Островитяне: документальный фильм «Выжившие» рассказывает о ГУЛАГе через семейные истории

Фильм Владлены Савенковой «Выжившие» начинается и заканчивается кадрами домашней VHS-съемки. В 1999 году молодой человек по имени Женя, сейчас проживающий в Берлине, снял на камеру два часа воспоминаний своего дедушки Василия Ларина о депортации из Липецкой области и годах, проведенных в ссылке, — фрагменты этого рассказа звучат в первой сцене. В последних кадрах «Выживших» мы видим, как дед Вася возвращается в родную деревню, где не был почти 70 лет. Это тоже архивная съемка; со слов Жени мы знаем, что после поездки деда разбил паралич, он потерял речь и умер в 2006 году в возрасте 85 лет.

Воспоминания Василия Ларина — единственное в фильме свидетельство о сталинских репрессиях, рассказанное от первого лица. «Выжившие» включают в себя три истории о ГУЛАГе, в центре каждой из них — жертва террора, но никого из этих людей уже нет в живых. Главные герои фильма, строго говоря, — не те, кто прошел через репрессии, а их потомки, молодые люди в поисках семейной истории. Двое из них живут в Берлине — кроме Жени, это Анна, чьи родственники были сосланы в Березово в нынешнем Ханты-Мансийском АО. Еще двое — братья-близнецы Олег и Леша из Москвы: они исследуют историю своей прабабушки, которая десять лет провела в Краслаге и после этого осталась невыездной из Красноярского края.

Каждый из этих людей пытается что-то найти или выяснить, что позволяет «Дождю» называть «Выживших» фильмом-расследованием. Это определение может немного сбить с толку, потому что большой интриги нет ни в одном из трех сюжетов — ближе всего к детективу история Олега и Леши, которым удается узнать новые подробности о жизни прабабушки и найти ее стихи; Женя провел эту работу задолго до съемок «Выживших», а история Ани представляет собой не столько исследование, сколько путешествие в прошлое (она впервые едет в Березово вместе с дочерью). Однако работа Савенковой схожа с детективом в некоем более общем смысле: здесь есть преступления, есть их жертвы, но главное — всеми четырьмя героями, а вместе с ними и режиссеркой движет желание установить истину или хотя бы ее озвучить. Истину о конкретных людях, но через это — и об истории, о времени, которое поломало их судьбы.

Жест авторов картины и ее значение заключаются именно в этом — в проговаривании истины, причем не в регистре спора о количестве убитых или дискуссий об идеологии. Дискурс государства-правопреемника, как известно, такой позиции не предусматривает. Есть беспощадная ирония истории в том, что сталинистский по духу ярлык «иностранный агент» (который принуждены теперь воспроизводить все СМИ) одним из первых получил «Международный мемориал».4 октября 2016 года Минюст РФ внес Международный Мемориал в реестр «некоммерческих организаций, выполняющих функцию иностранного агента». Мы тоже вынуждены это указывать по требованию властей РФ. Эта организация и продюсировала «Выживших» совместно с немецким фондом Für unsere und ihre Rechte (чем и объясняется выбор берлинцев в качестве героев) — в России других желающих, видимо, не нашлось. Последовательную критику сталинизма и вообще излишнее внимание к теме лагерей сейчас разрешено считать антироссийской деятельностью и трактовать в смутно-конспирологических выражениях типа «иноагентов» и «русофобии».

Здесь уместно вспомнить мысль из Пелевина: антирусский заговор, замечает рассказчик «Generation П», существует, и в нем участвует все взрослое население России. Одним из проявлений этого заговора, кажется, и можно считать завесу молчания вокруг сталинского террора. Россия не хочет знать об одном из важнейших событий своей недавней истории, как человек, пытающийся вытеснить детскую травму, — но травма от этого не исчезает, а только становится глубже и встраивается в саму структуру психики. Так что сюжет «Выживших» оказывается метонимией — в частных историях отражается общее для современной России. Близнецы Олег и Леша никогда не видели прабабушку, но события ее жизни не дают им покоя: как все, они унаследовали травму, но, в отличие от большинства, пытаются ее проанализировать. Возможно, благодаря этому братья обладают чувством живой истории, понимают связь личного и исторического: Навальный привлекает одного из них тем, что находится уже в логике истории и тем самым позволяет к ней приблизиться самим близнецам (их линия в «Выживших» начинается монотонной полицейской мантрой: «Данное мероприятие является незаконным» — дело происходит на одном из зимних митингов за Навального).

Государства же предпочитают заниматься не историей, а мифологией, а в России в особенности: ровно такую позицию без лишнего стеснения выражал влиятельный поклонник Сталина, бывший министр культуры Владимир МединскийОбладатель степени доктора исторических наук. Указывать это власти от нас не требуют, но напомнить об этом факте кажется здесь уместным. в рассуждениях о «позитивных» и «негативных» мифах. Исследовавший эту проблематику Ролан Барт противопоставлял мифологию истории и писал, что суть (современной) мифологии — в «натурализации» интересов и ценностей правящей группы, то есть превращении их в естественные и безусловные. Нынешний миф об «эффективном менеджере» и сильном лидере Сталине, очевидно, симпатичен и полезен действующей власти, а потому конструируется сверху множеством способов от школьных учебников до статей уголовного кодекса.

В фильме Савенковой обсуждают современный культ Сталина, но почти вне контекста сегодняшней политики — имена президента и политбюро не звучат, усилия властей по мифологизации прошлого не упомянуты, как и преследования историков (Юрий Дмитриев получил 13 лет, очевидно, за исследование ГУЛАГа в Карелии; цинизм этого приговора поразителен даже для современного российского правосудия). Короткой сцены звонка в архив ФСБ достаточно, чтобы понять, как тут все устроено и кто чей правопреемник. Но собственно сталинизм существует в «Выживших» только в частных высказываниях, причем дискуссии ведутся на удивление спокойно.

Эта картина избегает конфликтов, и в этом заключается и ее слабость, и ее сила. Тема «Выживших» острая, ставки в ней высоки, и хотя повышала их не Савенкова и не «Мемориал», иногда от фильма ждешь какой-то агрессии или возмущения — хотя бы вместо многозначительных сцен Леши с дочкой («Как ты думаешь, можно посадить в тюрьму за стихи?» — «Наверное»: велик соблазн увидеть в этом диалоге генетическую память о веках неволи, но девочке всего четыре). Зато благодаря этой бесконфликтности «Выжившие» становятся подлинно гуманистическим жестом. Савенкова не противостоит тенденции властей потому, что работает вообще в другой логике — где не спорят о том, чья правда сильнее. «Большая история» представлена минимальными справками для тех, кто не читал Солженицына (то есть многих: в обязательной школьной программе «Архипелаг ГУЛАГ» пробыл недолго), и это, скорее, контекст для маленьких нарративов о нескольких советских людях и нескольких наших современниках. Работу памяти и истории Савенкова локализует внутри семьи и на уровне отдельного человека. Это дает ее исследованию эмоциональную достоверность и снижает масштаб, но последнее не так важно — ведь большая история все равно состоит из маленьких, а с расстояния люди превращаются в «массы». Именно такая оптика сделала ГУЛАГ возможным.