«Папа, сдохни»: разборки а-ля Тарантино в панельке моего отца

Он (Александр Кузнецов) заметно нервничает, стоя перед дверью квартиры родителей девушки (Евгения Крегжде, она, кстати, старше Кузнецова на десять лет), которая ласково, но убедительно попросила убить ее отца-мента-совратителя Андрея Геннадьевича (Виталий Хаев). Спрятанная до поры то ли под диваном, то ли в польском мебельном гарнитуре, на свет быстро выберется двустволка. Где-то там же укрыты пачки с долларами, с которыми сложным образом связан друг семьи (Михаил Горевой), у него жена смертельно больна. Их всех соберет дурацкий случай в этой типовой квартире, обставленной стандартной мебелью, в безликую дверь которой врезан типовой замок.

Как нежданно повернулась в современности «Ирония судьбы», к которой, как мне кажется, неосознанно отсылает любой наш фильм. За каждой дверью в многоэтажке, как приучил нас Рязанов, может притаиться инфернальный ужас любого рода, от не воспитываемых никем детей-маугли, которые все чаще появляются в новостях, до окровавленного Виталия Хаева с двустволкой. С другой стороны, в этом дебютном и, чего греха таить, развеселом фильме работы Кирилла Соколова, который тщетно маскируется под драму, наша неутешительная действительность наконец подошла не только для того, чтобы предстать беспросветной декорацией для очередного чистилища. Теперь это подходящая игровая площадка для графичного насилия. Сразу видно, что кровожадничают герои, вовсе не мучаясь от последствий, а с охотой начинают кровавую жатву, истязая друг друга с чувством, с толком, с расстановкой. Чего жеманничать? Мальчик, ты не понял. Мы жестокость любим. Шуруповерт нам принеси.

Воспроизводить, как на голубом глазу, «Криминальное чтиво» в 2019-м может показаться совсем чуточку неуместно. (Сам режиссер Соколов ссылается не на Квентина, а на южных корейцев, но он, конечно, лукавит, и понятно, что это разговор об одном и том же разными словами.) И все же хочется отнестись к дебютантскому гран-гиньольному задору с пониманием и сочувствием. Соколов совершенно искренне это все любит, он не виноват, что начал снимать сейчас, раньше Тарантино он чисто физически успеть не мог. Кровь у него весело разливается, как Волга весной; стиснув зубы от ненастоящей боли, Кузнецов, прикованный в ванной к батарее, выбирается из плена совмещенного санузла с дырой в ноге; и так далее. Хаев — гравицентр местной боевой хореографии, неубиваемый тяжеловес-броненосец, которого после коронного монолога в «Изображая жертву» невозможно воспринимать иначе как правдоруба.

Персонаж Хаева — важнейшая фигура и для местной сюжетной морали. Ему уже в заглавии желают сдохнуть, но Соколов манипулирует нашим к нему отношением, выдавая предысторию постепенно: он то немотивированный ничем злодей, то крепкий семьянин, готовый за своих, если что, и в морду дать. Дальше ситуация все усложняется. Режиссер долго путается в объяснениях, кто кому чем в этой проклятой квартире насолил, герои перекидываются сумкой с миллионами, кое-кто живописно вешается. Соколов даже изменяет собственной камерной концепции, выпуская замкнутое действие за пределы постсоветских квартирных интерьеров ради путаных флешбэков. С позиции сценарной заявки все чин по чину: зритель все время узнает что-то новое. Впрочем, не факт, что это было так уж необходимо.

Все куда проще, и понятно без наносной детективщины: Хаев, как олицетворение старой России, которую пришла побеждать новая, наивная, в лице Кузнецова, придерживается старых понятий о добре и зле, справедливости и распределении жизненных благ. В этом фильме, который легко укладывается в тенденцию вместе с «Витькой Чесноком» Александра Ханта, видится неглубокий, но все же перелом сознания, если не общественного, то хотя бы сознания кинодельческого комьюнити, порождающего новичков. Во-первых, молодые режиссеры сразу идут в народ, полагая себя его частью, а не антиподом к нему. Во-вторых, находясь на местности, они не стесняются жанровости и понятности. Как какой-нибудь рэпер Хаски, взлетевший на том, что читал прогрессивный рэп про обрыдлые панельки с интонацией юродивого.

Жаль, что «панельку моего отца», в смысле остросоциальную поэзию, Соколов, кажется, и не приметил, но она появилась сама собой. Из ледяной пустыни лихого человека загнали в панельную хату, где он скоропостижно и выродился в такого коррумпированного папу, который если даже сдохнет — не обратит внимания.