«Праздник»: YouTube-спектакль демонстрирует, что искусство нельзя отделить от политики

Ленинград. Под собою не чуя страны, дожидаются нового 1942 года хозяева большой теплой квартиры с двумя ванными комнатами. Отец семейства Воскресенских (Ян Цапник) волнуется из-за работы, которая кормит спецпайком его и домочадцев: пока он тихонько делает биологическое оружие по заказу партии, в лаборатории объявляются шпионы. Уже взрослая дочь (Анфиса Черных) заявилась с неким подозрительным типом (Тимофей Трибунцев) — дезертиром и, видимо, спекулянтом, хотя еще неделю назад была обручена. Жена (Алена Бабенко) встречает сына (Павел Табаков), который привел с собой озябшую Машу (Анастасия Чистякова), чтобы та поела и погрелась. Где-то за дверью осталась ее оголодавшая семья, у которой никакого праздника не предвидится.

О конфликте цели и средств, о вечной войне где-то вдалеке — «Праздник», всего второй фильм Алексея Красовского, сразу же вызвал бурю, впрочем, традиционно для России — в стакане. Чтобы успокоить пену дней, картину выпускают бесплатно на YouTube, обрекая ее на плохо монетизируемую популярность.

Назло всем заочным претензиям «Праздник» — моралите почти по всем канонам: персонажей можно было лишить имен, и они бы продолжили что-то ожесточенно символизировать. Где-то в начале появляется Дед Мороз в жуткой ватной бороде, и одна эта кургузая ненормальная борода уже многое обозначает. Как и исполняющий обязанности праздничного старца, Воскресенские весь фильм, по сути, занимаются исключительно безыскусной имитацией нормы: притворяются перед гостями, что они не так уж хорошо живут, что у хозяина дома не три пальто, что у них нет водителя, да и кухарка была буквально недавно. Вроде бы и праздник, но ТЮЗовская борода все выдает.

От симуляции бедности, впрочем, действо быстро сворачивает к рефлексии: герои вырождаются в авторские выводы. Воскресенские делают хорошую мину при плохой игре: они просто не готовы отказаться от благ, поделиться излишками. Их аргументация: «Завтра они придут сюда со своими родителями, а послезавтра — весь город». Сын, решивший накормить голодающую блокадницу в обмен на секс, парирует: «Почему, если вы все это заслужили, мы вынуждены таиться?» Параллельно персонажи гиперболично сверхпотребляют, соответственно эпохе: не собирают крошки в газету, когда режут хлеб; ощипывают курицу, впрочем, одну на всех. Хотя для современного консьюмеризма это, пожалуй, не то чтобы очень убедительно: «Праздник» встанет в выдаче YouTube где-то между обзорами на косметику и «Голубым Ургантом». В антитезу Воскресенским Маша, чтобы ее было жальче, все время падает в обморок, а иногда и вовсе замирает сомнамбулически без движения.

Так же и остальных персонажей, явно задуманных активными и даже эксцентричными, в искусственно ограниченном пространстве вдруг начинает заедать, словно они замерзают в блокадной метели. Камерность «Праздника», конечно, концептуального толка, а не навязанная извне, как в дебютном «Коллекторе» Красовского, где Хабенский весь фильм сидел в офисе один. Однако здесь единство локации принимает характер плоского задника, лишь усиливая сходство с ТЮЗом. Если хорошие театральные режиссеры переосмысляют ограниченное сценическое пространство и превращают его в пространства безграничные, то Красовский, напротив, раз от раза сажает персонажей в птичью клетку. Им остается только попрыгать по лесенке, покачаться на качельках и поесть из кормушки. Почти все начало фильма герои безостановочно входят в двери и раздеваются — это классический театральный переход между сценами.

Телетеатр — советско-интеллигентское развлечение. Прямо как то, что ждет гостей в «Празднике»: пение «Поле мое, поле» под фортепиано, трофейные настольные игры. Наверное, такая манера изложения, если пользоваться языком худсовета, отвечала бы поставленной задаче. Но без соответствующего навязчивого ретро-юмора («Праздник» — это все же не комедия о блокаде, как бы кому-то хотелось думать), без телеоптики фильм оказывается потерян в неловкой стилизации под эпоху. Это благостное развлечение «для культурных людей», а вовсе не радикальное камерное кино.

Можно подумать, что «Праздник» просто уже пророс в современность. Как это часто и бывает, необычное кино подсвечивает некую аберрацию общественного восприятия уже самим фактом своего существования. Пока герои «Праздника» запрещают себе даже думать о том, что происходит там, за дверями проклятого дома, в современности все чаще рвутся что-то запрещать. И не только фильмы (или тексты о наркоманах), и не только те, что могут считаться провокационными. Под горячую руку попадает «Праздник», пытающийся осмыслить, а не воспеть, обдумать, а не очернить. И в то же время очевидно, что пространство свободного высказывания сужается симметрично: если с одной стороны русского поля экспериментов кричат, не глядя, что такое кино нам не нужно, то с другой, также ничего не увидев, принимаются его рьяно защищать. А «над тобою, поле, — небо голубое, небо голубое родины моей».