюся индустрию развлечений, готовьтесь, что с вами будут говорить на языке ваших слабостей, лезть в душу и проводить сеанс кондовой, но от этого не менее прилипчивой психотерапии. Если вам знакомо, как тяжко бывает заставить себя сходить в «Пятерочку» за провизией, и только трехдневный голод может к этому принудить, если вас до скрежета зубовного бесят тонны праздничной рекламы и пугают сверкающие в тысячу ламп колоннады торговых центров, если вы страдаете от того, сколько времени и сил от вас требует выполнение простейших социальных актов или поиск нормальных белых простыней без затейливого рисунка, — мультфильм «Гринч» станет для вас отличным стыдным удовольствием, комедией узнавания, маленьким торжеством. Но потом предаст.

Сьюз написал эту сказку о себе, он дал Гринчу даже свой точный возраст, и лично для себя решал вопрос, зачем люди празднуют Рождество так, будто завтра апокалипсис. Консюмеризм, чревоугодие, сахарную экзальтацию, пустозвонство он ругал с удовольствием, легко и быстро, а вот с финалом, с обязательным хеппи-эндом и человеколюбивой моралью вышел серьезный затык, в частности, потому что автор категорически отказался от религиозного наполнения (кстати, в русском дубляже, как и в советском переводе книги, вместо Рождества снова воцарился нейтральный праздник Новый год). История Сьюза лаконична и оставляет пустоты для самостоятельного обдумывания, уходит от любого прямого ответа, потому что простого ответа в стиле детской книжки тут не найдешь.

Эта проблема с финалом перешла по наследству всем его адаптаторам и превратилась в попытки объяснить, что же все-таки не так с Гринчем, а не с обществом. В экранизации Рона Ховарда с Джимом КерриСм. «Гринч — похититель Рождества» 2000 года, где критика потребления подана с гротеском и вольнолюбием 90-х, Гринч превратился в резонера-обличителя и эксцентрика из-за буллинга в школе. Несовместимость с социумом, просто «потому что он зеленый урод», делает из Гринча парию, который живет на помойке, толкает занудные эко-идеи и тычет людям в лицо своей действительно пугающей и агрессивной инаковостью. В финале, услышав пение на площади, он уверяется, что их единение не связано с поверхностными импульсами покупки и дарения, переживает катарсис в духе Керри, извиваясь на полу как одержимый, и возвращается в город, чтобы в обмен на покаяние и те же поверхностные импульсы, которыми набиты его сани, получить любовь красотки, торжество над соперником и всеобщую снисходительность к его асоциальному поведению.

В новой версии акценты другие: перед нами в целом симпатичный зеленый джентльмен с голосом Бенедикта Камбербэтча, который слегка недолюбливает осатаневшую современность. И он прав, но вот беда — быть правым, но одиноким не очень приятно. Нам доходчиво объясняют, что сама эта неудобная, неприятная правота может расти исключительно из детской недостачи: из сиротства, приюта, обделенности теми же поверхностными импульсами в ярких коробочках, которые, на самом деле, несут глубокое значение связи и близости. Этот Гринч не интересуется эпатажем и акционизмом, он действительно хочет только одного: не видеть в каждом сантиметре показушного фасадного довольства (за которым, как нам быстро проясняют, тоже есть проблемы, мамы-одиночки и ночные смены, но нужно держаться) факт исключения из него тех, у кого не все так замечательно. Иллюзия возможности абсолютно счастливого общества — одна из самых опасных.

Так история с кражей Рождества превращается не столько в критику пустотратства, сколько в упрек обществу, где удобно лишь тем, у кого все хорошо, где только их эмоции и нужды приветствуются и принимаются в счет, а остальные, те, кому трудно, больно или просто иначе в момент общей экзальтации, пусть нюхают наш имбирно-пряный латте и правдоподобно улыбаются. Причем, если присмотреться, этот осознанный диктат счастливого латте принадлежит вовсе не большинству. Многие или клинически не способны на контакт с реальностью (как мистер Бриклбаум в озвучке комедианта Кенана Томпсона), или замалчивают и мимикрируют, бодрятся и читают мантру оптимизма (как одинокая мамочка Донна Кто), и только откровенно зеленый парень может этот диктат пошатнуть.

Получается чрезвычайно актуальный посыл в эпоху инстаграма, простоты и доступности, принуждения к единообразию при видимой иллюзии максимального выбора. Но, к сожалению, было бы абсурдом, если бы создатели миньонов, символа безмозглой, бессмысленной и жестокой радости, который торчит из каждой витрины и заполонил мир похлеще, чем рождественская атрибутика, рассказали такую историю протеста. Пчелы против меда не выступают. Поэтому в финале, так же, как и в случае с хулиганом Керри, милейший травматик Гринч не просто возвращает подарки, но, подобно блудному сыну, кается перед обществом, чьи устои он попрал. И само по себе это извинение логично и правильно, как первый шаг навстречу, но общество в ответ не торопится просить прощения за непонимание душевного «инвалидика» и благодарить его за то, что он напомнил им, о чем на самом деле Рождество.

О принятии каждого, о любви к путнику и чужаку, об уважении к другому, о милости к падшим, о невысокомерном сочувствии к тем, кому повезло меньше. О том, что, даже живя среди миньонов, нужно оставаться человеком, как бы трудно и порой неприятно это ни было.