В массовой культуре наметился явный интерес к Австро-Венгрии: не так давно вышел фильм «Закат» Ласло Немеша, в прошлом году все праздновали юбилей последней картины Кубрика «С широко закрытыми глазами», которая является экранизацией произведения Артура Шницлера, наконец, на Netflix выходит немецкий сериал «Фрейд», в котором фигурирует как персонаж тот же Шницлер. Станислав Луговой отыскал в кинематографе разных стран и эпох самые примечательные экранизации австро-венгерских рассказов и романов, а по дороге вспомнил и о самих произведениях-первоисточниках, и об их авторах.
Сегодня произведения Шницлера представляются несколько старомодными, со всеми этими изъяснениями высоким штилем, дуэлями и прочими атрибутами ушедших эпох. Однако в свое время он был звездой европейской литературы и находился в самом ее авангарде. Артур Шницлер входил в сообщество «Молодая Вена», в числе членов которого можно было наблюдать Гуго фон Гофмансталя и Стефана Цвейга. Начиная как типичный «впечатлист», он постепенно отказывается в своем творчестве от социальщины, провозглашая верность «вечным» темам любви и смерти. Здесь уже всего один шаг до фрейдовских Эроса и Танатоса. Он все чаще обращается к внутреннему миру человека, чему в немалой степени способствует медицинское образование. Атмосфера рафинированного психологизма, плавно подводила его к открытию области подсознательного. Он становится одним из первых, кто ввел в литературу внутренний монолог, идущий рука об руку со скандальным содержанием, освещающим секусуальную психологию австрийских буржуа. Шницлер совершает эти открытия независимо от Фрейда, что сам Фрейд впоследствии признавал. Он вел дневник, в котором описывал свои сны, затем лично познакомился с психиатром. Сам же Зигмунд Фрейд, бывший одним из живых символов Вены рубежа ХIХ–ХХ веков, даже назвал Шницлера своим «двойником». Со временем они подружатся до такой степени, что психоаналитик сочтет за лучшее избегать личных контактов с писателем.
Апофеозом исканий Шницлера во многом станет именно «Новелла о снах» (Traumnovelle). Болезненная эротичность, размытость границ между сном и реальностью. Благодаря таинственному, но довольно четкому сюжету «Новелла о снах» удостоится трех экранизаций, но шедевром будет лишь одна — «С широко закрытыми глазами». Формально фильм является переложением повести, опубликованной в 1926 году, хоть действие и перенесено из Вены начала ХХ века в Нью-Йорк 90-х.
В последнем фильме Кубрик на удивление точно следует тексту повести, лишь адаптируя ее под современные реалии. Вместо Вены — Нью-Йорк, вместо сифилиса — ВИЧ. Никуда не делись и фрейдистские мотивы, поспешно воспринимаемые некоторыми критиками в момент выхода картины как нечто устаревшее. Все герои фильма вне зависимости от пола и возраста помешаны на сексе, в той или иной мере предлагая его друг другу, в первую очередь герою Тома Круза — доктору Уильяму Харфорду. Он буквально окружен различными видами искушений — от двух подвыпивших моделей на светском приеме и дочери его умершего пациента, до уличной проститутки по имени Домино и недвусмысленно посматривающего на него жеманного портье. Если обращаться к фрейдистскому толкованию, то все это не что иное, как материализация потаенных сексуальных желаний, подавленных инстинктов, которым доктор Харфорд дает боязливый отпор. Кубрик не стесняется демонстрировать декадентскую родословную своей ленты. На стенах висят картины Данте Габриэля Россетти, золото занавесей на приеме отсылает к Климту, в качестве саундтрека звучит музыка формалиста Шостаковича, работавшего с Мейерхольдом, который сам ставил пьесы Шницлера.
В «С широко закрытыми глазами» Кубрик напрямую наследует грандиозной австро-венгерской культурной революции, пропитанной декадентскими нотками, прогремевшей яркой вспышкой и эхом отзывавшейся даже после распада империи. Здесь Отто Вагнер проектировал пышные доходные дома и особняки в стиле сецессиона, Густав Малер и Арнольд Шёнберг сочиняли диаметрально противоположные, но одинаково прекрасные симфонии, Густав Климт и Эгон Шиле писали вызывающие картины, проникнутые утрированной чувственностью.
Стоит заметить, что в политической жизни дунайской монархии того времени ситуация наблюдалась прямо противоположная. Австрия была своего рода моделью гибнущего старого мира. Экономические кризисы и разбухание бюрократического аппарата сочетались с феодальными и монархическими пережитками. Мультикультурализм «лоскутной монархии» соседствовал с откровенно антисемитской и антиславянской политикой — в Праге евреев принуждали селиться в гетто, в Западной Украине расстреливали рабочие демонстрации. В неоконченном романе Роберта Музиля «Человек без свойств» посвященном этому периоду, везде упоминаются буквы К. и К., что иногда означает Королевская и Кайзерская, а иногда — Королевско-Кайзерская, и только большие специалисты по бюрократии могли сказать, как писать в каждом случае. Отсюда выходит ироническое обозначение страны — Какания. Родину свою Музиль вкратце описывает так:
«Будем называть ее просто Каканией. Добрая старая Какания была по своей конституции либеральна, но управлялась клерикально. Она управлялась клерикально, но жила в свободомыслии. Перед законом все граждане были равны, но гражданами-то были не все».
Во главе всего этой шаткой конструкции стоял сам себя переживший, дряхлый монарх, пребывающий на троне с 1848 года.
«Чем старше становился Франц-Иосиф, тем глубже погружался он в вакуум своего призвания, тем идентичнее чувствовал он себя с государством, чья смертная участь была привязана к его собственной и чью вопиющую абстрактность он должен был разделить»,
— писал Герман Брох.
Атмосфера утонченного и упадочного габсбурского мира, стоящего на краю гибели, готового в любой момент сорваться в пучину варварской жестокости, прекрасно передана в недавнем «Закате» Ласло Немеша, имевшем солидных предков в австро-венгерской литературе. Погибшая империя и образовавшиеся на ее обломках государства подарили миру удивительных авторов, странные и болезненные произведения которых неоднократно экранизировались.
Старший из шести детей владельца галантерейной фабрики, выросший в ортодоксальной еврейской семье, создатель сновидческого мира, выдающего себя за реальность, вряд ли нуждается в особом представлении. Его романы, рассказы и притчи пережили многочисленные экранные воплощения, пытавшиеся передать атмосферу того, что принято называть «кафкианским».
«Америка», или «Пропавший без вести», — хронологически первый из недописанных роман Франца Кафки. В книге уже прослеживаются все темы и мотивы, свойственные его более позднему творчеству: метафизическая напряженность, отсутствие привычной жизненной колеи, одиночество. Экранизацию, осуществленную Жаном-Мари Штраубом и Даниель Юйе, маргинальными классиками «нового немецкого кино», отличает четкое следование роману. Юного Карла Россмана по настоянию родителей, желающих избежать скандала в связи с забеременевшей от него горничной, отправляют в Америку. На корабле он знакомится с недовольным своей участью кочегаром, затем со своим дядей-сенатором, после чего начинается череда мытарств и злоключений, заканчивающихся чем-то похожим на хеппи-энд. Или верой в возможность хеппи-энда. Карл Россман устраивается в театр Оклахомы, где выполняет элементарную техническую работу.
Картина снята в характерной для Штрауба и Юйе манере. Строгое черно-белое изображение, синхронно записанный звук, верность методам Бертольда Брехта. Поскольку Кафка никогда не бывал в Америке, фильм целенаправленно снимался в Европе, что всячески подчеркивается. Исключение составляют несколько кадров: статуя Свободы и река Миссури. Жаль лишь, что статуя Свободы держит в поднятой руке факел. У Кафки она сжимала меч.
У «Замка» было несколько экранизаций: заботливые воссоздания кафкианского текста от Рудольфа Нольте и Михаэля Ханеке, мифический, но никем с начала 90-х так и не увиденный фильм от Дато Джанелидзе, соединившего Кафку с грузинскими легендами. До тех пор пока картина Джанелидзе не будет найдена, наиболее радикальной экранизацией романа следует считать работу Алексея Балабанова, самовольно Франца Кафку дописавшего.
В этой картине еще нет вечной русской хтони, правды-матки с крылатыми фразами про «гнид черножопых» и «мы вам всем козью рожу-то устроим». Вместо гитарных рифов русского рока — авангардные ритмы Сергея Курехина. Вместо обшарпанных питерских дворов-колодцев и покосившихся нижегородских крылечек — пейзажи Выборга, удивительным образом неотличимые от брейгелевских. Тем не менее это уже полновесный балабановский фильм, в котором, как говорил Немец в фильме «Брат»:
«Город — это злая сила. Сильные приезжают, становятся слабыми. Вот и ты пропал».
Замените город на кафкианскую Деревню, и получится то же самое. Идентичность подменят, сделают абсурднее, но удобнее. А еще там играет Алексей Герман — старший в роли неподвижного Кламма.
Задолго до Балабанова переделыванием кафкианских финалов занимался и Орсон Уэллс, автор экранизации «Процесса». Вроде бы все на месте. Йозеф К. просыпается и обнаруживает в своей комнате двух загадочных посетителей, сообщающих ему, что он арестован, но отказывающихся назвать причину задержания. Далее следуют непонятные судебные заседания, встречи с лежащим в гигантской кровати адвокатом, любовные утехи с девушкой, у которой лягушачьи перепонки на руке, жутковатая притча о страже у врат Закона. Все как у Кафки, только действие перенесено в60-е, а место пыльных австро-венгерских бюрократических контор заняло гигантское пространство, населенное офисным планктоном. Главное же отличие от Кафки состояло в посмертном бунте Йозефа К., воспротивившегося приговору. Он поднимет своих убийц на смех и будет взорван динамитом. Деятельная натура Орсона Уэллса никак не могла позволить палачам зарезать безропотного главного героя «как собаку», не дав ему возможности сопротивляться.
Внебрачный сын министра и актрисы вошел в историю литературы как автор, склонный к мистике и эзотерике. По его произведениям можно изучать все оккультные чаяния просвещенной Европы начала ХХ века. Каббала, Гурджиев, Блаватская, спиритизм, черная магия и наивная попытка западного человека адаптировать буддийскую философию в условиях кризиса традиционной цивилизации. Несмотря на культовый (во всех смыслах) статус произведений Майринка, экранизировались они достаточно редко.
Главнейшим произведением Майринка принято считать «Голем», действие которого разворачивается в двух временных плоскостях: в Праге начала ХХ века и в Праге века XVII, приправленной легендами еврейского гетто. Миры переплетаются благодаря рассказчику, который надевает по ошибке шляпу некоего Атанасиуса Перната и обретает таким манером своего сновидческого двойника.
Экранизация, выполненная польским режиссером Петром Шулькиным, мастером гротескных антиутопий, весьма далека от оригинала и использует лишь некоторые из его мотивов. Это, скорее, футуристическая научно-фантастическая притча, действие которой перенесено в далекое постапокалиптическое будущее, спустя несколько десятилетий после свершившейся ядерной катастрофы. Здесь големы делаются не из глины и каббалистических знаков, а создаются посредством новейших технологий, стоящих на службе тоталитарного общества. Главный герой по имени Атанасиус Пернат обвиняется в убийстве соседа, надевает чужую одежду, встречает своего двойника и целую вереницу загадочных персонажей, пытаясь ухватиться за догадку, что он является не тем, за кого себя принимает. Зрители, впрочем, достаточно быстро узнают, что Пернат — действительно продукт экспериментальных разработок. В конечном итоге фильм превращается в иносказание о той цене, которую должны заплатить все, кто претендует на право называться человеком. За кадром в это время происходило брожение польского социума с протестами июня 1976 года, постепенно нарастающей конфронтацией, приведшей к созданию профсоюза «Солидарность», военному положению и краху коммунизма.
Австрийский художник Кубин, создатель уродливых кошмаров, апокалиптических образов и визионерских предчувствий грядущих мировых войн и социальных потрясений, в паузах между занятиями живописью и графикой успел написать роман «Другая сторона». Эта книга, повлиявшая в том числе и на Франца Кафку с Томасом Манном, стала предвестием грядущего сюрреализма и удостоилась единственной экранизации.
Мюнхенская пара художников Флориан и Анна принимают предложение таинственного незнакомца и переселяются в «царство грез и сновидений», расположенное где-то посреди азиатских пустынь, но полностью имитирующее старинный европейский городок. Вскоре утопический мир предсказуемо погружается в пучину хаоса. Этот оргиастический фильм, умело стыкующий традиции «нового немецкого кино» и результаты психоделической революции, в целом следует тексту Кубина, приводя порой зрителя в замешательство избыточностью изобразительного ряда. Впрочем, Кубина при жизни тоже мало кто понимал.
Ежи Жулавски начинал с декадентских виршей, ныне благополучно забытых, но в свое время необычайно популярных. Даже на русский переводили. Настоящее же признание пришло к нему после публикации «Лунной трилогии», ставшей классикой польской научной фантастики.
«Лунная трилогия» повествует о заселении землянами новой планеты, о столкновении цивилизаций, о зарождении религии. Экранизацией же «Лунной трилогии» занялся двоюродный внук писателя — легендарный режиссер Анджей Жулавски. Главный enfant terrible польского кинематографа только что вернулся на родину из своего французского вояжа, и, несмотря на скандальную репутацию, ему разрешают заняться экранной адаптацией произведений своего именитого родственника. Причем с небывалым для Польши размахом: помимо сотен фантастических костюмов и толп массовки предполагались и дорогостоящие экспедиции на Кавказ и в Монголию. Фильм, названный «На серебряной планете», во многом предвосхитил стилистику «Трудно быть богом» Германа с постоянно заглядывающими в камеру персонажами. Экранное пространство насытилось небывалыми для социалистического кино сексуальными оргиями, истеричной экзальтацией актеров и шокирующими жестокостями.
Вскоре вся эта благодать закончилась. В 1977 году, после двух лет съемок, когда фильм был готов на 80%, заместитель министра культуры Польши Януш Вильхельми внезапно приказал уничтожить декорации и костюмы и свернуть съемки. Сделано все было с настоящей коммунистической прямолинейностью: на пляже, где снимался ряд эпизодов, была вырыта огромная яма, куда свалили весь реквизит и подожгли. Самому же Жулавски грозило уголовное преследование по обвинению в тунеядстве и перерасходу выделенных на фильм средств. Режиссер покинул Польшу. Картина, однако, вышла на экраны. В конце 80-х, когда Жулавски удалось вернуться в Польшу, он смонтировал чудом сохранившийся материал, а недостающие фрагменты заменил их закадровым пересказом и видами современной Варшавы.
Роберт Музиль был настоящим свидетелем и бесстрастным фиксатором «Заката Европы», хронику которого он начал вести задолго до распада Австро-Венгрии. Уже в «Душевных смутах воспитанника Терлесса» (1906) он умудрился предугадать грядущую трагедию нацизма и попытаться ответить на пресловутый вопрос о том, как же народ Гёте и Шиллера построил Освенцим и Дахау.
«Душевные смуты воспитанника Терлесса» мечтал экранизировать Лукино Висконти, тогда, возможно, его «немецкая трилогия» — «Гибель богов», «Смерть в Венеции», «Людвиг» — переросла бы в тетралогию. Однако не сложилось. Автором единственной на настоящий момент экранизации оказался Фолькер Шлёндорф, будущий классик «нового немецкого кино».
Действие фильма, как и в романе, происходит в школе-интернате для мальчиков. Пара студентов ловит на воровстве своего однокурсника Базини, которого при этом не спешат сдавать учителям, а решают наказать самостоятельно. Возмездие выливается в череду жестоких унижений, в том числе и сексуального характера, принимающих все более и более изощренные формы. Настоящий Хогвартс курильщика. Жестокость юнцов, отпрысков привилегированных семейств, — не просто всплеск подросткового садизма, ими уже создана целая философская база, оправдывающая зверства. Провозглашено «самовоспитание через зло». Мучительство якобы приносит не меньшие страдания мучителю, чем жертве. Жертва, тем более, не особо сопротивляется.
Формально Бруно Шульц не попадает в рамки австро-венгерской модернистской литературы. Первые его повести «Коричные лавки» и «Санаторий под клепсидрой» были опубликованы уже в 30-е годы, спустя много лет после развала империи. Однако свою жизнь, трагически оборвавшуюся от гестаповской пули, он провел в Дрогобыче, нефтяной столице Австро-Венгрии, находящейся ныне в Западной Украине. Все его творчество — это непередаваемый мир детских впечатлений от еврейского местечка, пропущенный через призму фантасмагории. Бруно Шульц — дитя «лоскутной империи», напоенный мистицизмом уроженец Галиции, прямой наследник традиций символизма и сецессиона[Объединение венских художников против академизма в искусстве, созданное в эпоху ар-нуво, то есть в конце XIX — начале XX века. Примечание редакции].
Фильм Войцеха Хаса, снятый по мотивам прозы Шульца, — дело по нынешним временам немыслимое. Съемки этой совершенно бесперспективной с коммерческой точки зрения картины затянулись на целых пять лет и потребовали колоссального бюджета. В результате получилась классика сюрреалистического кинематографа, в которой главный герой Йозеф, приехавший в странный санаторий, чтобы навестить находящегося при смерти отца, бродит по лабиринтам времени и пространства, общаясь то с давно умершими людьми, то с самим собой в детстве. В конце фильма Йозеф, словно смирившись с невозможностью возвращения в прошлое и признав ограниченность человеческого разума, наденет форму железнодорожного кондуктора, выйдет из санатория и направится в сторону освещенного свечами кладбища.
Из всех перечисленных литераторов Геза Чат, пожалуй, был единственным, кого можно с полным правом назвать истинным декадентом. Он был врачом-невропатологом, практиковал в престижной столичной клинике и публиковал медицинские труды. Затем пристрастился к морфину и опиуму, пробовал лечиться. В 1914 году его призвали в армию. Был помещен в психиатрическую лечебницу, бежал из лечебницы, пытался застрелить жену и покончить с собой (в обоих случаях безуспешно). Вновь был помещен в клинику, снова бежал, был задержан солдатами сербской армии, вновь попытался покончить с собой, на сей раз успешно. В промежутках между приключениями Геза Чат писал рассказы, сочетающие модернистские мотивы и сказочные элементы. Как и всякий врач, Геза Чат пытался поставить своим героям диагноз, попутно проваливаясь куда-то в мрачные глубины человеческой психопатологии.
Янош Сас режиссер не великий, но старательный. Начиная с откровенного подражания Беле Тарру, Сас постепенно выработал свой стиль, сочетающий типично венгерскую эсхатологическую традицию с несколько гламурной изобразительной манерой. За что, вероятно, и полюбился отборщикам Московского международного кинофестиваля. «Мальчики Витман», снятые по рассказу Чата «Убийство матери», как раз из числа его московских побед — фильм получил приз за лучшую режиссуру на кинофестивале 1997 года.
Братьев Витман, Яноша и Эрне, разбудит мать, чтобы подвести к смертельному одру умирающего в муках отца. После этого она начнет активный поиск нового спутника жизни, а мальчики окунутся в мир демонстрируемых на крупных планах вивисекций и публичных домов. Чем все закончится, ясно из названия рассказа Гезы Чата, по мотивам которого и был поставлен фильм. Наряду с «Молодым Терлессом» Шлёндорфа и «Белой лентой» Ханеке, «Мальчики Витман» — картина, демонстрирующая зарождение нацизма на примере иррационального подросткового зла.
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari