Вспоминая Анджея Вайду: «Человек из мрамора»

В 2021 году великому кинорежиссеру Анджею Вайде исполнилось бы 95 лет. Нельзя сказать, что в современной России молодое поколение хорошо знает польского классика. Когда я произнес его имя на лекции в институте МИТРО (было такое учебное заведение, закрытое и переформатированное вскоре за ненадобностью), слушатели переспросили: «Как-как, вы говорите, его имя? Пайден?»

В Советском же Союзе правильную фамилию главного кинематографического поляка ХХ века знали все, кто хоть немного интересовался кино, — значит, подавляющее большинство.

И не только потому, что любили его фильмы. Вайда стал для советской интеллигенции одним из моральных, нравственных лидеров. Около полувека мы внимательно следили за всем, что он делает в кино и театре, за его взаимоотношениями с властями, за политическими высказываниями. Знать все о пане Анджее было для нас жизненно необходимо.

Об этом кинорежиссере написано так много, все его ленты проанализированы так подробно, что к памятной дате трудно найти что-то, доселе неведомое. Однако у любого человека, связанного с экранным искусством во второй половине прошлого столетия, есть личные воспоминания о Вайде. О встречах с ним в Москве и Варшаве. О невероятных событиях, сопровождавших порой показы его картин в Советском Союзе. Известны, скажем, воспоминания Андрея Кончаловского о том, какое потрясение испытали вгиковцы конца 50-х на подпольном просмотре «Пепла и алмаза». Мирон Черненко любил рассказывать, как его чуть не выгнали из института за показ «ревизионистского» кинопроизведения в 1959 году…

Спустя 20 лет во ВГИКе состоялся подпольный просмотр еще одного фильма Вайды. Уже прошли многие годы, но память сохранила почти все детали…

***

К исходу 79-го нам, конечно же, было известно о существовании этого фильма. Более того, мы даже читали его сценарий.

Зайдя однажды с сокурсником и другом Олегом Коваловым в букинистический отдел Дома книги на Калининском проспекте, мы застыли от изумления. На полке лежали два экземпляра восьмого номера журнала «Искусство кино» за 1965 год. Прямо на обложке было написано — публикуется сценарий Александра Сцибор-Рыльского «Человек из мрамора». А в самом журнале пояснялось, что фильм по этому сценарию будет ставить Анджей Вайда.

Прошло, однако, более десяти лет, прежде чем национальному и мировому киноклассику позволили постановку. В 1976-м картина была готова, а в феврале 1977-го вышла на экраны. Но только в Польше. Распространение за границей дозволено не было. Через год, однако, показанная вне конкурса в Канне, она получила приз FIPRESCI. Купив в киоске «Союзпечати» воскресное приложение к газете французских коммунистов «Юманите Диманш», мы попросили очаровательную Наташу Ставровскую из кабинета зарубежного кино ВГИКа перевести большую рецензию, опубликованную там. Статья была гораздо объемнее той маленькой заметки в польском «Экране» (также продававшемся во всех московских киосках), что мы также изучили вдоль и поперек.

Понимая и чувствуя, что пан Анджей сделал очевидную кинематографическую «бомбу», мы даже и не мечтали увидеть картину, как вдруг…

В 20-х числах ноября 1979-го друзья-приятели с параллельного курса режиссеров научно-популярного кино, два Александра — Сидельников и Карпушев — ошарашили новостью: копия «Человека из мрамора» находится в польском посольстве, и они готовы нам ее предоставить.

Каждую среду в актовом зале института проводились общие просмотры. Однако первая беседа с секретарем комитета комсомола Андреем Казаковым убедила в том, что всему ВГИКу показать этот фильм не разрешат. Собственно, и до беседы мы понимали бесперспективность запроса начальству на демонстрацию ленты, которую у нас даже не обличали — о которой пугливо молчали. Мы решили попросить два фильма. Всем показать «Провинциальных актеров» Агнешки Холланд, а потом, когда зал опустеет, в узком кругу посмотреть «Человека из мрамора».

Утром 23 ноября Олег Ковалов и я отправились в посольство Польской Народной Республики, имея в руках по гигантскому чемодану старой советской выделки с металлическими уголками. 

Для представительства братской страны было построено большое невысокое здание с громадной прилегающей территорией. Располагалось это все на улице Климашкина, недалеко от Белорусского вокзала. С гигантскими чемоданищами в руках подошли ко входу и сказали вахтеру, что мы из ВГИКа, пришли к пану Марчевскому забрать фильмы для просмотра. «Drugi вход», — без особых церемоний на двух языках ответил дядька. Первое слово мы, естественно, поняли, как «другой». И отправились его искать. Несколько десятков минут понадобилось, чтобы обойти большую территорию у забора и вернуться в исходную точку. «Другого входа нет», — сказали мы дядьке. «Ludzi kohanne», — произнес он и открыл нам дверь во двор, указав на большую цифру «2», видную издалека. Тут только до нас дошло, что польское слово «drugi» вовсе не означает «другой».

Так, не в первый уже раз, довелось мне убедиться в мнимой легкости понимания славянских языков.

Пан Марчевский спросил по телефону у кого-то, когда надо отправлять «Czlowieka» do Warszawy» и выдал нам фильм. Просьба о «Провинциальных актерах» заставила его задуматься, но ненадолго. Прекрасный пан удовлетворил и ее.

Картина Вайды была смотана на старые десятиминутные рулоны. Лента продолжительностью два часа 40 минут представляла собой гору из 17 роликов. Фильм Агнешки Холланд — уже по новой моде — состоял из шести больших 20-минутных рулонов. «Человека» мы с Коваловым разложили по советским чемоданам, а «Актеров» пришлось нести в руках.

Сегодня это невозможно себе представить: два очкарика тащатся с громадными чемоданами у забора польского посольства, а потом выходят из него, сгибаясь под тяжестью произведений кинематографического искусства — как засунутых в эти монструозные ящики с ручками, так и просто удерживаемых в руках.

Но тогда именно так и было. Никто нас не остановил ни при обходе посольства, ни при входе в метро на «Белорусской», ни при пересадке на «Проспекте Мира», ни при выходе на «ВДНХ»…

В общем, дотащили мы фильмы до института, принесли на учебную киностудию, в монтажную. И тут оказалось, что все 17 частей «Человека из мрамора» смотаны на конец. Пришлось перематывать. Благо, мы уже проходили предмет под названием «Фильмоведение», где среди прочего учили, как вертеть туда-сюда пленку на мувиоле.

***

Наступил вечер. Актовый зал на «Провинциальных актеров» набился до отказа. Мы пригласили одну из лучших переводчиц с польского Ксению Яковлевну Старосельскую, она, разумеется, блистательно перевела замечательный фильм и осталась сидеть на своем месте у стены, на которой висел брежневский лозунг: «Пусть активнее входит в жизнь новое поколение творческой интеллигенции». Киномеханики смотали последний ролик и ушли, закрыв дверь. Но у нас были запасные ключи. И запасной киномеханик. Его обязанности исполнил студент-режиссер-документалист Володя Медведев которого, соблюдая все предосторожности, сопроводили в будку.

Внезапно дело осложнилось непредвиденным обстоятельством.

Аккурат в эту пору в СССР на непродолжительное время разрешили заниматься восточными единоборствами. Разрешение это действовало недолго и вскоре сменилось запретом. Японскую ленту «Боевое карате» дублировали и под названием «Обреченный на одиночество» собрались было выпустить. Пришлось положить на полку…

Но 23 ноября 79-го запрета еще не было. И одна из многочисленных секций карате имелась во ВГИКе. Занятия проходили вечером в фойе актового зала по окончании общего просмотра. Последние зрители покидали помещения, а каратисты уже разминались. Стараясь не слишком привлекать внимание, мы бочком-бочком просочились в зал и заперлись изнутри. Кто-то стучал, рвал ручку двери, но мы не открыли, потому что все, кто должен был быть, уже находились внутри.

Чтобы еще более обезопасить себя, мы начали смотреть Володин документальный фильм о путешествии группы советской молодежи в Канаду. После окончания импровизированного киножурнала, безо всякого перерыва, на экране возникло открытое, красивое лицо молодого польского каменщика Матеуша Биркута…

Впрочем, сейчас пока разговор не о фильме, а о том удивительном просмотре.

Кто же был среди немногочисленных зрителей?

Мы с Коваловым, его тогдашняя жена Лена Жерехова, комсомольский «бог» Казаков, два Саши-режиссера — Сидельников и Карпушев. Они звали свою любимую учительницу советской литературы Ливию Александровну Звонникову, но она не смогла прийти и вместо себя отправила студента-сценариста Юру Арабова. Он пришел не один, с кем — не помню.

Самое, однако, поразительное заключается в том, что и Арабов, и этот (или эти) «кто-то еще» не досмотрели фильм до конца.

Мы же — ошарашенные, притихшие — встали с сидений, молча вышли из зала, молча оделись, вышли из института в ночь (было уже 24 ноября) и пошли в общежитие.

Молчание нарушил секретарь комитета комсомола: «Этот фильм нужно показывать на площадях» — сказал Андрей.

***

Олег Ковалов станет выдающимся киноведом, воспитает в Питере не один десяток историков кино. Как режиссер поставит несколько монтажных и игровых фильмов, награжденных призами фестивалей по всему миру.

Дождь фестивальных наград осыплет и документальные фильмы Саши Сидельникова, который будет убит в октябре 1993-го во время штурма «Останкино».

Владимир Медведев возглавит бюро пропаганды советского кино, а впоследствии станет художественным руководителем Киноцентра на Красной Пресне. Уникальное программирование сделает эту площадку Меккой столичных любителей кино. Всю славу, впрочем, отберет у Володи юный предприниматель Соловей, не отличающийся ложной скромностью. Он назовет Киноцентр своим именем. А потом еще более «крутые» бизнесмены братья Меркины сломают здание, дабы водрузить на его месте нечто более для себя прибыльное.

Юрий Арабов прославится на весь мир как сценарист фильмов Александра Сокурова. В одном из своих первых перестроечных выступлений он скажет, что для него в кино главное — «иноговорение». Станет понятно, отчего не досмотрел он «Человека из мрамора». Там все говорится прямо и открыто.

Андрей Казаков станет парторгом ВГИКа и в перестройку будет сметен студенческой революцией как реакционер.

Необходимо также упомянуть еще одного человека — моего соседа по общаге Артема Деменка. Он очень обозлится на нас с Коваловым, не сообщившим ему о подпольной акции. В ноябре 79- мы знали юного первокурсника всего два месяца — слишком мало, чтобы доверить столь страшную тайну. О просмотре Артем услышит от одного из штатных киномехаников института. Тот скажет ему: «Мы знаем, что Лаврентьев привозил «Мраморного слона».

В перестройку Деменок прославится своей публикацией в «Искусстве кино» стенограмм обсуждений и запрета знаменитой хуциевской «Заставы Ильича», а также дивной ретроспективой «Кино тоталитарной эпохи», в составлении которой для ММКФ-89 он ассистировал великой Майе Туровской.

Теперь юный уроженец Владивостока давно живет в Берлине и снимает замечательные документальные ленты для германского и швейцарского телевидения. Имеет кучу престижных призов. И каждый раз, когда я оказываюсь в его просторных немецких апартаментах, он обязательно произносит: «А вот про «Человека из мрамора» вы мне тогда не сказали!..»

***

С памятного просмотра прошло девять лет. В первом молодежном номере «Искусства кино» (№6, 1988 год), наряду с деменковской историей запрета «Заставы» и прочими отчаянно перестроечными материалами, появилась и моя статья о восточноевропейском кино. Редактируя текст, Петя Шепотинник его изрядно сократил, но дал замечательное название — «Тугие узлы».

Вот полный вариант первой советской попытки проанализировать «Человека из мрамора»:

…В самом начале экранного действа мы видим красивое, открытое лицо молодого парня. Перед ним — стена. Он кладет кирпичи один к одному. Стена растет. Музыка, звучащая за кадром, набирает темп, и вот уже перед нами тысячная манифестация. Люди, лиц которых не разобрать (снято с верхней точки) несут портреты Сталина, польского начальника Берута, лозунги, плакаты… Тут монохромный экран обретает цвет. Мы видим современное здание телецентра. По его коридорам стремительно движется девушка. Она сбегает по ступенькам, делает знак ожидающим ее мужчинам и идет к микроавтобусу. Стремительно хлопает дверца, и машина со съемочной группой скрывается в городском водовороте. Идут вступительные титры картины.

Бешеный темп, мощный напор авторской тенденциозности не ослабнет ни на секунду. Два часа 40 минут промелькнут как мгновение.

Ритмическая быстрота, заявленная в прологе, позволит понять, что действие станет разворачиваться в нескольких художественно-смысловых пластах. Современность, снятая в лучших традициях «вайдовского барокко». Реконструированные события 1950 года. Подлинная хроника и режиссерская под нее стилизация.

Фильм выстроен так, что сам факт наличия и сменяемости разных частей его структуры имеет глубокий смысл. Социальный. Психологический. Моральный. Этический.

После войны, в подарок разрушенной Варшаве, Советский Союз построил знаменитую сталинскую «высотку». Она получила название Дом культуры и науки. Через 20 лет после открытия в этом доме среди прочего располагается увеселительное заведение. Стриптизом там заведует бывший сотрудник органов госбезопасности, охранявший когда-то ударника Матеуша Биркута от происков «врагов народа».

Сам Биркут, безвестный каменщик, с момента утверждения его на «должность» рекордиста, становится национальным героем. А затем, после нарушения условий игры, портреты Биркута, его мраморная статуя да и сам он уходят в трагическое небытие.

Оно, впрочем, тоже имеет свой прозаический адрес. Для портретов и статуи — это запасники музея, где отыщет их неугомонная Агнешка, снимающая свой фильм. Для самого каменщика — тюрьма и лагерь, из которого его освободит смерть Сталина.

Все неоднозначно в этом перевернутом мире. Невозможно утверждать, что познал суть явлений и событий. Какая-то их часть все равно останется скрытой. Это чувствует юная кинематографистка, пытаясь в 1976 году прояснить до конца биографию поруганного героя.

Но у скрытой части есть стража. И, когда Агнешка, вслед за славным Матеушем, нарушает правила, стража начинает действовать.

С Биркутом все было просто.

После инцидента на одной из строек (кто-то подложил парню раскаленный кирпич, который обжег ему руки) подозрение падает на закадычного друга Витека. Наш простодушный герой отправляется в госбезопасность вместе с ним.

Долго сидит в приемной, наблюдая, как секретарша ставит галочки в длинном списке фамилий. Когда, наконец, решается напомнить о себе, сотрудница неподдельно удивляется: «Товарищ Биркут? Разве вас вызывали?» Ударник сообщает, что пришел с другом, который уже очень долго сидит в кабинете начальника. «Странно, — отвечают ему. — К начальнику никто не входил». Да и само Важное Лицо, пригласив знатного рабочего в кабинет, недоумевает: «Никого здесь не было. Да и куда бы ему деться? Дверь-то только одна».

Биркут видит комнату, превращенную оператором Эдвардом Клосиньским (с помощью широкоугольной оптики) в некое подобие желудка кошмарного монстра, — бесформенное пространство с дощатым столом и фигурой в форме. Ни окон, ни дверей…

Парень не понимает еще, что именно оно, это пространство, всосало его друга. И едет в Варшаву. И кричит на собрании. Но в столице ему читают лекцию об обострении классовой борьбы. А собрание перекрывает его крики стройным пением. «Эту песню не задушишь,не убьешь», — поют товарищи по-польски. И душат. И — убивают.

Только потом, устроив на прощание цыганский загул, Матеуш спрыгнет с брички у входа в управление госбезопасности, возьмет в руки кирпич, швырнет его в стеклянную дверь и скроется в раскрывшейся черноте.

С Агнешкой было совсем не так понятно.

Редактор объявил ей, что она, конечно, сможет закончить фильм, но лучше этого не делать. Он ей всегда помогал, но дело принимает серьезный оборот и его могут уволить. Когда в лихорадке поиска девушка добралась до пластов, не подлежащих раскопке, картину просто закрыли. Тем более что и предлог был — живого Биркута она так и не нашла…

Резко обличая сталинизм, Вайда обращается к современникам. Ведь для того, чтобы исчезла скрытая суть явлений, чтобы отпала необходимость в страже, каждый человек и вся нация должны осознать себя, свои права и обязанности — должны понять, чего хотят. Самопознание — путь к очищению.

Постановщик пояснил это на собственном примере.

Когда в 1950 году Матеуш со своей образцовой женой смотрят документальный фильм «Они строят наше счастье», их вряд ли занимают имена создателей. Но мы, зрители «Человека из мрамора», не можем не заметить в титрах парадно-лакировочной поделки : «Ассистент режиссера — Анджей Вайда».

26 лет тревожил сознание кинематографиста факт участия в создании прочно всеми забытой ленты. И только после включения старого фрагмента в новый фильм юный ассистент окончательно освободил от себя всемирно признанного мэтра.

…Агнешка все же нашла Биркута. Не отца — он погиб во время гданьских волнений 1970 года, — сына. Финальные титры фильма идут на фоне упорного лица девушки, ведущей Матеуша-младшего навстречу испуганному редактору.

Ее фильм должен быть закончен. Он нужен молодым. Тем, кто не жил тогда и хочет разобраться в прошлом. Как отмечалось в упоминавшейся рецензии газеты «Юманите Диманш», замалчивание целых периодов в истории общества приводит новые поколения к преждевременной старости.

***

Стоит, наверное, сказать неожиданное спасибо цензуре ПНР, запретившей постановку «Человека из мрамора» в 1962 году. В финале того варианта сценария Агнешка находила Биркута в неприглядной провинциальной корчме — постаревшего и спивающегося. Встреча с пытливой девчонкой вроде бы зарождала в поверженном герое новую надежду. Но на что?..

Вполне возможно, последним кадром фильма в 62-м было бы немолодое лицо Матеуша, смотрящего на нас. И это не был бы оптимистичный финал. Его можно было бы сопоставить с завершением «Поколения», «Канала», «Пепла и алмаза».

В 1976-м Анджей Вайда сделал едва ли не самый свой жизнеутверждающий фильм. «Человек из мрамора» — столь же виртуозное, сколь и детальное исследование адской машины, настроенной на превращение человеческой личности в «винтик». Режиссер показал саму машину. Продемонстрировал дьявольский механизм ее действия. Убедил нас в том, что он может быть выведен из строя. Предсказал, наконец, что сломают машину те самые рабочие, о благе которых сталинская власть якобы пеклась денно и нощно.

***

Прошел еще год.

В 1989-м Союзы кинематографистов СССР и Польской Народной Республики организовали в Варшаве симпозиум «Кино и десталинизация культуры». Включенный в состав советской делегации, я изводил маститых старших коллег Ирину Рубанову и Мирона Черненко разговорами о предстоящей встрече с Вайдой. Она произошла как-то буднично. В небольшом коридоре я вручил ему номер «Советского экрана», в котором мэтру была посвящена не обличительная, но восторженная статья. А в перерыве между заседаниями даже перекинулся с классиком несколькими фразами. Причем пан Анджей говорил по-польски, а я по-русски. «Не знаю, понимаете ли вы, как много для нас значит то, что у вас сейчас происходит?» — сказал Вайда.

По окончании дебатов мы были приглашены в дом мастера. Разговаривали, ели, пили. Оказалось, что напиток желтого цвета, стоявший на столе, — домашняя водка собственного изготовления. «Вайдувка», — рассмеялся ироничный Мирон Черненко. Я попытался отказаться, но невероятный, фантастический, удивительный Адам Михник настойчиво придвинул стакан. «Пей! Если не выпьешь, я буду знать, что ты — агент КГБ!» Выпил (чтобы не «спалиться!» — тут обычно смайлики теперь ставят) и очень хорошо себя почувствовал.

Рассказал про подпольный просмотр и про то, как действительность порой заимствует сюжеты вайдовских фильмов.

Когда в 1982 году портрет пана Анджея был изъят из «иллюзионовской» экспозиции, я, работавший тогда в архивном кинотеатре, решил забрать его домой. Спустившись в подвал, долго искал среди ведер, тряпок, швабр и прочего хлама. Найдя, вынес портрет, таясь, и доставил в свою хрущобу, где он и простоял в углу до перестройки. Так жизнь впрямую процитировала тот эпизод из «Человека из мрамора», где Агнешка приходит в запасники музея и бродит между многочисленных фигур рабочих с отбойными молотками, девушек с веслами и колхозниц со снопами, разыскивая статую низвергнутого ударника.

Выслушав рассказ, Вайда растрогался и поцеловал меня в щеку. Когда пришла пора прощаться и выяснилось, что для меня не осталось места ни в одной из машин, вызвался сам отвезти поклонника в отель. В машине рассказал анекдот.

Школьник приходит домой и говорит, что завтра надо принести в класс деньги для помощи голодающим чилийским рабочим. Отец начинает бушевать, говорит, что самим есть не на что. Мальчишка отвечает, что учитель передал им просьбу чилийской компартии. «Ах, там есть коммунистическая партия? — качает головой папаша. — Ну, тогда надо дать денег. Значит, там точно голод».