Прах к праху: «Дом Gucci» Ридли Скотта

Первое, что стоит принять в расчет во избежание разочарований, маленький парадокс — «Дом Gucci» Ридли Скотта почти ничего не расскажет собственно о флорентийском House of Gucci как важнейшей части истории моды. В полслова обмолвившись о коллекциях одежды, предметах дизайна, ключевых показах, преимущественно оставит за кадром все то, что и придает слову Gucci магическое звучание. Казалось бы, костюм на Адаме Драйвере в таком фильме обязан стать едва ли не полноценным персонажем, объектом того же порядка, что и куртка из оленьей кожи у Квентина Дюпьё или маленькое красное платье Питера Стрикленда. Но нет, единственным аксессуаром, что возвысится до драматического статуса и поучаствует в шекспировском монологе, станет платок Родольфо Гуччи. Да и то, из трагической та сцена быстро перейдет в статус фарса, а произнесет монолог платку местный Фальстаф — Паоло Гуччи — в исполнении Джареда Лето, до абсолютной неузнаваемости измененного гримом.

И если отсутствие интереса Скотта к вопросам моды еще можно принять, то столь же открытая небрежность к актерской и психологической стороне фильма — загадка посложнее. Все упреки в слабой проработке характеров звучат справедливо — каждый представитель дома Гуччи здесь исчерпывается едва ли не парой установочных эпитетов. Флегматичный и непрактичный Маурицио (Драйвер), царственный высокомерный Родольфо (Джереми Айронс), эксцентричный и жизнелюбивый Альдо (Аль Пачино), бесталанный и ранимый Паоло. Чуть больше остальных, как может показаться на первый взгляд, повезло Леди Гаге, но ее Патриции Реджани, «самозванке» из низов, ставшей женой младшего Гуччи, лишь даровано более подвижное амплуа — решительной, а затем отчаявшейся жертвы, ставшей убийцей. Сцены ее с Маурицио супружеской жизни намечены настолько приблизительно, что истинные причины самого громкого заказного убийства в истории моды приходится додумывать самим. Есть ли в этом отсылка к вышедшей почти параллельно «Последней дуэли», где многое тоже оставалось между строк и зависело от точки зрения рассказчика? Если да, то, вероятно, невольная, делающая «Дом Gucci» фильмом-перевертышем и фарсом.

В любом случае удивительно — назначать на столь значительные роли актеров уровня Аль Пачино, чтобы затем последовательно игнорировать исполнительский потенциал. Но в этом небрежении как будто и скрыт один из ключей к замыслу фильма, которому отчего-то безынтересна и мода, и драма. На протяжении двух с половиной часов в одной из сюжетных линий мы раз за разом наблюдаем как герой Джареда Лето с немыслимым гримом на лице извивается в актерской истерике перед своим отцом в исполнении Аль Пачино, панически пытается доказать ему свою состоятельность, выцарапать хоть немного признания. Перевоплощение Лето (само по себе — один из самых занятных аттракционов фильма, наряду с метаморфозой Леди Гаги, изо всех сил изображающей простушку, налегая на итальянский акцент) — очень характерный симптом болезни, поразившей за последние десятилетия не одного голливудского актера. Превосходящая все пределы страсть доказать себе и окружающим высочайший уровень драматических возможностей, желание любыми средствами вырваться из прежних сверхуспешных образов. Можно сказать, что именно такое беспокойство и делает актера настоящим актером, но ведь столь же справедливо прозвучит обратное — не граничит ли яростная тяга к радикальной трансформации с бездарностью и фиглярством? Именно этому смутному различию, кажется, и посвящен «Дом Gucci».

На всех уровнях сюжета Скотт повторяет ту же раздвоенность. Вот полупомешанный на идее открыть свою линию одежды Паоло, о его творческой бездарности закатывает целый патетический монолог Родольфо. Не зная, куда деться, он последовательно отыгрывает роль клоуна внутри семьи, но на самом же деле со всеми своими сумасбродными дизайнерскими затеями ощущается своеобразной тенью, изнанкой всех тех людей, что считаются успешными, умными и гениальными. В иной исторический миг его в сущности симпатичный китч мог бы восторжествовать, переворачивая ситуацию, внутри которой уже идеи его родственников казались бы неуместными и возмутительными. Чувство прекрасного изменчиво и всегда движется по широкой амплитуде, опрокидывая одних и (не)заслуженно возвышая иных.

Та же тотальная обратимость руководит отношениями Патриции и Маурицио. Можно посчитать героиню Леди Гаги нахальной выскочкой, ради личного успеха, уничтожающей семью Гуччи изнутри. При ином свете она уже затравленная жертва, чье мнение никто не принимает в расчет, чьи чувства равнодушно обманывает возлюбленный, хотя она и в самом деле была дальновидней самодовольных мужчин рода Гуччи. Ведь с мотива превращения, оборотничества и начинаются их экранных отношения. Сперва Патриция по ошибке примет Маурицио за бармена — и тот согласится исполнить чужую роль. Минутами позже их первый разговор завершится словами из сказки: «В полночь ты превратишься в тыкву...»

В тыкву, согласно финальным титрам фильма, будто бы превращается и весь дом Гуччи, в котором с 1990-х не остается ни одного представителя фамилии основателя. Но главный урок этой сказки в том, что, обратившись в безделушку, Гуччи по-прежнему остается Гуччи. Так работает высокая мода, так работает кинематограф. Мечты и визуальные иллюзии, которыми они оперируют, одновременно чистый обман, плод воображения бездарного дизайнера/актера и в то же самое время, при ином повороте ключа, они — воплощение безупречной красоты. Как поддельные сумочки Gucci, вокруг которых разгорается центральный спор фильма, что приведет к первой семейной катастрофе. Как астрология и магия, в дебри которых бросается несчастная Патриция, и в конце концов благодаря медиуму-шарлатанке находит невымышленную и действенную расправу на своего возлюбленного врага. Как все тот же сквозной сюжет о Паоло и Альдо — без труда он считается как сюжет о Джареде Лето, до боли желающем стать великим актером и надрывно плачущем об этом в трубку Аль Пачино, актеру, чье величие давно признано и задокументировано в энциклопедиях. В финале, обозленный на выходки сына, лишившего его дела всей жизни, оставившего банкротом, герой Пачино сожмет Лето в крепких объятиях. Объятиях, стирающих грань между ними. Между брендом Gucci и флорентийской фамилией.