Открытая дверь: «Случайность и догадка» Рюсукэ Хамагути

Предыдущий фильм Рюсукэ Хамагути назывался «Асако 1 и 2» (2018). В новом Бог, он же Автор (оба умерли, кстати), ортодоксально любит троицу: «Случайность и догадка» складывается из трех новелл. Что до двойников — Асако или иных, — то персонажи трех игровых фильмов, возведших Хамагути в статус культового среди синефилов режиссера, абсолютно взаимозаменяемы. Чуть ли не идентичны между собой. Даже внешне почти близнецы или двойняшки на самом деле. Никогда не понятно, кто из них играет за черных, а кто за белых.

Случайность — это и есть догадка. Судьбы. Она против всех, каждый сам за себя, погряз в догадках. Вот в шахматах и в шашках гораздо проще: фигуры делают ход, попадают в гамбиты и цейтноты, в патовые ситуации и в дамки, любую партию можно начать с начала. В жизни не отыграть назад. А Хамагути упрямо пытается. Что, если даже много лет спустя… обернуться. Пускай Орфею не повезло. В Токио вообще-то другая мифология.

Европейские песни опыта с напускной невинностью Хамагути исполняет на свой предельно лаконичный лад. Ностальгия по Одзу и Кобо Абэ. 60-е, к сожалению, кончились везде, Восток с Западом в этом смысле на равных. Можно равняться на прошлое, как Хон Сан Су; на несбывшееся, как Ли Чан Дон; на время, как Цзя Чжанкэ. Можно все отменить и начать с чистого листа, как пытается поступить мир вообще и Голливуд, его флагман и прорицатель, в частности. А можно ориентироваться на себя самого. Что и делает Хамагути. С переменным успехом. Все вокруг состоит из переменных, единственная константа — это ты.

1

Новелла первая, «Магия (или что-то менее надежное)». История на троих. Две девушки и мужчина.

Жизнь более эфемерна, чем волшебство, которого всем живущим так не хватает. Миэко молода и прекрасна. И работает моделью. Но не примером для подражания. Потому что Миэко сама не знает, откуда ветер дует, хотя случайно оказалась в розе ветров. Но об этом и она, и мы догадаемся не сразу.

В Токио без перемен, этот мегаполис обманчиво спокоен. Ведь его панорамы — контрасты скоротечного и вечного — в рамках футуристического урбанизма вполне предсказуемы. Непредсказуема глубина разлома, что скрывается за фасадом, лицом, повсеместным и тоталитарным этикетом. За устремления общества всегда платит индивидуум. Оно ввысь, он вовнутрь и потом вниз, в землю.

Нация, из боязливой вежливости привыкшая скрывать все чувства и эмоции, внезапную честность воспринимает как душевную болезнь. И Миэко соглашается — она, конечно, психически нездорова. Нездоровье невозможно понять. С нездоровьем дома не отдыхают. С ним мучаются и умирают. Любые отношения, любая любовь.

У Миэко профиль куколки. Фас тоже. Словно из романов и скульптур Мураками. А у ее подруги Цу черты тоньше, но обычнее. Миэко из памяти не сотрешь, ее имя пишут на tabula rasa, но не мелом. Нервными срывами, стрессами, затяжной депрессией. Мужчины сидят за партой в той школе, в которой Миэко преподавала.

Зачем живем мы? Что и как мы проживаем? Любовь — прекрасная страна, но ее жителей в лицо никто в Токио не знает.

Миэко проигрывает в голове варианты. Как в романах и в фильмах делали напоследок персонажи, у которых еще был автор, он же бог. Вернуть мужчину? Наказать мужчину? Но все варианты проигрышные. И поэтому Миэко покорно сливается с пейзажем. Он техногенный и серо-голубой, и все равно в нем все едино. Только кадр тоже напоследок вдруг перечеркнет магнолии цветок. Чтобы догадались наконец и мы, и она: то не ветер забвения над очередной стройкой века пыль и ресницы поднимет, а просто экзистенциальная стужа. Она тотальна. Она безысходна. Миэко смотрит на стужу робко. Иногда холодает к лучшему. Иногда над мятущейся душой берет верх холодный разум. Не все перемены нужные. Но в школе жизни перемены — это отгул, это пауза наедине с собой, более эфемерная, чем волшебство.

2

Новелла вторая, «Настежь распахнутая дверь». История на троих. Женщина и двое мужчин.

Сасаки — м*дак. И, как все м*даки, неискренне просит прощения. Он колотится лбом и пускает слюни. Сквозь открытую дверь на этот акт эгоизма смотрят люди.

Полгода спустя Сасаки ждет любовницу. Ее зовут Нана. Это Нана Золя. Или просто баба. По-французски женщин так называют с пренебрежением, но и с одобрением тоже. Ведь все женщины — рабы мужчин.

А Сэгава как раз преподает французский. И еще французскую литературу. Большие романы. Великую прозу. Оплот реализма. Иногда сюрреализма. Но чаще autofiction и прочие ложные виньетки belle смыслов.

Вернемся к Нане. Она уже не так молода, как Миэко, как в прошлой жизни. Однако прекрасна. И страстна. Нана любит секс, а это для нации в разгар фрустрации очень важно. М*дакам тоже важно. Они этой слабостью пользуются. «Жизнь — абьюз? На жизнь забью», — думает Нана, занимаясь любовью.

Сэгава с бородкой и немножко Китон. Не марка дорогостоящей одежды, а дорогой кинематографу комик. Сэгава равнодушен к студентам и ставит им неуд по заслугам. Сэгава как будто разрушил судьбу м*дака. Разрушил или показал на дверь? Двери должны оставаться открытыми. Нараспашку. Как и душа, которой покоя нет.

Нана входит к Сэгаве. Нана закрывает дверь. Как и сердце свое. Любовь не прекрасная страна. В любви все рабы. В искусстве проще. Поэтому Сэгава написал роман. А Нана сейчас будет его читать. Вслух. Это акт соблазнения. Это сессия мастурбации. Это ментальная фелляция. А на другие духу нет. И причин тоже. И этика не позволяет. Новая? Вечная.

Этика равна эстетике. Вместе они политика. Так они победят.

Это важно помнить.

Это по Рансьеру.

Но многие с ним согласны.

И до, и после нувель ваг, и во веки веков.

Не надо думать, что у Батая или де Сада этика не ночевала. Саморазрушение вполне этично. Умирают в одиночку. Жизнь — одиночка, камера или набор привычек. В том числе в постели. Сэгаве нравится, когда на него смотрят. На него и на его эрегированный член. Членом будешь ты всегда. Сэгаве нравится, когда смотрят на его яйца. Роковые. Пасхальные. Те, что ниже живота. Ниже живота — запретная зона. И в боксе. И в кампусе.

Поэтому Сэгава открывает дверь. Двери должны оставаться открытыми. Настежь. В отличие от глаз. В Токио у всех глаза широко закрытые. Порнография синонимична этнографии. А антропологии? Французам виднее. Шабролю, Ромеру и Бриссо. Все авторы, все покойные, кстати. Поэтому люди давно молятся разным богам. В отсутствие Автора персонажи разбредаются. Кто куда. В основном на выход. Дверь всегда открыта. Лучший выход — насквозь.

Случайность — это и есть намек судьбы. Случайно рождаются. Закономерно умирают.

Нана — жертва случая? Или его орудие? Сэгава и так был уже мертв.

3

Новелла третья, «Еще раз». История на двоих. Две женщины.

Еще раз. Кто-то перебирает клавиши пыльного фортепьяно. Разрядившегося лэптопа. Опустошенной банальными невзгодами души.

Мока не молода и не прекрасна. По крайней мере навскидку. Согласно общепринятым критериям. Общество принимает Моку за кого-то другого. Все другие и каждый сам по себе. Мока приехала из Токио на встречу выпускников. Как будто нас могут выпустить. Кто? Куда? Почему? Потому что вирус правит миром. Уже несколько лет. И многих выпустили. Не на свободу. А восвояси они идут, чуть замедляя и еще замедляя шаг. Как Мока со встречи выпускников в отель. В отеле жесткие подушки и никто не ждет. Мока — раба безответной, однополой любви. Как будто есть другой пол кроме того, по которому ходим, который уходит из-под ног.

Вирус называется ксенон. Как бесцветный газ с атомным номером 54. Номером студии, в которой очень давно плясал Трумен Капоте. Трумен Капоте слышал голоса травы, даже находясь в другой комнате, вслушивался в другие голоса.

Все другое. В Токио. В Японии. В мире. Теперь.

Из-за ксенона. Который газ, который отравил нам жизнь.

Но еще Ксенон — это фиванский полководец времен Пелопонесской войны.

А также автор новой комедии.

И тиран в Гермионе (Арголида), который по совету Арата отказался от власти и присоединился к Ахейскому союзу.

И один из знатных ахейцев, которые в 168 году до н. э. были отправлены в Рим в качестве заложников.

Ну и философ-эпикуреец из Афин, о котором с похвалой отзывается Цицерон.

Хотя Ксенон — это в первую очередь шанс человечества оглянуться назад в будущее. На время сонетов, а не тик-тока, почтовых голубей, а не электронных собак, на тех, кого мы недолюбили или кому так и не рассказали о своей любви.

Как и Капоте, как и фиванский полководец, как и тиран, как и знатный ахеец, как философ-эпикуреец, как и автор новой комедии.

Трагедий, кстати, больше не пишут. Потому что трагедия везде.

Никто не оглянулся, памятуя о судьбе Орфея.

А Мока оглянулась и встретила Нао. Не на встрече выпускников. На эскалаторе, что едет вверх, возвращая Моку вниз.

Оглянись — и прошлое исчезнет. Может быть, прошлое было пришлым. И должно уйти насовсем. Оглянись еще раз. И еще много раз. Случайность — это догадка судьбы. Твоей судьбы. Твоей жизни. Она не эфемерна. Не волшебна. Но в нее можно войти, как в открытую дверь.