Дом потерянных душ. «Дом из песка и тумана», режиссер Вадим Перельман

«Дом из песка и тумана» (The House of Sand and Fog)

По роману Андре Дюбю III Автор сценария Шон Лоренс Отто Режиссер Вадим Перельман Операторы Роджер Дикинс, Дэвид Стоктон Художник Майя Джаван Композитор Джеймс Хорнер

В ролях: Дженнифер Коннелли, Бен Кингсли, Шорех Агдашлу, Рон Элдард и другие

Dreamworks SKG, Bigsrove Entertainment, Cobalt Media Group

США 2003

Юная Кэти (Дженнифер Коннелли), наделенная дерзновенной душой, что повела ее по тропке наркомании, худо-бедно вылечилась от наркологической зависимости, утеряв по ходу дела супруга. Ни на что нет у нее душевных сил, в том числе на то, чтобы вскрывать приносимую на дом почту и изучать содержимое продолговатых желтых конвертов. А среди них те, в которых различные учреждения любят сообщать о долгах наших. Результат не заставил себя долго ждать — где-то за сценой, за кадром свершилась бюрократическая ошибка. Кэти как владелице дома, доставшегося ей в наследство от отца, приписали некие неправильные налоги, они не были вовремя заплачены, дом выставили на аукцион и продали. Купил его бывший полковник иранской армии, а ныне эмигрант-чернорабочий и продавец из ночной лавочки Масуд Амир Берани, имя которого никто не может ни запомнить, ни правильно произнести. Он хотел бы облагородить жилище и продать его по коммерческой цене — таким образом начать карьеру риэлтора и покончить с прозябанием, за которое ему стыдно перед семьей. Такова завязка.

Полковника Берани играет Бен Кингсли, не раз демонстрировавший, что обладает сказочным свойством этнического перевоплощения. Его Ганди был олицетворением буддистской святости, польский еврей в «Списке Шиндлера» — образцом философского смирения перед предопределенностью. Теперь он полковник из окружения свергнутого шаха и больше иранец, чем герои Махмальбахов. Бывали на экране «люди из мрамора» и «люди из железа», а ныне явился «человек из смарагда», истинный драгоценный камень в обличье Кингсли. Будучи теперь иранским полковником в изгнании, Кингсли мерцает неведомым светом, завораживает, одним взглядом намекает на то, что где-то между кадрами есть скрытая верховная тайна — из тех, что посылает светотени на лица персонажей в noir загадках. Короче, он просто прекрасен. Однако когда на экране появляются другие персонажи, то возникает впечатление, что Кингсли и его коллеги снимаются в разных фильмах. Но об этом несколько позже.

Внешние события разворачиваются по законам обычного триллера, разве что несколько истеричного. Истеричного в нашем отечественном смысле — когда нагромождение душевных мук никак не влияет на продвижение дела да и не ставит таковой задачи. У депрессивной Кэти появляется возлюбленный — полицейский (Рон Элдард); тот, в свою очередь, устал от семейной жизни «с нелюбимым человеком» и буквально напрашивается на душевную смуту. Достигнув ее, решает придавить несговорчивого эмигрантишку Берани: муниципальные службы признали ошибку и предложили полковнику вернуть дом бывшей владелице. Разворачивается схватка за собственность: метания, слезы, скандалы — все одно к одному. И было бы скучно, если бы не смарагдовая роль Кингсли. Она-то и создает истинную интригу, это не противостояние эмигранта и аборигенов, а скрытая в характерах, в деталях быта, в глубинах текущей истории цивилизации война между одиноким воином, очень далеко ушедшим в своем походе от родных земель, и чужестранной армией, неожиданно восставшей перед героем из незнакомой пыли. Именно такой — в образе напрасно ликующей чужой армии, копья которой, если приглядеться, торчат отовсюду, — видится суетливая американская страна полковнику Берани. Фабульные па фильма выпадают из повседневной деловитости в мир восточной сказки, где мерцает в золотых подстаканниках чай (его то и дело подает жена полковника, удивительно и загадочно сыгранная актрисой Шорех Агдашлу) и переливается таинственными звуками персидский язык.

Вообще-то, эти подстаканники серьезно завладели воображением режиссера: на себе, на своей хрупкой конструкции они в одиночестве тянут всю присутствующую здесь мифологию Востока. Назойливость их («…Выпейте чаю…» или «…Я налью вам чаю…») становится очевидной ближе к пятому появлению, а поначалу эти ратники-мифологемы очень активно дают понять, что значат в реальности Берани значительно больше, чем, например, знаки дорожного американского движения или картинка в телевизоре. Дом Берани не ограничивается четырьмя выкупленными на аукционе стенами — его семья привезла в другую державу иной мир. Или тот пробрался на манер джинна в бутылке. Под незримым руководством джинна полковник будет бороться не на жизнь, а на смерть за то, чтобы на нелегально транспортированный через океан мир никто не посягал. Он должен остаться неприкосновенным.

В соответствии с этой логикой — или с подсознательным, биологическим ожиданием изгнанников — бытовые напасти являются как агрессия со стороны местных жителей. А их бюрократические ошибки — вторжением во внутренние владения эмигрантов. Этот невидимый бой, прежде всего, и стремится представить Бен Кингсли. Его роль задает жесткую эмоциональность, которая держит на плаву довольно путаную фабулу. Его игра выводит картину из ряда триллеров о проблемах, связанных с недвижимостью, к высокой трагедии, в основе которой — конфликт, где обе стороны правы. Спор — Кэти борется за дом отца, полковник Берани борется за выполнение долга перед родом и своей культурой — неразрешим и оказывается увязан со смертельной опасностью. Следуя естественному развитию заданной драмы, автор постепенно уходит от жанровых обязательств типового триллера.

А события развиваются следующим образом: приятель несчастной Кэти (которая всех подставляет в этой истории и всегда выходит сухой из воды — есть такая категория удачливых растяп), шантажируя полковника, берет в заложники его сына-подростка. Случайная смерть мальчика трагически разрешает конфликт: семья Берани оставляет дом. И территорию, на которой он стоит, и земные пределы — полковник дает яд жене, потом надевает себе на голову полиэтиленовый пакет…

Возвращаясь к тому, что Кингсли играет за всех, надо заметить, что было бы даже любопытнее, если бы он делал это один в чистом поле, а фильм получился бы эдаким авангардным продуктом, повествующим о том, как страна эмигрантов приступила к процессу аннигиляции, поскольку идея общей нации («плавильного котла») устарела, а пособники мультикультурализма подорвали ее основы изнутри. Эта идея выглядит довольно радикальной и актуальной — а режиссеру, видимо, как раз важно было донести ее до зрителя. Возникает впечатление, что Вадим Перельман сам не исчерпал в себе потенциал чужестранца (он приехал в Америку из Киева в статусе беженца с матерью, когда ему было четырнадцать лет) и воспринимает новую реальность как набор событий, связанных не внутренней логикой, а взглядом гостя — растерянным и очарованным. Именно этот авторский взгляд и определяет экранную реальность. Однако отсутствие логических опор заставляет хромать интерпретации.

Эпизоды не вытекают один из другого, а словно сидят в засаде на заранее подготовленных позициях — застывшие до поры до времени, ждут, пока до них дойдет дело, время, авторская мысль.

Может быть, здесь сказываются многолетние занятия Вадима Перельмана рекламой, где, фигурально выражаясь, работают с фантиками, на которых нарисованы, например, «мишки в лесу», а не с самими конфетами. Грешным делом, службы натурализации могли бы легко воспользоваться фильмом как агитационно-контрпропагандистским роликом для латания дыр на вожделенных для многих границах. Журнал New Yorker, гид американских интеллектуалов, посвятил картине рецензию, что важно само по себе. В финале статьи, где «Дом из песка и тумана» объединяется в одну группу с фильмами «про Америку» других иностранцев, Джейн Кэмпион и Алехандро Гонсалеса, написали следующее: «…Неизбывная печаль стала преследовать масштабные интерпретации американской современности иностранными режиссерами, работающими в Америке. Нам нужна критика и сатира, но чужого отчаяния не нужно… На свой манер эти режиссеры слишком благодушны. Они легко отдаются трагедии; возможно, им надо больше работать, чтобы показать, насколько, действительно, она неотвратима».

Однако свою задачу режиссер так или иначе осуществил, благодаря прежде всего тому, что наполнил свой фильм живыми, невыдуманными и острыми эмоциями и зарядил подлинным конфликтом.