19 декабря исполняется 40 лет Барри Дженкинсу — режиссеру-афроамериканцу, прогремевшему несколько лет назад, когда его «Лунный свет» получил главный приз Американской киноакадемии. Следующий фильм Дженкинса «Если Бил-стрит могла бы заговорить» в прошлом году удостоился статуэтки за лучшую женскую роль второго плана. Об этой примечательной ленте в номере 3–4 «Искусства кино» за 2019 год размышляет Алексей Анастасьев.
Для начала окинем взглядом место событий.
Век ХХ, Соединенные Штаты Америки.
В 1930-х темнокожие проповедники Уоллес Фард и Элайджа Мухаммед учреждают в Детройте и Чикаго организацию под названием «Нация ислама». Смысл ее идеологии в том, что негры — новая богоизбранная раса и истинное «семя Авраама», призванное уничтожить на всей Земле господство белых. Межрасовые браки и сношения объявляются запретными. Целью провозглашается создание на территории США независимого негритянского государства. «Черные мусульмане» должны отречься от «призрачного христианства» — религии узурпаторов — и полностью изолировать себя от них. Элайджа Мухаммед называет «бледнолицых» не иначе как «бесами» и «голубоглазыми дьяволами». В 1960-х под знаменами «Нации ислама» уже стоят, по разным оценкам, от 500 тысяч до полутора миллионов человек. В 1955-м к организации, между прочим, присоединяется молодой боксер-суперчемпион Кассиус Клей, который изменяет свое имя на Мухаммед Али.
«На самом деле белые люди знают, что уступают черным. Любой, кто изучал биологию и генетику, знает, что белый цвет кожи является рецессивным, а черный — доминантным»,
— усмехается идеолог организации, бывший гангстер Малкольм Икс (свою настоящую фамилию Литтл он отверг как принадлежавшую бывшему рабовладельцу — хозяину его предков). В 1965 году он был убит. Преступление до сих пор не раскрыто.
«Нация ислама» существует по сей день и располагает 130 «храмами-центрами» по всему миру. Ее нынешний руководитель Луис Фаррахан провозглашает:
«Мы считаем, что Америка является не чем иным, как современным Вавилоном, обреченным на гибель за свои грехи».
В 1966 году в Окленде, штат Калифорния, на свет является наиболее радикальное крыло негритянского экстремизма — боевая группа «Черные пантеры». Она объявляет своей задачей активную оборону цветных кварталов против произвола полиции, а в перспективе создание «Черного правительства», которое истребует у властей США многомиллиардные репарации за ущерб, нанесенный расовым угнетением. Именно с подачи этих «революционеров–освободителей гетто» за представителями американских сил правопорядка в черной среде укрепляется нехитрое прозвище — «свиньи». К середине 1970-х в перестрелках между «свиньями» и «пантерами» гибнут десятки человек, сотни бунтарей сидят в тюрьмах, а директор ФБР сообщает, что «Черные пантеры» — «самая серьезная угроза внутренней безопасности США за все время их существования».
Волна яростного межрасового насилия захлестывает страну.
Параллельно развивается, как известно, ненасильственная, «гандистская» форма сопротивления темнокожих.
В 1955 году швея Роза Паркс отказывается уступить белому место в алабамском автобусе. После ее ареста профсоюзы штата (черные в основном) призывают негритянскую общину к тотальному бойкоту городского транспорта. Протестные акции — продолжительностью в общей сложности больше года — возглавляет молодой священник по имени Мартин Лютер Кинг. В 1963 году он ведет более 250 тысяч человек мирным маршем на Вашингтон, где обращается к ним:
«Вы прошли великие испытания и страдания. Некоторые прибыли сюда прямо из тюремных камер. Некоторые прибыли из мест... где на вас обрушились бури преследований и полицейской жестокости... Но в нашем стремлении утолить жажду свободы давайте не станем вкушать из чаши горечи и ненависти...»
В 1968-м Лютер Кинг гибнет от пули, но дело его живет и побеждает.
Вскоре появляется общефедеральный Закон о гражданских правах, запрещающий дискриминацию в сфере торговли, услуг и трудоустройства. Темнокожие дети и молодежь — пусть поначалу и под вооруженной охраной — отправляются учиться в общие с белыми учебные заведения. Закладываются основы пресловутой современной политкорректности, при которой само слово «негр» выводится из употребления.
При всем том к 1974 году, когда в печати появляется повесть афроамериканского писателя, оратора, публициста и товарища Лютера Кинга Джеймса Болдуина «Если Бил-стрит могла бы заговорить», ситуация для основной части черного люда Америки продолжает складываться не слишком благоприятно — и морально, и юридически, и чисто экономически.
Ручной неквалифицированный труд, которым традиционно занималось множество цветных, уходит — отсюда рост безработицы, почти втрое, среди темнокожих.
Средний годовой доход афроамериканца составляет едва 40% от дохода белого человека. Типичная афроамериканская семья — по официальной статистике — живет в 20 раз хуже англосаксонской. Афроамериканцы составляют основное население тюрем — 46%!
Согласно отчетам правовых органов:
Однако при этом, судя по данным Национального реестра оснований для освобождения, почти половина неправосудных приговоров, по которым осужденные впоследствии реабилитируются, выносится опять-таки афроамериканцам. И они в семь раз чаще оказываются ложно обвинены в убийствах, в 12 раз чаще — в торговле наркотиками…
Доля черных в народе США составляет на сегодня 12,5%.
Из этих фактов вырисовывается социальная и моральная обстановка, в которой протекает нежная любовная история Тиш и Фонни — Клементины Риверс 19 лет и 22-летнего Алонсо Ханта, «черных Ромео и Джульетты» из Гарлема, разлученных злой и враждебной правовой системой «демократического ада», — главными героями повести Джеймса Болдуина и одноименного фильма режиссера Барри Дженкинса.
«Читая книгу, я ощущал негодование ее создателя. И кое-что от него мы сохранили, но самые тяжелые куски почли за благо выпустить. Больше всего меня подкупило в тексте то, что негодование это никогда полностью не пожирает и не омрачает гимна любви, семейной и общинной преданности. Если бы мы сделали эту картину в духе: черт возьми! как все ужасно! пропади оно все пропадом! — это не то что испортило, но омрачило бы любовную линию. Беспросветная злость все-таки противна человеческому началу»,
— сказал режиссер–афроамериканец, лауреат «Оскара»-2017 за свою предыдущую картину «Лунный свет», в интервью изданию The Atlantic.
В ярких зелено-золотистых красках экранного повествования яростный протестный пафос болдуиновской повести, где автор после каждого второго пассажа сбивается на хрип проклятий, действительно приглушен. Все — довольно легкие и аккуратные — отступления самого тона и сценария Дженкинса (за каковой он был номинирован на «Оскар» нынешнего года) от повести касаются именно снижения обличительной интонации. Обычно автор картины пускает в дело нехитрый ход: он просто обрубает оригинальный материал на полуфразе, оставляя за кадром горестные и гневные обличительные пассажи.
Джеймс Болдуин (1924–1987) и вправду прославился в основном как разоблачитель дискриминации темнокожих на всех ее этапах и во всех проявлениях. Будучи одновременно черным и геем в Америке 40-х годов, он, естественно, как мало кто другой почувствовал на себе гнет общественных предрассудков. Свою набатную правдоискательскую интонацию этот пасынок баптистского пастора — человека, по его позднейшей характеристике, «сурового и ветхозаветного», — обрел еще в ранней юности, с 14 лет сделавшись «ребенком-проповедником», или «трясуном» (holly roller), какие были весьма популярны в негритянских гетто вроде Гарлема в середине ХХ века. От церкви он отошел очень быстро, но библейский слог и склонность к словесному громоизвержению сохранил на всю жизнь. Болдуин работал где придется — на верфях, в плотницких мастерских (Барри Дженкинс в поисках средств на «Лунный свет» тоже некоторое время плотничал), а в 1948 году в заштатном нью-джерсийском ресторане швырнул стакан с водой в лицо официантке, заявившей ему, что «черномазые не обслуживаются». Последовали, естественно, неприятности с полицией, которую писатель люто ненавидел потом всю жизнь, и наконец пожизненная — лишь с краткими наездами на родину — эмиграция в более толерантную Францию.
Тема «Что значит быть негром в Америке», однако, и там осталась для него главной. Повесть «Если Бил-стрит могла бы заговорить» написана на берегах Сены.
Сюжет прост и выдержан в традиции добротного реализма «старой школы». Тиш и Фонни, жители гарлемских трущоб, невинно дружат с детства, они неразлучны в играх и шалостях. К юности их взаимные чувства перерастают в проникновенную, напряженную любовь («мы были как одна плоть и потому никогда не чувствовали стыда в присутствии друг друга»). Они собираются пожениться, но неумолимый внешний мир — мир белого человека, заклятого врага и угнетателя, — бросает Фонни за решетку по ложному обвинению в изнасиловании. Известие о том, что у пары появится ребенок, несчастному приходится выслушать уже сквозь стекло в комнате тюремных свиданий. Следует титаническая борьба за освобождение героя с участием всех родных и близких, которые, однако, наученные горьким опытом поколений своих предков понимают, что дело почти безнадежно. Они с остервенением бьются в глухую стену «закона и порядка гребаной свободной страны», но исход их усилий остается под вопросом. Финал открыт: отец Фонни, Фрэнк, от безысходности кончает с собой. Но для Фонни вроде бы собраны деньги, чтобы его выпустили под залог, а для Тиш «пришли сроки подарить миру новую жизнь».
На этом фоне в голосе юной беременной героини, от чьего лица ведется повествование, постоянно — вольно или невольно — пробиваются громогласная авторская брань и вопли беспросветного отчаяния (часто весьма курьезно — юная необразованная девушка выступает в повести как заправский философ-проповедник и повествует о событиях и диалогах, свидетелем которых заведомо быть не могла):
«У нас, в нашей стране, белые, наверное, только тогда и распаляются, когда слышат, как негры стонут!»; «Я подумала, что если уж торговать собой, то не в здешних местах... До рождения ребенка этим заниматься нельзя, а если к тому времени Фонни не выйдет из тюрьмы, тогда я, может, и попробую»; «Для белого парня он неплох» — характеристика адвоката, приглашенного защищать Алонсо Ханта; «Каждый из них (а число таких людей растет ежечасно) готов на все... и с радостью сядет за решетку, лишь бы вырвать свое потомство из пасти этого демократического ада». «Суки они. Я только в тюряге понял, о чем Малкольм (Малкольм Икс. — А.А.) и его парни говорили. Белый — это сатана. Белый уж точно не человек», — говорит приятель Фонни и Тиш, Дэнни, вышедший из тюрьмы, где тоже сидел по ложному приговору. «Не хочу тебе врать, будто все кончается к лучшему. Иной раз и к худшему бывает. Иной раз так настрадаешься, что унесет тебя в такое место, где уже не будешь страдать. А это хуже всего», — утешает свою дочь героическая и воинственная Шэрон, мать Тиш. «Эти белые, чтоб им, гнидам, кол в задницу вставили, только и хотят, чтобы ты трепыхался из-за денег... Но если мы до сих пор прожили без денег, то и дальше проживем... У кого они есть, права на них не имеют. Они нас обокрали!» — втолковывает отец Тиш отцу Фонни, побуждая того активнее воровать на рабочем месте и толкать ворованное на скупках, чтобы раздобыть средства для «наших детей».
Ничего — или почти ничего — такого в фильме Барри Дженкинса нет. Эту мелодраму с элементами глубинного, «старого доброго» психологизма в духе Диккенса и Тургенева смотреть вполне комфортно и черному, и белому современному зрителю. Тиш (дебютантка Кики Лейн) из валькирии черного сопротивления, из Анджелы Дэвис гарлемского гетто превращается во вполне правдоподобно скромную девушку, юную и наивную, которой ничего в жизни не надо, кроме мужа в целости и благополучии; она простодушно гордится пробуждением женского начала и готовится нести ответственность за ребенка. Никаких мыслей о проституции или о мести «бледнолицым бесам». В образе Фонни (Стефан Джеймс) вместо довольно ходульного рыцаря негритянского и мужского достоинства, вместо сверхположительного безупречного молодого героя перед нами обыкновенный мятущийся парень, у которого «в жизни есть только две вещи — дерево и Тиш» (Алонсо Хант увлеченно занимается деревянной скульптурой). Он «просто» хочет «собрать бабла и свалить из этой вонючей страны» — чтобы где-то там, в неизвестных ему и нереальных, по сути, мирах обрести немудреное счастье. Образ Шэрон Риверс — и у Болдуина самый живой и динамичный — приобретает черты достоверного жертвенного трагизма матери, отчаянно бьющейся за счастье своего ребенка (за исполнение этой роли актрисе Реджине Кинг достался «Оскар» за лучшую женскую роль второго плана). А сцена, где она в пуэрториканской гостинице примеривает на себя разные образы, чтобы в наиболее выгодном свете предстать перед лжесвидетельницей — жертвой предполагаемого насилия Фонни, — единодушно признана критиками лучшей в фильме.
Встречаются даже подлинно хорошие белые: итальянка — хозяйка продуктовой лавки — своим решительным вмешательством вырывает героя из лап зловещего полисмена, который хочет задержать Фонни, вступившегося за Тиш, когда ту хотел прилюдно облапать какой-то подонок. Обаятельный и добродушный еврей (тоже из избранного народа!) по имени Леви готов сдать влюбленной паре лофт, в то время как никто другой не хочет связываться с цветными («в этой стране так не любят негров, что скорее сдадут жилье прокаженному»). Охотно участвует в игре с переносом воображаемой мебели в новый дом, устроенной Фонни, чтобы развеселить и подбодрить свою невесту. И объясняет свое поведение так:
«Я не хиппи. Я просто сын своей матери...»
У Барри Дженкинса есть настоящие стилистические удачи — причем в тех эпизодах, где их трудно добиться, не впадая в катастрофическую патетику (чем грешит Болдуин). Это целомудренная и трогательная сцена первой близости Тиш и Фонни («Тебе нравится, когда мы занимаемся любовью?» — «Я только знаю, что люблю тебя»). Не менее аккуратное выведение за кадр непосредственных ужасов и страданий:
мы не видим в тюремных застенках ни Алонсо Ханта, ни его друга Дэниела, который попал туда по абсурдному обвинению в угоне машины, при том что он и водить-то не умеет. «Худо там, очень худо. Когда туда попадешь, с тобой что угодно могут сделать… То, что я видел, мне будет сниться до конца жизни. Самое страшное: они умеют запугать до смерти. Ты просто не знаешь...» — говорит Дэни, но почему, что именно там «могут сделать», мы можем только догадываться (в повести все описывается подробно). И это правильно.
Не менее правильно и то, что снимать в 2018 году кино о бесправии и беззащитности черных перед законом с той же абсолютной серьезностью и запальчивостью, с какой писал Болдуин в году 1974-м, — невозможно. Во всяком случае невозможно это делать, если не желаешь создать исторический памятник, а подобного намерения у Барри Дженкинса не просматривается. Он лишь вклеивает — довольно скупо — в ткань картины подлинные работы фотографов Роя де Каравы и Гордона Паркса 60–70-х, снятые в Гарлеме: наркоманы, задержания цветных, малыши на помойках, трущобы, обыски, тюрьмы, исправительные работы.
Поэтому главный вопрос, возникающий по поводу экранизации (почти 50 лет спустя после публикации) повести, мог бы звучать так: становится ли эта история любви абсолютно наднациональной, лишенной всякой специфической связи с общиной, в которой она разворачивается? Могла ли она — по версии Дженкинса — произойти где, когда и с кем угодно, а не только в Гарлеме, не только с «униженными и оскорбленными» черными, не только в типологической ситуации: «безвинный негр посажен за решетку»? Могла ли она точно так же случиться в другом анклаве — с индейцами, латиноамериканцами или какими-нибудь нищими иммигрантами? Ведь отчасти даже сам Болдуин в режиссерской трактовке — голосом за кадром — намекает нам: «Бил-стрит — это улица в Новом Орлеане, где родились мой отец, Луи Армстронг и джаз». Между тем Бил-стрит находится не в Новом Орлеане и даже не в нью-йоркском Гарлеме, а в Мемфисе. К тому же писатель никогда не знал ни своего отца, ни места, где он родился. Выходит, речь и вправду идет о свободном вымысле, который можно поместить в более или менее разные культурные условия?
Думается, однако, что своеобразие есть, оно очень важно и заключается именно в осознании афроамериканцами себя как избранного народа — в идее, которую так страстно проповедовали радикальные деятели черного возрождения. Именно такая самооценка отвергнутых и гонимых высокомерной европейской цивилизацией, такое понимание своего «биовида» как гонимого, презираемого объекта постоянной безжалостной охоты и привели негров США в ХХ веке в «Новый Иерусалим» особого внутреннего братства и единения. В повести Джеймса Болдуина почти каждый раз при упоминании человека темной расы из уст Тиш звучит формулировка: «черный брат», «черная сестра». И в фильме Дженкинса негритянская община удивительным образом не производит впечатления затравленной и бессильной. Покорным, понурым страданием иных героев Достоевского тут и не пахнет — хотя, казалось бы, у черных нет ни одного козыря, ни одного шанса одолеть злого спрута лицемерной правовой системы, чернокожий люд из трущоб предстает вполне достойным ее противником.
Почему? Дело, если без прикрас, в мощной силе общинного духа, создающего для угнетенных цветных эффективную систему коллективной безопасности. За белыми англосаксами, почти отсутствующими (визуально и содержательно) в картине, — закон, порядок и обычай; за черными — неумолимая, сострадательная, полная внутренней христианской твердости сплоченность.
Шэрон Риверс, не сомневаясь ни секунды, на последние собранные с миру по нитке гроши отправляется в Пуэрто-Рико, чтобы уговорить «жертву изнасилования» Викторию Санчес снять обвинения с Фонни, оклеветанного ею по наущению мстительного полисмена Белла. Много ли вы знаете будущих тещ, которые пошли бы на такое ради женихов своих дочерей?
Сам Алонсо Хант, переспав с Клементиной, тут же является в дом ее родителей и, признавшись, открыто просит руки возлюбленной — и его не проклинают и не гонят, а с распростертыми объятиями принимают в семью.
Двое измученных нуждой отцов — один портовый рабочий, другой портной — не задумываясь идут на риск совершить преступление, чтобы помочь «напортачившим» детям.
Сестра Тиш, Эрнестина, отдав все свои средства, нанимает белого адвоката.
Внебрачный ребенок для всех желанен и становится, по сути, смыслом жизни всех родных. Сцена, где семья Риверс, столкнувшись со злобной и ханжеской реакцией матери Фонни — глупой религиозной фанатички — на известие о беременности Клементины (Болдуин таким образом, очевидно, задним числом выносит приговор отвергнутой им в юности церкви), недоумевает, «как можно так отнестись к собственному внуку», — только подчеркивает дикость и немыслимость такой реакции в мире цветного человека.
Негры Гарлема, негры Нью-Йорка никогда не падают духом, непритворно преданы друг другу, и в этом их сила. Действенность солидарности и взаимопомощи, таким образом, превращается в девиз и краеугольный камень афроамериканизма. Это символ веры и образ жизни темнокожих Нового Света. Их фирменная черта. «В этом мире нам надо заботиться друг о друге», — говорит Джозеф, отец Тиш, своему несостоявшемуся свату Фрэнку. И дела не меняет даже то обстоятельство, что фактически, на уровне сюжета, все их усилия идут прахом, добиться справедливости не удается, Фонни признается в том, чего не совершал, и ждет окончания срока в тюрьме. Черные все равно остаются «на коне». Для пущей убедительности Дженкинс даже позволяет себе придумать иной по сравнению с повестью горячо любимого им Джеймса Болдуина финал: ребенок родился, его назвали в честь отца, он подрос, навещает Фонни в тюрьме и ждет его возвращения домой…
За «цветным занавесом», сотканным из общего бесправия, страдания (сравним этот невидимый занавес с тем, которым Фонни прикрывает грудь Тиш перед первым сексом), за единством, непоколебимой верностью «братьям» и «сестрам» они неуязвимы, и у них есть будущее.
Как показала история, это правда. В 2008 году в Белом доме появился первый черный президент. «Я не сравниваю Фонни или Стефана Джеймса с Бараком Обамой, но часто думаю, как тот, должно быть, злился и негодовал множество раз за время своего правления. Ему пришлось отказаться от стольких черт и убеждений, которые наверняка являлись неотъемлемой частью его самого. Тот же самый путь прошел и наш главный герой», — заметил, между прочим, режиссер после премьеры фильма.
Правда, сменил Обаму у кормила власти другой, белый президент — и сменил не в последнюю очередь на гребне общего недовольства засильем политкорректности и контрдискриминации (в том числе и черных). Но это ли не прекрасное доказательство того, что такие тенденции прижились и неискоренимо проросли в толщу американского общества?
Да, о раздражении перегибами этого процесса часто приходится слышать. Да, по белому социуму отголоски яростной борьбы «цветных за свои права» бьют сплошь и рядом болезненно и несправедливо. Но таков закон природы: одни удары рано или поздно отзываются равносильными (или более сильными) контрударами. И уж точно тут нет никакой вины бесхитростных черных Ромео с Джульеттой, их самоотверженных родственников, а также Джеймса Болдуина и Барри Дженкинса.
Нам, членам общества разобщенного, смятенного и изнывающего от внутренней ненависти, остается только им позавидовать. Как это ни парадоксально.
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari