Репетитор из ада: «Уроки фарси» — очень литературная околорусская холокост-драма

Желтый могендовид, крепко пришитый к худой грязной робе. Телега с голыми телами, словно манекенами, сложенными для перевозки к промышленной печи. Беспощадный зверюга-комендант с черепом на фуражке. 

Визуальный образ холокоста в кино сложен давно, и фильм «Уроки фарси» Вадима Перельмана из внеконкурсной программы Берлинале-2020 нельзя даже всерьез упрекнуть за то, что канон этот картина не подвергает сомнению. В каком-то смысле «Уроки фарси» — такое холокост-порно, то есть кино о нацистском лагере, даже несколько умиротворяющее своей привычностью. С другой стороны, этот подход к теме, априори находящейся за пределами любых моралистических шкал (недопустимость холокоста неоценима, поскольку это универсальное, тотальное зло, и сравнивать его с каким угодно другим — значит допускать возможность его повторяемости), оказывается и наиболее честным. Заодно позволяет отказаться от излишних, потому что самоочевидных, патетических оценок.

Примечательна эта картина скорее по совокупности контекстуальных прогрессов, чем как одиночное произведение. Говоря проще, «Уроки фарси» продвигают вперед заскорузлый, стерпевший многочисленных старателей со светлыми лицами жанр исторического кино о холокосте, но ценны в основном лишь в рамках этого же жанра. 

Для начала — патриотическая нотка: фильм, сделанный в том числе продюсерами Стюартом и Бекмамбетовым, снятый в Белоруссии в основном российской командой (оператором Опельянцем, к примеру), визуально никак не отличим от любого другого европейского неэпического фильма о Второй мировой, добавленного (сарказма ради скажем, что для количества и галочки) в любую другую программу любого другого фестиваля большой тройки. Сам факт включения российской кинематографии не мытьем, так катаньем в контекст европейского мейнстрима — достижение, пусть с некоторыми оговорками: режиссер — украинский американец, да и сюжет имеет к нам весьма опосредованное отношение, тут схема та же, что была в «Рае» у Кончаловского, — красной армии нет в кадре, они появляются в мире фильма лишь как безликие освободители, которые идут с востока навстречу лагерю, в спешке покидаемому надсмотрщиками. В «Уроках фарси» не звучит слов на русском — зато на многих других языках.

Сценарист Илья Цофин (один из соавторов «Ёлок 1914», тоже в каком-то смысле историческое было кино) сколачивает вместе множество нетривиальных сюжетных механизмов, у него не остается ни единого хвоста, повисшего в воздухе, и особенно это достойно уважения потому, что в центре повествования «Уроков фарси» — традиционная европейская мультилингвальность, легче всего обнаруживаемая именно в фильмах о Второй мировой как о величайшем в истории столкновении народов. Еще Тарантино играл с этим в «Бесславных ублюдках», Перельман с Цофиным же переходят на другой уровень — внедряются в саму ткань языка, порождают на свет целое новое наречие, примитивное, но свое. По дороге в концлагерь бельгийский еврей Жиль Кремье (Науэль Перес Бискаярт, «120 ударов в минуту») по чистой случайности выменивает у соседа старинную персидскую книжку на еду. Когда их ставят в лесу на колени и направляют в его голову винтовку, он в качестве фола последней надежды кричит, что он не еврей, а перс. Вдруг его не убивают, а отводят к офицеру Коху (Ларс Айдингер, актер-глыба, что нависает над всем окружающим в любом фильме с его участием), который, как оказывается по счастливейшему совпадению (здесь начинается сценарное допущение, лучшим образом дополняющее обычную историю о лагернике-еврее, что избежал смерти, наврав о своем происхождении), давно искал себе репетитора по фарси, ведь он хочет — это прозвучит довольно наивно, но — после войны переехать в Тегеран и открыть там ресторан. Жиль, понятное дело, знающий только французский и немного немецкий, исхитряется выдумывать на ходу этот язык и разучивает его вместе с Кохом. Одновременно с этим Жиль эксплуатирует и упрощенную картину мира начальства: Кох принимает на веру утверждения о том, что язык, который на слух звучит как отдаленно восточный, слегка напевный, с непривычными для немца дифтонгами и аффрикатами (впрочем, об этой особенности персидских наречих Кремье догадывается по чистому наитию), да и за перса еврей сходит лишь потому, что всякая расология — псевдонаука, и по внешним признакам национальность определить не выйдет, а значит и различить перса с евреем. Лексику для языка Кремье находит в реестре еврейских имен и фамилий, который ему приходится вести по приказу Коха: подстроки из перечня становятся словами псевдофарси. Таким образом, этот искусственный язык, вернее плановый, чья лексика создана по предопределенной системе для очень узкого сегмента носителей, оказывается эсперанто-мемориалом всем тем, кто погиб в этом лагере, и их имена, получается, будут живы, пока Кох верит, что выучил фарси, и будет продолжать на нем говорить.

Вообще «Уроки фарси» — кино удивительно литературоцентричное. Пусть сценарий основан на немецком рассказе, но филологичным в буквальном значении слова фильм делает именно взаимодействие героев. Этот союз двух соглашателей, которые, пусть и находясь на совсем разных позициях в лагерной иерархии, одинаково усердно избегают смерти в самом центре ее царства, порождает язык, на котором они даже в какой-то степени виртуозно выучиваются разговаривать между собой. Подчеркивая, сам того не зная, важность фарси для литературы Ближнего Востока, Кох даже пишет на этой фарси-тарабарщине стихотворение, и притом довольно лиричное. Герой Айдингера, кстати, не чудовище, но преступник-конформист — повар для убийц, прислуга нацистского режима. Здесь в фильме контрапунктом появляется нравственный дуализм — у Коха обнаруживается брат, который от ужасов войны и улетел в Тегеран, таким образом отдалившись от повара, вступившего в гитлеровскую партию, и показав ему свое отношение к его вынужденному соглашательству (то есть сам герой, выходит, доппельгангер, предавший себя, но не покинувший родину). Опять же Кох утверждает в разговоре с Жилем, другом по принуждению, обязанном выслушивать любые откровения, что он, как офицер СС, ответственный за учет всех арестантов, не знает, что с ними происходит по ту сторону этапирования в лагеря смерти. Может, и врет, но главное, что здесь у поразительно амбивалентного Ларса Айдингера появляется необходимое пространство для маневра; раз его герой — не картинный наци, что за «дранг нах остен» пиво пьет, но и не святой Оскар Шиндлер (спасать он никого не собирается, кислородную маску надевает сначала на себя, а затем ни на кого больше — разве что напоследок выводит с территории лагеря в заснеженный лес «верного оруженосца» Жиля), то он может и взбешенно поорать в узнаваемой гитлеровской манере, блестяще спародированной Бруно Ганцем в «Бункере», и вдруг обнаружить в себе не задушенную еще самооправданиями душу — например, когда он говорит о своей работе, мечте, семье — внезапно очеловечить Коха.

Потому, наверное, и режиссер Перельман вслед за Айдингером находит в себе силы отказаться в финале от приговора антагонисту. Это еще одна местечковая (как хорошо здесь подходит это слово) поджанровая инновация в череде многих. Перельман не гнушается даже классическими приемами из ситкомов и стоунерских комедий — так, одна побочная линия трагично заканчивается из-за невовремя рассказанной шутки про размер полового члена коменданта (причем шутка эта, как говорится, основана на реальных событиях). Фильму вообще хватает здорового и, самое важное, допустимого зрителем цинизма. Довольно цинично дописывать герою Бискаярта линию с немым итальянцем, которого Жиль, испытывая, видимо, муки совести (раз уж он особенный, и ему невероятным образом повезло наврать лагерному начальству так, что его не пристрелили по приезде), привечает, кормит, старается спасти. Уж точно цинично в мире, где уже существует как минимум «Список Шиндлера», приводить сюжет о холокосте к финалу в духе «от рассказа арестанта плакала половина концлагеря». С другой стороны, «Уроки фарси» имеют на такой проверенный временем финал право, ведь ранее они перевернули прочие стереотипы, описанные в начале: и робу в фильме носит де-юре перс, и душераздирающий натюрморт из человеческих тел в единственной сцене великодушно показывают лишь с высоты, и на замену убийце-коменданту находится трепетный офицер-поэт Кох. Даже те самые уроки фарси, которые он берет, как в рассказе Распутина — уроки французского, оказываются для него в первую очередь уроками милосердия, к сожалению, не воспринятыми, и в этом видится весьма точная и страшная метафора на тему отношения к холокосту.