Цветы, которые не осыпаются: «Война Раи Синицыной» — фильм о 94-летней блокаднице

Раисе Борисовне 94 года, она — председатель комитета инвалидов войны, живет в Холоне (Израиль). Ефиму около 30, он начинающий режиссер и решил снимать фильм о жизни блокадницы. Они быстро поладили, хотя Раиса Борисовна и удивлена: «Ты совсем не образован! Как ты можешь делать этот фильм, если ни черта не знаешь?»

Ефим пытается быть экспериментальным режиссером — начинает фильм со вспышек света и коротких слов-вопросов — «война», «страх», «память», — на которые Раиса Борисовна должна что-то отвечать. Она легко и с интересом включается в эту игру, как и вообще в съемочный процесс, которым иногда по-своему руководит: «Любой снимок должен иметь идею». — «Мама, ты красишь губы. Какая идея?» — «С ненакрашенными губами вообще никакой идеи не будет».

Почти с самого начала появляется тема снов и идея их частичной материализации: иногда через по-особенному освещенные, ассоциативно связанные с ними предметы, иногда — почти напрямую, помещая Раису Борисовну в места и ситуации, явившиеся во снах.

Эти сны не о войне, а о ее жизни и о ней самой. Один из центральных — поле подсолнухов, земля пересохла, цветы клонят головы вниз. «Я очень испугалась и побежала. Вдруг пошел дождь». За эпизодом следует титр с названием фильма, и начинается один из ее дней. Тема войны раздваивается: наряду с рассказами о блокаде появляется другая, сегодняшняя, повседневная война, но не воинственная, а какая-то мягкая — за полноту проживания дня; за то, чтобы сохранить свои разум и память; за уважение к еще живым товарищам и их достоинство.

Ефим добавляет немного эффектов: то искажает цвета, то снимает происходящее в странном свете, то накладывает загадочную музыку. Поначалу это раздражает, но эти приемы позволяют добиться эффекта отстранения и хотя бы отчасти посмотреть на темы войны и старости под новым углом.

Тут нет привычных сентиментальности, жалостливости, патетики — эмоций, которые включаются будто сами при упоминании контекста. На первый план выходит опыт конкретной женщины (хотя во многом и типичный) и, главное, ее попытки понять, что тогда произошло, как это ее изменило, почему война до сих пор с ней и в ней и что делать с этой памятью сегодня. Раиса Борисовна задает себе нетипичные вопросы и старается отвечать на них честно. Эта возможность спокойного и честного разговора с дочерью, с Ефимом будет удивительна для зрителя, натренированного выверять каждое слово на военную тему, вздрагивающего при малейшем расхождении мысли с официально установленным курсом. Документальное кино здесь дает пережить счастливый опыт свободного разговора.

Дочь Алла: «Мне кажется, что правды о войне становится все меньше. Что такое правда? Это быть честным. Честность — это быть откровенным, не утаить: да, я боялась, мне было страшно. То есть правда — это говно (Господи, прости меня), которое в нас есть и было». Раиса Борисовна с этим соглашается, хотя важно, что в фильме нет чего-либо стыдного, грязного, как и стремления рассказать нечто шокирующее «ради правды». Вероятно, Алла подразумевает естественность и просто усиливает формулировку для заострения мысли.

Прошлое — значимая часть жизни Раисы Борисовны, но она совершенно на нем не зациклена, оно не тянет ее назад, а, наоборот, дает силу идти вперед. 

Один из ее снов не проговаривается, а сразу визуализируется: сложенные стулья в опустевшем помещении. Ефим спрашивает: «Как вы думаете, что он для вас означает?» 

Большая часть мыслей и дел Раисы Борисовны посвящена ее друзьям-ветеранам. Поражает, что все они очень хорошо выглядят, многие — моложе своего возраста (а им по 90, некоторым по 100 лет). Она повторяет: «Без вас не было бы Победы, а значит, и этого государства». Для нее очень важно, чтобы сами ветераны осознавали, что Израиль возник благодаря им; чтобы они понимали, кто они. Это ежедневная борьба за уважение и достоинство. Один из ее друзей попал в госпиталь, но там не хватило места, так что его положили в коридоре. Раиса Борисовна мягко, но настойчиво говорит медсестре: «Вы понимаете, кто этот человек?» Мы — граждане Израиля, и особенно важно проявлять деятельное уважение по отношению к тем, благодаря кому это государство вообще возникло. Ветерана переводят в палату. 

Слышен звук пролетающего над полем подсолнухов самолета. «Он мешает записи!» — восклицает Раиса Борисовна. Но кадр оказывается очень удачным, потому что не соответствует возникающей ассоциации с бомбардировщиками, не так давно показанными в хронике (которая приведена в фильме достаточно деликатно).

«Подсолнухи всегда смотрят вверх в хорошем настроении. Я себя могу сравнить с цветком, который уже увядает. Но есть цветы, которые засыхают и остаются такими же. И есть цветы, которые осыпаются. Так вот, я стараюсь не осыпаться. Стараюсь быть такой, пусть даже в засушенном состоянии».

Раиса Борисовна часто красит губы, думает о том, как выглядит, и выглядит разнообразно (платьице, желтая повязочка, красный пиджак), при этом не боится сниматься во вроде бы не очень удачных ракурсах. В 94 года она заряжена, энергична, ее мышление живо и ясно. В теле нет скованности. Фокус ее внимания — в активном проживании времени, в действенном существовании в важной для нее среде. И кажется, что тело откликается на это, давая свободу и возможность сделать задуманное.

Возможно, свобода и стала связующим элементом дружбы, даже какого-то родства режиссера и его героини. Эта дружба нарастает постепенно. Сначала удивляет контраст яркости Раисы Борисовны и мягкого, немного наивного голоса будто бы мальчика, почти подростка. Постепенно Ефим становится заботлив. Снимает ее и когда она спит, будто присматривает за ней, проверяя, все ли в порядке.

Во снах и воспоминаниях Раиса Борисовна оказывается как бы одновременно в нескольких возрастах: ей и 94, и 17 (когда началась блокада), и 25 (она говорит, что могла бы влюбиться в Ефима, хоть он и не в ее вкусе). Однажды Раиса Борисовна приходит к заключению, что Ефим может быть одним из тех, кого она лечила в госпитале во время войны. Или кем-то из ее одноклассников (никто из мальчиков 10-го Б не смог пережить войну).

Ближе к финалу вдруг оказывается, что она умеет играть на виолончели, хотя уже 30 лет не прикасалась к инструменту. Ефим материализует и эту мечту, устраивая ей выступление в концертном зале, на сцене, правда, слушатель — только он. В конце она произносит: «Может, это мне снится?»

Но нет, это не сон. Как и дождь, которого она так ждала в первом сне и под который они попадают в финальном эпизоде.

— Фима! Спасай камеру!