«У нас есть папа?»

Из кованой шкатулки папы Иоанна Павла III выползает многоножка. Она же движется по лицу Ленни Белардо (Джуд Лоу) — Пия XIII, прежнего папы, лежащего в коме, — и вот-вот заползет ему в ухо. «Это Бог», — за тридцать пять лет до этих событий провозгласил Адам, юный брат-близнец будущего папы Иоанна Павла III, держа в руке ту же многоножку. «Адам ошибался. Это не Бог, это дьявол», — заявит тот в конце своего папства.

Иоанн Павел выходит из венецианской больницы, где находится Ленни, к нему приближается женщина в красном, глава группы фанатиков, поклоняющихся Пию как новому святому, и что-то шепчет на ухо. Иоанн Павел меняется в лице и отворачивается.

На конклаве появляется кардинал Эрнандес, и по Сикстинской капелле катится волна шепота: Эрнандес невероятно похож на государственного секретаря Войелло. Просто одно лицо — отличить их можно лишь по очкам и по родинке, которая есть только у Войелло. «Это мой дополнительный мозг», — хвастается он.

Сериал Паоло Соррентино «Новый папа» (2019), продолжение «Молодого папы» 2016 года, полон загадок и вопросов, ответов на которые зритель будет ждать все девять серий, но так и не дождется. Мы так и не узнаем, почему никто из кардиналов раньше не видел двойника Войелло, что сказала новому папе женщина в красном и причем тут многоножки.

Однако есть один ключ, который подходит ко всем дверям и открывает все тайники разом. Соррентино рассыпает по сериалу намеки и подсказки, где взять этот ключ.

На первых материалах, появившихся в прессе задолго до премьеры, был изображен Пий XIII, идущий по Лидо в плавках, сияющих и ослепляющих своей белизной. Наверняка это сон или что-то в этом роде, невозможно представить, чтобы это происходило на самом деле, шутили журналисты и поклонники «Молодого папы».

Первая же сцена первой серии наполнена возмутительным эротизмом: монахиня, ухаживающая за Пием, не может сдержать своих чувств и прямо здесь, при папе, занимается самоудовлетворением. Сексуальное наслаждение и религиозное блаженство сливаются воедино, как в знаменитой скульптурной композиции Джованни Лоренцо Бернини «Экстаз святой Терезы», хулиганской пародией на которую и является открывающая сериал сцена. Заставка первых шести серий представляет собой ночную дискотеку монахинь, предающихся веселью и эротическим танцам перед неоновым крестом и картиной Паоло Веронезе «Брак в Кане Галилейской». Заставка последних трех серий — проход Пия в тех самых сияющих плавках по венецианскому пляжу, наполненному полуобнаженными девушками, некоторые из них при виде папы-секс-символа падают в обморок.

По сравнению с «Молодым папой» в «Новом папе» намного больше откровенной телесности. Это ставит в тупик: зачем, к чему, что это значит? Похоже на неуместную реализацию эротических фантазий режиссера, заявят противники сериала. Но возникает вопрос: режиссера ли? Чьи это фантазии на самом деле?

И наконец, мера условности. «Молодой папа» более реалистичен, в «Новом папе», напротив, все более условно, ритмическая структура движения персонажей по предкамерному пространству напоминает хореографический спектакль. Или мюзикл. Или сон.

***

Все ставит на свои места финальная проповедь Пия в девятой серии: «С тех пор как я вернулся, вы задаете себе множество самых разнообразных вопросов. Кто Он? Отец или Сын? Бог или Святой дух? Человек или Иисус? Он очнулся или воскрес из мертвых? Он святой или мошенник? Он Христос или антихрист? Живой или мертвый? Это не важно. Знаете, в чем прелесть всех этих вопросов? В том, что у нас нет на них ответов». И в самом конце этой речи он скажет: «А сейчас я хочу спуститься к вам и сделать то, что хотел сделать с самого начала. Обнять вас одного за другим».

Эта проповедь не просто напоминает финальную речь Пия из последней серии «Молодого папы», а является ее парафразом. Тогда он вспоминал блаженную Хуану, вымышленную святую, чей образ был лейтмотивом первого сезона: «Когда ее спросили, кто такой Бог, она ответила: "Бог — это открытая граница". Ей было всего четырнадцать лет. И никто не понял, что она хотела этим сказать. А потом дети засыпали ее вопросами. Мы живые или мертвые? Мы устали или полны сил? Мы здоровые или больные? Мы хорошие или плохие? Мы молодые или старые? Мы чистые или грязные? Мы глупые или умные? Мы честные или лживые? "Не важно", — ответила благословенная Хуана». Фактически перед нами те же бинарные оппозиции, которые в итоге снимаются, провозглашаются не важными, не описывающими сложность и многообразие мира.

«Когда-нибудь я умру, — продолжает папа, — и смогу обнять всех вас, одного за другим». В финале «Молодого папы» он падает от сердечного приступа. В финале «Нового папы» он спускается, чтобы обняться с теми, кто стоит на площади Святого Петра, толпа подхватывает его, несет на руках, Пий морщится от боли и умирает. Двери Сан-Пьетро торжественно открываются, монахини синхронизированным чеканным шагом подходят к толпе, забирают Пия и относят его к подножию микеланджеловской «Пьеты». Двери закрываются.

Получается, финал «Нового папы» почти полностью совпадает с финалом «Молодого папы». Да и другие события словно повторяют то, что мы уже видели. Революция, которую пытается устроить в Ватикане Франциск II, очень похожа на консервативную революцию Пия. Требование Франциском пасхального кулича наутро после избрания напоминает каприз Пия с вишневой колой. Близнецы Адам и Джон Брэнноксы рифмуются с Пием и его другом Эндрю Дюсолье, которого он воспринимает как брата. И так же теряет, как Джон теряет Адама.

Можно предположить, что перед нами та же история, только рассказанная другим способом. Или воспринятая другим способом — с помощью ирреальных образов и сновидческой логики. Что, если в реальности этого вымышленного мира не существует ни Франциска II, ни Иоанна Павла III, а есть только один папа  — и это по-прежнему Пий XIII? Он лежит в коме и видит причудливый сон, в котором проживает еще раз то, что произошло с ним в реальности? И все, что мы наблюдаем в «Новом папе», — лишь коматозный сон Пия?

Сценарный гуру Кристофер Воглер, опираясь на концепцию коллективного бессознательного швейцарского психолога Карла Густава Юнга и концепцию мономифа американского религиоведа Джозефа Кэмпбелла, в книге «Путешествие писателя. Мифологические структуры в литературе и кино» разработал модель истории, основанную на механизме проекции. Все, что происходит с протагонистом, все персонажи, которых он встречает, и события, в центре которых оказывается, не что иное, как выражение его внутреннего конфликта. Вслед за Юнгом и Кэмпбеллом Воглер строит свою модель на архетипических образах: «Юнг полагал, что архетипы отражают различные ипостаси нашего "я", это герои драмы, разыгрывающейся внутри нас на протяжении жизни. [...] Повторяющиеся персонажи мировой мифологии – те же самые фигуры, которые появляются в наших снах или фантазиях. [...] Такие сюжеты представляют собой точное отражение работы человеческого сознания, подлинную карту человеческой души»Воглер К. Путешествие писателя. Мифологические структуры в литературе и кино. М., 2015, c. 44–45..

Протагонист в этой модели, которую можно назвать проективной, оказывается рассечен на несколько противоречивых образов, обозначающих конфликт разных сторон его души, — Тени, Персоны, Анимы, Анимуса и др. А сам герой, как правило, представляет собой лишь рациональную часть сознания, способную к рефлексии, — эго. «Архетип героя, — отмечает Воглер, — олицетворяет стремление эго к самоидентичности и целостности. На этапе личностного становления все мы герои, которые сталкиваются с внутренними привратниками, чудищами и помощниками. Исследуя самих себя, мы встречаем учителей и проводников, богов и демонов, товарищей и союзников, слуг и господ, козлов отпущения, соблазнителей и предателей. Все они — стороны нашей собственной личности и персонажи наших снов. Всех злодеев, плутов, возлюбленных, друзей и недругов героя можно найти в самом себе»Там же, c. 70..

Что, если все действие «Нового папы» замкнуто в бессознательном Ленни и представляет собой его ирреальное путешествие внутрь себя, а все персонажи — от Иоанна Павла III до двойника Войелло Эрнандеса — являются «овнешненными» частями его души?

***

На первый взгляд главный герой «Нового папы» сэр Джон Брэннокс (Джон Малкович), взявший себе имя Иоанн Павел III, противоречит этой концепции. Он представляет собой прямую противоположность Пию XIII.

Рефлексирующий сэр Джон понятен зрителю, тогда как Ленни — воплощение тайны. Если «Новый папа» переполнен загадками, то в «Молодом папе» загадка одна — и это характер главного героя, парадоксальный, непредсказуемый и тем самым интригующий зрителя. В начале первой серии Ленни выглядит как рок-звезда. Обаятельный, наслаждающийся своей славой, умеющий удержать внимание толпы, прогрессивный — кажется, он вот-вот начнет сотрясать вековые устои Ватикана. Но Соррентино тут же сбивает зрителя с толку и демонстрирует другие стороны характера Ленни, который оказывается властным, требовательным, деспотичным, настаивает на консервативной политике, выступает против толерантности и открытости, возводит невидимую стену между миром и Святым Престолом.

Так какой это папа — прогрессивный или консервативный? Он попеременно предстает и тем и другим — то предельно жестким руководителем, не желающим слышать иного мнения, то беззащитным ребенком. Он то святее папы римского, то признается, что утратил веру. То излучает тепло и доброту, то пронзает холодом. То дьявольски хитер, то по-детски наивен.

Крайностям в поведении соответствуют и полярные мотивировки. Разные персонажи пытаются по-своему объяснить характер и поведение папы — чтобы предугадывать его следующий шаг и хоть как-то контролировать постоянно меняющуюся реальность. Соррентино прячет этот ключ и от героев, и от зрителей, выстраивая «мерцающую» систему интерпретаций.

«Папа — святой», — утверждает сестра Мэри (Дайан Китон), знающая его больше и дольше всех. Когда-то именно в ее католический приют родители-хиппи привели маленького Ленни. И исчезли навсегда. Сестра Мэри стала для Ленни и воспитателем, и матерью, и духовным наставником. И еще тогда, когда он был ребенком, убедилась в его святости. Ленни действительно творит самые настоящие чудеса: после его молитв беременеет бесплодная жена офицера ватиканской охраны Эстер; он просит Бога забрать к себе влиятельную и преступную сестру Антонию, сделавшую свою африканскую епархию прикрытием для мафии. Именно силой своих молитв он сам объясняет, как стал папой: просто истово просил этого у Бога. И если папа — святой, то служит он одному лишь Богу, а не людям с их низменными страстями, поэтому компромисс с паствой для него немыслим.

«Папа — дьявол», — утверждает один из кардиналов. Ленни хитер, у него дьявольский нюх на интриги. Сестра Мэри, желая спасти церковь от деструктивной политики папы и смягчить его сердце, идет на предательство: приводит к нему актеров, которые должны сыграть его родителей. Реакция Ленни парадоксальна: он принюхивается и мгновенно разоблачает обман — оказывается, он помнит запах матери. Ультраконсервативная позиция Пия лишь усиливается и приводит к страшным, поистине дьявольским последствиям: паства отворачивается, священники напуганы, католицизм оказывается на пороге кризиса. Кризис переживает и сам папа: он признается своему духовнику, что потерял веру в Бога, наместником которого избран.

«Папа — сирота». Все его действия объясняются нехваткой родительского внимания и тепла. Этой версии, кажется, придерживается сам папа: все его сны, видения, навязчивые идеи связаны с «травмой оставленности». А его поступки — с попытками привлечь к себе внимание и доказать, что у него есть право голоса. Он будто бы все время проживает один и тот же страшный момент из прошлого, когда родители привели его к сестре Мэри. Они сделали так, как было удобно им, и не спросили, чего хочет он. И, добившись верховной власти, Ленни каждым своим действием показывает: теперь будет по-моему.

«Папа — трус». Его священство — бегство от чувств, которые однажды, когда он был молод и влюблен, причинили боль. Целибат стал удобным предлогом для того, чтобы вообще ни с кем не вступать в отношения. И теперь, как говорит один из кардиналов, Ленни овладевает церковью, как женщиной, заставляет ее подчиниться своей воле.

«Папа — большой ребенок». Он ведет себя, как кидалт, не повзрослевший подросток-максималист, испытывающий мир на прочность. Отказавшись от семьи и отцовской роли, он навсегда остался маленьким, коленопреклоненным перед Отцом Небесным.

«Папа во власти Эдипова комплекса». Причем по отношению не столько к реальным, биологическим, сколько к духовным родителям, то есть к сестре Мэри и кардиналу Спенсеру (Джеймс Кромуэлл). Став папой, Пий тут же вступает в жесткую конкуренцию с отцовской фигурой. Во-первых, он приближает к себе сестру Мэри, делая ее личным секретарем, и отдаляет от себя Спенсера. Во-вторых, Спенсер был главным претендентом на роль папы, в этом смысле Пий и Спенсер конкурируют за внимание и признание духовной матери с большой буквы — Матери-Церкви.

Соррентино последовательно строит сериал на расщеплении целостной картины восприятия, которая дробится на контрастные, противоречивые, плохо склеивающиеся образы, мотивировки, версии. Финальная серия, наоборот, представляет собой образ интеграции. Папа отправляется в Венецию — тот самый город, куда уехали родители, оставив его в приюте сестры Мэри. Венеция — это воплощение «травмы оставленности». И тем не менее именно этот город Ленни выбирает для произнесения речи, в которой он перечисляет противоречия — живые мы или мертвые, хорошие или плохие, чистые или грязные — и вспоминает ответ благословенной Хуаны: «Это не важно». Союз «или» неприменим, ведь человек и то, и другое, и третье. И сам Ленни деспот, святой, демон, капризный ребенок, сирота, требующий внимания во что бы то ни стало. Все эти объяснения не исключают друг друга, более того, они накладываются друг на друга. Ленни — парадоксальный персонаж, заставляющий ломать голову над энигматическим кодом, которым является он сам. «Я — противоречие, как и Господь Бог», — заявляет он в самом начале своего папства.

***

Джон Брэннокс на первый взгляд лишен противоречий. Его характер воспринимается как нечто цельное, монолитное. Страсти, непримиримости, экстатическому выходу за пределы себя сэр Джон предпочитает умеренность, знаменитый «срединный путь». «Корень всех проблем в мире — наше неумение любить, — заявит он кардиналам. — Любить нужно с нежностью, но без страсти». Характеры молодого и нового папы действительно выстроены по принципу полярностей — экстраверт и интроверт, нетерпимый и понимающий, жесткий и мягкий, горячий и сдержанный, стремящийся к действию и тот, кто не спешит рубить сплеча.

Однако довольно скоро обнаруживается, что папы очень похожи. Брэннокса тоже раздирают противоречия, только он до поры до времени это умело скрывает. Его мягкость и сдержанность оборачиваются нерешительностью, а «срединный путь» — неумением сделать выбор. Если Ленни похож на эгоцентричного гражданина Кейна из фильма Орсона Уэллса (со своим «розовым бутоном» — сломанной отцовской трубкой), то сэр Джон предстает Гамлетом (дважды в фильме звучит «Оркестрина» Паоло Конте с гамлетовской строчкой to be or not to be). Комплекс неполноценности Иоанна Павла той же природы, что и нарциссическая грандиозность Пия, который то и дело устраивает перед кардиналами шоу власти и подчинения. В «Новом папе» он появляется перед ними на высоком паланкине, с роскошными опахалами, в величественной тиаре Павла VI, выкупленной и привезенной из Вашингтона в прошлом сезоне. По сравнению с Ленни сэр Джон — скромный, незначительный и потерянный. Само имя, которое он выбирает — Иоанн Павел III, — указывает на его шаткое двусмысленное положение: Иоанн Павел II правил долго и был известным миротворцем, тогда как Иоанн Павел I не успел проявить себя, потому что умер при странных обстоятельствах спустя месяц после конклава. Тот, кто пришел надолго, и тот, кто заглянул на минутку и ощущает себя техническим правителем, временным менеджером, посредником между двумя другими папами, — в этом имени зашифрован страшный внутренний раскол, который мучает сэра Джона. «Перед тобой стоит никчемный человек без всяких достоинств, — говорит он на исповеди. — Я праздный, напыщенный, безответственный, высокомерный. Я разочарование, я посредственный актер, я безвольный, и я наркоман».

Все эти слова (за исключением, пожалуй, последнего) можно отнести и к Ленни. Они с Брэнноксом движутся в противоположных направлениях, но по одному и тому же маршруту. Ленни — от ощущения собственной исключительности и грандиозности к признанию собственной слабости и уязвимости. «Я никчемное, беспечное, неразумное дитя», — скажет он в финальной серии. А сэр Джон пройдет путь от самообвинений в ничтожности к осознанию собственной устойчивости: «Я хрупкая фарфоровая статуэтка, и я наконец понял, что хрупкость — моя сила, а вовсе не проклятие».

Слабость, уязвимость обоих пап связана с общей бедой — той самой «травмой оставленности». Родители маленького Ленни бросили его на пороге приюта сестры Мэри, а родители двадцатипятилетнего Джона отвергли его после гибели брата-близнеца Адама. Обвиненный в этой гибели, он фактически остался сиротой при живых родителях. Пытаясь замолить грех и заслужить прощение, он делает то, о чем мечтал Адам, — поступает в семинарию и становится священником. Отдает свою жизнь мертвецу. Ленни по-своему пытается заслужить признание родителей — став во главе католической церкви, он как бы кричит им: посмотрите на меня, разве теперь я не достоин вашей любви?

Оба папы проживают на наших глазах подростковый бунт: Ленни на протяжении всего первого сезона, сэр Джон в последних сериях второго. В своей воскресной проповеди он бросает вызов холодному, высокомерному «взрослому» миру, признание которого еще нужно заслужить: «Девушки, которые отвергали нас. Мальчики, которые бросали нас. Незнакомцы, которые игнорировали нас. Родители, которые не понимали нас. Работодатели, которые отталкивали нас. Наставники, которые сомневались в нас. Хулиганы, которые били нас. Братья и сестры, которые издевались над нами. Друзья, которые оставляли нас. Конформисты, которые отворачивались от нас. Поцелуи, которых мы не получали, потому что для них нас не существует. Они все так заняты, направляя свой взгляд в какую угодно сторону, только не на нас. Тогда, как я смотрю на вас. Только на вас. [...] Мы все убогие и несчастные, которых Бог собрал, чтобы создать великую церковь».

В этой речи сэр Джон проживает то, что на языке психологии называется сепарацией от родительской фигуры. Он больше не умоляет обратить на себя внимание, не пытается заслужить признание и любовь, напротив, он отделяется от родительских фигур и становится равным им. Он больше не спрашивает чьего-либо разрешения, а сам себе разрешает быть таким, каким хочет, и действовать так, как считает нужным. В этом смысле проповедь Брэннокса рифмуется с финальной проповедью Пия из десятой серии «Молодого папы», когда Ленни говорит о противоположностях, из которых состоит мир, и о том, что они не описывают всей сложности и многообразия вселенной. Бинарные оппозиции — свойство незрелого сознания, фиксирующегося на крайностях. Зрелый взгляд в состоянии объять мир во всей его полноте. Поэтому в финальной фразе Ленни говорит о том, что хочет обнять весь мир. В этот момент он видит в толпе своих родителей, и спустя мгновение они исчезают. Он отпустил их. Освободился. Стал взрослым. Но это потребовало столько душевных сил, что в следующую секунду Ленни падает — сердце не выдержало.

Соррентино показывает все это крайне иронично. Например, впавший в кому Ленни находится в венецианской больнице. Венеция стала для него воплощением травмы, и теперь, впав в кому, он уже не может отсюда выбраться — он застрял в своей травме уже не метафорически, а буквально.

Метафорой травмы сэра Брэннокса стал его замок, знаменитое аббатство Уоберн неподалеку от Лондона. Наполненное произведениями искусства поместье превратилось в постылую темницу, куда сэр Джон заточил себя сам. Его родители тоже застряли в своих переживаниях, что показано сновидчески-ирреально и тоже иронически: каждый день, от рассвета до заката, они проводят у могилы Адама, и это продолжается тридцать пять лет.

***

Важным отличием «Нового папы» от предыдущего сезона становится фиксация на материнской и отцовской фигурах: им уделено гораздо больше внимания. В «Молодом папе» главным материнским образом была сестра Мэри, а отцовским — кардинал Спенсер. Одной из главных пружин действия была их конкуренция за влияние на Ленни. В новом сезоне эти силы рассредоточены по системе персонажей, а акценты смещены: теперь эти образы не про власть, а скорее про боль.

Помимо родителей Брэннокса мы видим мать Аттаназио (Энеа Бароцци), страдающую гирсутизмом — избыточным ростом волос. Родительской скорби посвящена стоящая особняком седьмая серия, действие которой разворачивается в семье доктора Линдегарда (Ульрих Томсен) и его жены Евы (Юлия Снигирь) — их ребенок тяжело болен с рождения, и им остается надеяться только на чудо. Помимо «Пьеты», воплощающей в себе боль матери, в фильме несколько раз появляется картина американского художника Чарльза Спрэга Пирса «Ламентация, или Смерть первенца в Египте» (1879), на которой изображены последствия десятой казни египетской: родители оплакивают своего сына. Тот, кто смотрит этот сон, оказывается по ту сторону баррикад и видит мир не только глазами обиженного ребенка, но и глазами страдающих взрослых. И сам Ленни в последней серии будто бы вбирает в себя всемогущество отцовской фигуры и мягкость материнской, обнаруживает обе эти силы не вне, а внутри себя.

Воплощением отцовской фигуры становится и Анджело Войелло (Сильвио Орландо) — антипод и антагонист Ленни в «Молодом папе». Циничный интриган с замашками представителя неаполитанской каморры, знающий все про всех манипулятор и шантажист воспринимался в первом сезоне как юнгианская Тень, то есть темная сторона души Ленни, отвергаемая часть его «я». Временами Войелло становился отражением Пия, его инфернального стремления к власти, дьявольской интуиции и абьюзивной модели управления. Но в «Новом папе» Войелло перестает быть Тенью: он использует свои методы для благих целей, помогает сестрам из монастыря святой Терезы, настраивает их на борьбу за свои права, становится союзником Ленни. Для того чтобы «обелить», «высветлить» Войелло, и понадобился Эрнандес, двойник, его собственная Тень. Могущественный кардинал, покрывающий сексуальные преступления в своих епархиях, настолько противен Войелло, что он отправляет того с католической миссией в Кабул. Сам же государственный секретарь Святого Престола предстает рефлексирующим ироничным прагматиком, постепенно понимающим, в какую ловушку угодил: «Я человек из стали, переполненный грехами, — размышляет он. — Власть и смертный грех — одно и то же. Так установил сам Господь Бог. И не предупредил».

Еще больше времени, чем в «Молодом папе», Войелло проводит с Джироламо — юношей с физическими и ментальными особенностями, который стал единственным другом и конфидентом госсекретаря. В образе Джироламо соединены хрупкость, уязвимость и чистота Войелло, его детская непосредственность и открытость миру — то, что он так тщательно прячет от других. Похожий образ внутреннего ребенка есть и у Ленни — это Арек, сын доктора и его жены. И Джироламо, и Арек умирают — и растворяются в персонажах Лоу и Орландо, становятся осознанными частями их самих.

Еще один важный детский образ — маленький Пио, оставшийся без отца и матери, — тоже связан с «высветлением» Войелло. Подобно «Новый папа» маленькому Дэнни из кубриковского «Сияния», он катается на трехколесном велосипеде по анфиладе Апостольского дворца и на полном ходу врезается в Войелло, облаченного в папскую альбу. Сама эта сцена не только отсылает к ирреальному, сновидческому пространству отеля-лабиринта, к абьюзивной отцовской фигуре, стоящей в центре «Сияния», но и работает на контрасте. Войелло, показанный с помощью нижнего ракурса недосягаемым, словно стоящим на пьедестале, лишь кажется таковым — об этом красноречиво говорит хулиганская реакция Пио, очевидно, привыкшего к показной строгости и знающего, какой на самом деле Войелло.

***

Но если Войелло выведен из Тени, то кто воплощает этот архетип во втором сезоне? В Тени оказалось сразу несколько персонажей. Во-первых, это «дьявольская троица» — министр экономики Гвиччардини, личный секретарь папы кардинал Спалетта и глава финансовой организации Ватикана Альтбрук. Они занимаются грязными махинациями, шантажируют папу и участвуют в оргиях с несовершеннолетней проституткой.

А во-вторых, террористы, которые устроили резню в Лурде, взорвали бомбу в соборе Святого Петра и взяли в заложники шестерых школьников и их учителя, молодого священника. Лейтмотивом «Нового папы» становится экран телевизора, который показывает исламского фундаменталиста с автоматом, проклинающего христиан. Ни у Ленни, ни у сэра Джона, ни у Войелло нет сомнений: вот виновник всех злодеяний. Но в девятой серии выясняется, что исламские боевики к этому непричастны. «Европа нас не интересует. Европа — заброшенная разбитая витрина, — заявляет Войелло представитель калифа. — Это не мы».

Последний теракт происходит в очень важном и символическом месте — в школе имени Альтиеро Спинелли на острове Вентотене. Спинелли считается одним из отцов-основателей Европейского Союза, еще в середине ХХ века он сформулировал основные принципы евроинтеграции. Именно на острове Вентотене, в фашистской тюрьме, Спинелли написал проект манифеста «За свободную и единую Европу». Таким образом, удар террористов был направлен не на провинциальную школу, одну из многих, а в самое сердце Евросоюза. Тем удивительнее, что преступниками оказались не исламские, а католические фундаменталисты — те самые фанатики, провозгласившие Пия святым. Скорее всего, они же стояли за всеми остальными терактами, желая приблизиться к Ленни, которого, как им казалось, у них отняли.

С помощью многочисленных визуальных приемов Соррентино зарифмовывает исламских и христианских фундаменталистов. Например, мы видим лица боевиков-мусульман, которые внимательно слушают проповедь Иоанна Павла III. Обратная точка — люди в черных масках и камуфляже в таком же подвале слушают папу. Возникает ощущение, что это одно пространство и одна группа людей, но это разные пространства, разные подвалы, разные веры. А методы одинаковые.

«Они, как и остальные, обвиняют всех, кроме себя», — говорит сэр Джон о своих родителях. Но речь, конечно, не только о родителях. Абстрактный внешний враг — исламские фундаменталисты, мистические многоножки, «мировая закулиса», олицетворением которой является посол Святого Престола Бауэр (Марк Иванир), — удобное, но слишком простое объяснение всего, что происходит, особенно неудач. И Ленни, и сэр Джон, и Войелло удостоверяются, что враг, с которым нужно бороться, находится не «где-то там», а совсем рядом, это наше собственное порождение, и чаще всего оно не вне, а внутри. Нетерпимость Ленни той же природы, что и воодушевление фанатиков. Огонь в их глазах, прожигающий насквозь, той же природы, что и костры инквизиции. Папские призывы к войне той же природы, что проклятия боевиков.

Ленни в первом сезоне, во втором теряет свою чистоту. «Порой мы путаем любовь с одержимостью», — скажет Ленни в своей финальной проповеди. Глядя в последний раз на Эстер и больше не идеализируя ее, он признает, что в нем, как и в ней, есть обе крайности: святость и безумие, нежность и жестокость, наивный взгляд ребенка и испепеляющий огонь фанатика.

***

Чуть раньше Иоанн Павел испугается угроз «дьявольской троицы» и сделает шаг в сторону Тени, оттолкнув Софи Дюбуа (Сесиль де Франс), которая на протяжении обоих сезонов, по всей видимости, воплощает архетип Персоны. Тень и Персона — антиподы: Тень — это скрытая сторона души, Персона, напротив, — яркая, видимая, это набор социальных масок. Софи занимает должность директора по связям с общественностью и придирчиво следит за публичным образом папы. Парадоксально, что в «Новом папе» конфликт Персоны и Тени разворачивается в рамках одной отдельно взятой семьи, ведь Томас Альтбрук из «дьявольской троицы» — муж Софи. Холодная, циничная, неприступная в первом сезоне, она становится более человечной и мягкой во втором. Трансформация Софи соответствует психологическому пути обоих пап: от демонстрации грандиозности и исключительности к простым, теплым интонациям и тезису «я один из вас». Именно Софи визуально маркирует трансформацию сэра Джона в конце сезона — она берет тушь и накладывает «декадентские» тени вокруг его глаз. Так Брэннокс выглядел до того, как стал папой. Этим жестом Софи буквально пригласит его «вернуться к самому себе», как сэр Джон обозначит это в беседе с Ленни. Она уедет в Англию вместе с ним, уволившись с поста директора по связям с общественностью. Персона больше не существует отдельно, она интегрировалась в то, что Юнг называл Самостью — ядром личности, в котором сознательные и бессознательные элементы объединены в гармоничное целое. После интеграции всех этих компонентов в Самость человек не является более чьим-то орудием, как писал Юнг, он становится самим собой.

«Психологическая задача, с которой все мы сталкиваемся, — подводит итог Воглер, — состоит в том, чтобы собрать эти разрозненные элементы собственной личности в гармоничное целое. Герой, эго, считает, что он существует отдельно от всех частей своей личности, и он должен инкорпорировать их в себя, чтобы стать "я"»Воглер К. Цит. изд., с. 70.. Проективная структура истории применима не только к фильмам с ирреальным действием. Но в «Новом папе» она буквализирована с помощью коматозного сна и ирреального действия.

Можно предположить, что перед нами грандиозное развертывание внутреннего конфликта на протяжении восьми серий и его преодоления в девятой. Ленни, так и не выйдя из комы, в странном видении получил возможность еще раз посмотреть на свою жизнь, еще раз дойти до точки интеграции разрозненных, конфликтующих элементов своего сознания, еще раз слиться с миром в метафизических объятиях. Сцену на пляже можно прочитать как ироничный перевертыш финала «Смерти в Венеции». В фильме Висконти умирающий герой Дирка Богарда видит юношу Тадзио, воплощение красоты этого мира, который входит в море на фоне закатного солнца. У Соррентино вместо Тадзио в воду входит сам ослепительный герой Джуда Лоу. Ныряет и исчезает, выполнив свою нарративную функцию, растворяясь в море и в мире.

***

Женщина в красном продирается сквозь толпу к Иоанну Павлу III на выходе из венецианской больницы. Хватает его за руку, что-то шепчет. Папа меняется в лице и отворачивается. Что же она сказала сэру Джону? Рискнем предположить, что это могла быть латинская формула Habemus Papam — «У нас есть папа». Для женщины это, скорее всего, значило бы «наш папа — Пий, ты не папа». Для сэра Джона это могло значить «ты не существуешь» — во «взрослом» мире его родителей и в проективном мире этой истории, разворачивающейся в воображении Пия. И если Ленни движется к растворению в мире, то Брэннокс, наоборот, к отделению от мира, к осознанию своего права быть любым, к озорному ответу маленького Пио на псевдогрозный окрик Войелло «Ты заноза в заднице!» Потому что заноза обязательно, непременно, во что бы то ни стало будет реальной — даже если задница окажется выдуманной.