Квир-тревога: «Псих», или как (не) отравить жизнь ближнему

Квир-человек входит в «Психа» запросто — как раскаленный нож в масло. Обстоятельства понятны, бэкграунд вроде очевиден, как предсказуемы и выводы. Сериал Федора Бондарчука начинается с попытки секса. Главный герой — в вечно-сонном обличии Константина Богомолова — хочет ребенка, для чего и встретился в отутюженном «где-то» с красивой девушкой, готовой поделиться яйцеклеткой и отказаться от дитя, которое должно бы воспоследовать. 

Толку не будет. Олег — так зовут героя Богомолова — после пары неловкостей, не нарушающих российское законодательство, просит прелестную доноршу сдать «материал» в клинике. Секс ему претит. 

Почему он претит — и этого не надо объяснять квир-человеку, вынужденному репрессировать свою сексуальность в обстоятельствах современной, отглаженной Москвы. Гею в российском городе нехорошо, как бы велик город ни был. 

Такое поначалу складывается ощущение — и квир-тревога разлита по экрану, особого рода непокой, известный человеку-хамелеону, вынужденному играть «по правилам», быть «как все», но опасающемуся постоянно, что сейчас схватят за руку, как шулера, и выволокут на свет. 

В «Психе» слишком много света, если до него доходит дело. Он слепит. В «Психе» много полумрака, который составляет резкий, пещерный контраст внешнему миру. Герои находятся в помещениях с огромными окнами, которые приглашают вроде совершить побег. 

Например из жизни. 

«Псих» говорит вполголоса, музыка звучит протяжно-колкая, кадр сплющен, то есть человеку — зрителю ли, экранному герою — нужно испытывать дискомфорт. Это там, где неудобно. Угловатые поверхности. Сила тяготения в каждом предмете. Один из героев сериала, не скажу кто, говорит, что застрял в дверном проеме меж комнатами. Там все застряли, все герои этого «элитного» (кавычки намеренны) универсума. «Псих» предлагает не дверь, а лаз, подразумевая, что вам надобно встать на четвереньки и начать протискиваться. 

Сочинение режиссера Федора Бондарчука и сценаристки Паулины Андреевой взывает к тесноте — там можно только ползти, все восемь серий, испытывая чувство чужака, ощущение неприкаянности, бездомность при наличии, казалось бы, и места, где спят, и работы, где дают деньги в обмен на слова. 

«Псих» — пока неясно, кто конкретно имеется ввиду, — рассказывает о психоаналитике Олеге (глаза с поволокой, непременная сигарета на улице и анорак как байронический плащ). Он хочет ребенка, чтобы можно было кому-то доверять, он брошен женщиной. В первой серии он живет у мамы. У него жена пропала, он переехал поближе к детству, из которого, как все очевидней, не вышел. 

Мама-Кира — сексолог в облике Розы Хайруллиной, вечной музы режиссера-актера Богомолова, — недовольна. У мамы-музы-Киры тоже должна быть личная жизнь, есть и кавалер-психиатр, но холодные декорации ее квартиры не гремят от оргиастических криков. Да и готовятся к тому пока как-то вяло. Главному герою ровно сорок, он не хочет от мамы съезжать, но придется.

Мама и сын — особая, до болезненности тесная эмоциональная связь. И это тоже квир-человеку объяснять особо не надо. Куда бы «Псих» ни завел, ясно сразу, что мамы будет много. Еще будет много алкоголя и наркотиков, но аутоагрессия, выраженная так прямолинейно, так предсказуемо, не вписывается в формат моего квир-эссе. Я хочу поаплодировать «Психу», потому что есть за что. 

Неудобная, вычурная вещность «Психа», взятая как из гостиничного лобби, вызывает поначалу сравнения со вставной челюстью, куда вживили живые зубы. Голоса у людей главным образом живые, настоящие, — они говорят, а не озвучивают сценарий. И от того подчеркнуто граммофонными кажутся реплики мамы-Киры и психа-Олега, Розы Хайруллиной и Константина Богомолова. В этой «челюсти» у них самый искусственный вид. Они знают за собой эту особенность — и как не порадоваться работающей на опережение самокритике, той реплике, которая звучит в другой уже серии (а я формально еще в первой), — она о «пластике под хрусталь», жизни-фейке, тотальной, тоталитарной имитации, постдраматическом представлении выдумки. Мать и сын — свободно-несвободные, взаимозависимые, деструктивные радикалы, на этом вертеле весь сериал и крутится. 

Он не гей, — настаивают режиссер Федор Бондарчук и сценарист Паулина Андреева. «Натуралом» уверенно называет Олега подруга Вера.

Отношения у них, женщины сорока двух и мужчины сорока, типично подружеские. Вере, бывшей его пациентке и некогда богатой жене, а ныне бедной и живущей вместе с молодым художником, Олег предрекает скорую драму, потому что любовнику она как мама, а с мамами не спят. Вера в долгу не остается, предлагая завести женщину. Олег и заводит. Ему мама ее дарит, но больше не скажу, потому что я еще в первой серии.

Вера в исполнении Елены Лядовой так близка и понятна, что кажется, будто пришла из соседнего подъезда. Она — паразитка, женщина-иждивенец, живущая в двух регистрах — нытья и крика, — куколка личности, застывшая в имаго. Роль Веры — в вере, что все как-то само собой сложится. Она же, говоря на квир-сленге, — «борода», женщина-алиби для квир-человека, доказательство его «нормальности». Других друзей у Олега нет. 

Гомосексуалом в сериале поручено быть другому. И этот немолодой холеный мужчина в облике холеного и немолодого Игоря Верника в первой четверти часа первой серии пробует нюхнуть кокаину в кабинете психоаналитика Олега, показывает из-под щегольских брюк ало-красные носки, которые должны, наверное, символизировать подспудное беспокойство. Он пока не хочет называться «гомосексуалом», он очень нервный. 

Олег, — сообщают авторы, — знает про него все. Потому, наверное, что специалист хороший. Позже он скажет страдающему гею, что нужно разводиться, если секса нет, чем своей высокой квалификации не подтвердит, потому что будет иметь в виду только патриархальную модель семьи, словно нет союзов открытых, и разве не знают о богатстве альтернатив продвинутые современные психологи? 

Олег — так себе специалист, я не понес бы ему свою queerness. Отгадки его — шутовство. Не верю, не верую.

В серии третьей, которую еще увижу, мама-Кира часто поминает гомосексуальность, а сын ее, — так скажет она, — гей. Слова эти, на букву «гэ», тревожат сумрак сериала то и дело, они служат рефреном-триггером, взывают к рефлексии, которую герои проговаривают с ошибкой, сообща поглядев в ошибочный словарь (нет, на второй слог ударение, не на предпоследний).

Если бы я был сценаристкой Паулиной Андреевой, то ближе к финалу бросил бы тайного гея в исполнении холеного Верника к острым коленям Богомолова, возопил бы от его имени, адресуя мольбу прямо в живописные, как с фаюмских портретов, глаза. Была бы то душераздирающая сцена. Зарыдал бы любой зритель, а не только квир чувствительный, неизбалованный духоподъемными ЛГБТ-зрелищами российского производства. Будет ли?

В «Психе» будет мужской поцелуй, я уже знаю, — и уж с трудом цепляюсь за первую серию. Так себе поцелуй, на «удовл.», он даже на исторический не тянет, потому что первыми в российском телесериале поцеловались не Олег и Артем, не Константин Богомолов и Игорь Верник, а Марк и Рома, в 2015-м. В «Сладкой жизни» было дело, телеканал ТНТ.

Слушайте, а не потому ли я примериваю квир-оптику, что очень ее хочу, потому что назрела на российском ТВ необходимость? В прошлом году в «Колл-центре» появилась лесбиянка. В бойком сериале ТНТ она побыла собой недолго и немотивированно, а потом сгинула. В том же году случился второстепенный гей в «Игре на выживание» в маскулинном облике Михаила Кремера. 

«Псих» вторичен. И это можно счесть за комплимент. Все ходы вроде не раз записывались. У психованного психолога жена пропала, у него эгоистичная мать, пациенты как из паноптикума, — постоянное дежавю, чувство уже виденного. Здесь уши от Ивана Ивановича, там хвост от Анфисы Палны. И звучит, как заикается, позднесоветская эстрада, самый лирический, самый мелодически выверенный ее сорт. Кто подарит псевдоквиру в исполнении Богомолова утешение лучше Анциферовой и Камбуровой? Никто. 

Ничего страшного, это называется приемом, в конце-концов, именно мелко порубленная — на хвосты и уши — реальность и прославила Константина Богомолова, автора провокационных спектаклей-капустников, показавших публике, что в театре, например на святой сцене МХТ им. Чехова, можно не только амфибрахием, но и совсем уж площадной, бойкой строкой. И муж-гей там, кстати, тоже был. 

Он был, кстати, «Идеальный». 

Квир-эстетикой не исчерпать творческого метода Константина Богомолова. Ему всякое — не только радужное — лыко в строку. И «Псих» в той же мере всеяден. Там, например, есть важная тема сексуального чувства в старости. И обозначена этика чайлдфри. И сектантство ЗОЖ. Там представлены вкрадчивые сорта пассивной агрессии — рядовая кода «элитной» московской жизни. Сам Олег в исполнении Богомолова — живое воплощение ядовитой субстанции, которая ртутью бликует в любом из дорогих интерьеров Москвы.

Сериал Бондарчука — Андреевой нравов не бичует, он не ходит за стигмой, он к ней в гости ходит, ведет светскую, по-московски токсичную, быструю беседу, сочетающую легкость пинг-понга с глубиной замера полезности. Выгода — это Москва. Выгода или ее отсутствие. Манипуляция через симуляцию. Москва хочет быть Нью-Йорком, Лондоном, Парижем или, в конце-концов, Берлином, но она — Москва. Здесь всяк как в клетке квир, здесь у всех нет права на свободное выражение чувств. 

Отрави жизнь ближнему заведенным порядком, по кольцу без конца — так живут люди «Психа». Но вот же парадокс: только гей-арка выстроена в сериале с чувством близкого света. Только гомосексуал — «другой» по факту рождения — решит проблему под названием «жизнь» самым разумным, самым взрослым образом. Он не выходит из нее, он от нее не бежит.

Серия первая. Впереди еще семь. Спасибо. Я — русскоговорящий квир-зритель — тронут. «Псих» поговорил обо мне. Как зовется тон этих красных носков? Они точно алые?