Реальность в ее животе: «Событие» Одри Диван

Анна с подругами крутится перед зеркалом и готовится к вечеринке. Примеряет бюстгальтер. Подкалывает булавкой бретельки, чтобы подчеркнуть грудь. На танцах незнакомый молодой человек пытается угадать, на кого учится Анна. Литература, с первой же попытки попадает он. С подругами девушка обсуждает студентку, которая выходит замуж и прекращает учебу в университете. Но Анна не такая. И хотя ей нравится ловить на себе мужские взгляды, учеба для нее превыше всего: это возможность вырваться из рабочего класса и не пойти по стопам необразованных родителей, которые обслуживают других людей в принадлежащем им маленьком заведении. Анна еще не знает, что в ее теле уже растет обстоятельство, которое может нарушить ее планы. В своем ежедневнике она записывает лаконичное: «Все еще нет». Появляющийся титр «Третья неделя» говорит о том, что отсчет пошел. Анна беременна. То, что речь не о современной Франции, мы окончательно понимаем, только когда девушка сообщает врачу год своего рождения — 1940-й. А значит, на дворе начало 60-х. Ни сексуальной революции, ни права на аборт. Тело женщины не принадлежит ей самой. Так думает закон. Но не сама Анна. Врачу, сообщившему страшную для нее новость, она говорит, что это несправедливо. Выйдя из его приемной, Анна отправляется на поиски справедливости для собственного тела и собственного будущего. Легальных путей для спасения нет.

В конкурсе Венецианского фестиваля было много известных имен, но победила именно Одри Диван, про которую мало кто знал. Француженка ливанского происхождения, журналистка, сценаристка, писательница. Для большинства она была дебютанткой, хотя «Событие» — ее второй режиссерский фильм, так же как и «Титан» Жюлии Дюкурно, победивший на Каннском фестивале. Но, в отличие от Дюкурно, чей первый фильм «Сырое» громко прозвучал на международных кинофестивалях и заслужил практически культовый статус, предыдущий фильм Диван «Да вы сумасшедшие» (2019) прошел незаметно, и его нельзя найти в интернете. Кроме порядковости, у «События» и «Титана» есть и другие очевидные параллели. Оба фильма — женские боди-хорроры про нежеланное материнство и ребенка как чужого в теле женщины. Оба сделаны с яростью. В обоих даже есть спицы, которыми обе героини (неудачно) пытаются выгнать из себя плод. Но «Титан» похож, скорее, на игрушку, ловко собранный конструктор на основе гендерных теорий. Это веселая и брутальная провокация, где логические связи не играют большой роли. На провокацию Дюкурно мы смотрим со стороны, и эта дистанция практически никогда не нарушается. «Событие» же, сделанное по принципу прямого высказывания, наоборот, буквально помещает нас в тело молодой женщины и заставляет физиологически ощутить то, что чувствует она.

Камера неотступно следует за Анной, дышит ей в спину, заглядывает ей в глаза, скользит по ее коже, пытается проникнуть в ее голову. «Я хотела, чтобы зритель не смотрел на Анну, а был ею», — говорит Одри Диван в интервью. Схожую задачу ставила перед собой и французская писательница Анни Эрно, чья одноименная книга легла в основу фильма. «Я буду стараться погрузиться в каждый образ до тех пор, пока не испытаю телесных ощущений», — пишет она в предисловии. Как и у всех книг Эрно, у «События» нелинейная структура. Сухая, пошаговая документация пережитого в 1963 году прерывается рассуждениями о свойствах памяти, о законе, о времени, о людях, которые тогда окружали Эрно. Отталкиваясь от этого текста, но не обслуживая его, Одри Диван выстраивает очень строгую драматургию с саспенсом без отступления вправо или влево.

Большинство текстов Эрно посвящены исследованию интимного на основе собственного опыта, где писательница пытается высказать правду пережитого без приукрашиваний и без эвфемизмов, будь то текст о смерти матери («Одна женщина»), о смерти отца («Места»), о чувстве стыда, которое вызывал в ней способ существования ее родителей-лавочников («Стыд»), или об одержимости мужчиной («Обыкновенная страсть»). Эти книги сама Эрно не называет ни автобиографиями, ни романами, «скорее, это что-то между литературой, социологией и историографией» (цитата из книги «Одна женщина»). Какими бы личными ни были ее тексты, они всегда при этом и политические. Рассказать во всех деталях о своем нелегальном прерывании беременности во Франции середины XX столетия Эрно решилась только в конце 90-х, когда многим казалось, что феминистки уже всего добились, а значит, нет смысла снова поднимать темы, которые общество уже вроде бы проработало, отменив ряд законов. Реакцией была тишина — ни рецензий, ни телевизионных репортажей. «Как будто было безвкусно писать об этой книге, немного грязно», — говорила Эрно в интервью. Люди были готовы читать ее же текст об одержимости мужчиной и сексе с ним («Обыкновенная страсть»), им не казалось это слишком интимным, в отличие от книги об аборте, где женское тело мучилось и кровоточило, то есть было чересчур откровенно предъявлено миру. Фильм Одри Диван поспособствовал выведению этого текста из зоны невидимости: и в Германии, и в России перевод книги выходит именно сейчас, спустя больше 20 лет.

«Событие» не единственное произведение, в котором Эрно тематизирует аборт. В романе «Годы», где писательница то повествует от лица поколения, от коллективного «мы», то рассказывает о некоей «она», имея в виду саму себя, год за годом она описывает меняющийся мир, что означало быть женщиной в эти разные десятилетия и как трансформировалось отношение к интимности. Секс для гетеросексуальной женщины в середине XX столетия все время соседствовал со страхом: страх перед болезнью, страх перед позором, страх перед «несчастным случаем» (эвфемизм для беременности). Женское тело контролировалось не только извне, мужским миром, через законы и табуированность, но и изнутри — внутри женского сообщества. В фильме есть сцена в общественном душе общежития, где соседки украдкой осматривают тела друг друга, чтобы заметить следы запретной жизни. «Это у тебя что?» — спрашивают они Анну, указывая на место от укола, который они принимают за признаки сифилиса. Они знают, что Анна не ночевала у себя в комнате, а значит, ее тело становится потенциальной опасностью для других. В еще одной сцене подруга Анны, «самая опытная девственница», использует подушку, зажатую между ногами, чтобы продемонстрировать, как надо заниматься сексом. Две другие девушки молча наблюдают за ней, не говоря о том, что им уже давно знаком секс не с подушкой, а с мужчинами. Признаваться в таком нельзя. «Секс был большим страхом общества, он скрывался повсюду, в глубоких вырезах, в узких юбках, в лаке для ногтей, в черном нижнем белье, в бикини, в совместном обучении мальчиков и девочек, в темных кинозалах, в общественных туалетах, в мускулах, как у Тарзана, в женщинах, которые курили, закинув нога на ногу, в расчесывании волос на уроке. Это был решающий критерий, по которому отличали «приличных» девочек от «неприличных» (из книги «Годы»).

Актриса Анамария Вартоломей в роли Анны своей игрой обнажает зазор между социально допустимой видимостью и подпольной свободой. В ней есть одновременно детскость, целомудренность и в то же время раскрепощенность, наглость. Она то приличная девочка, то вообще нет. Поэтому на приеме у врача на вопрос, был ли у нее уже секс, Анна отвечает: «Нет, ни разу». Она хочет до последнего поддерживать этот социально одобряемый образ, даже когда уже догадывается, что признаки обратного можно легко нащупать в ее животе. У самой же Анны другие представления о сексуальности. В фильме, помимо отца случайно зачатого ребенка, есть молодой пожарный, с которым Анна видится несколько раз в клубе, а потом занимается с ним сексом. Ловя взгляды подруг, возмущенных ее поведением, Анна говорит: «Все здесь хотят одного и того же. Но они не решаются». Она знает, что вести открытую сексуальную жизнь до свадьбы означает маргинализировать себя, обесценить на рынке замужеств. Но Анна восстает против этих правил. Она хочет свободы. «Она не собирается выйти замуж и завести детей, роль матери и интеллектуалки для нее несовместимы. Она убеждена, что будет плохой матерью. Ее идеал — свободная любовь из стихотворения Андре Бретона» (из книги «Годы»).

Слово «беременность» Анна вытесняет из своего языка. Произнести его означает уже принять случившееся. В тексте Эрно называет плод «реальностью в моем животе». В фильме Анна не произносит и этого. Отозвав в сторону приятеля в университете, она говорит, что у нее «проблема», и, чтобы не осталось никаких сомнений, показывает взглядом на свой живот. Примечательно, что эта сцена происходит на фоне доски объявлений, куда приколото изображение таитянки кисти Гогена. Можно легко догадаться, какой смысл вкладывала феминистка Одри Диван, продумывая эту мизансцену.

После показа фильма на Венецианском фестивале многие сказали, что «Событие» — это просто очередной фильм про аборт. И действительно: прерывание беременности нельзя назвать совсем уж табуированной темой для кинематографа. Первый фильм «Где мои дети» вышел в 1916 году и, что интересно, был снят в соавторстве мужчиной и женщиной: Филиппсом Смолли и Лоис Уэбер. С тех пор каждое десятилетие появлялись новые картины, сделанные, за редким исключением, мужчинами, которые по-разному смотрели на эту тему. В 1956 году в Штатах была внесена поправка в Кодекс производства фильмов в голливудской студийной системе для строгого регулирования содержания, которая действовала вплоть до 1966 года. Она гласила: «Тема аборта не должна поощряться и, когда упоминается, должна быть осуждена. К ней нельзя относиться легкомысленно или превращать ее в комедию. Аборт никогда не должен показываться явно или косвенно, слово «аборт» не должно использоваться». Как считает немецкая квир-исследовательница Францис Кабиш, занимающаяся изучением репрезентации абортов в кинематографе, последствия этого кодекса сохранились в кино до сих пор. Например, женщины, совершающие аборт, показаны в фильмах, как правило, в пассивной функции. Они грустны, травмированы, сожалеют о содеянном, беспомощны, глупы. И действительно, если брать известные картины об абортах, снятые уже в XXI веке, то можно увидеть именно такие типажи. Будь то Гэбица из фильма «4 месяца, 3 недели и 2 дня» Мунджу или Отем из «Никогда, редко, иногда, всегда» Элизы Хиттман, девушки каменеют из-за растерянности перед нежданным событием и передают подругам/сестрам право все спланировать, найти деньги, в конце концов, расплатиться собой. Анна выделяется на этом фоне. Она занимается всем сама. Мужчины-врачи советуют ей смириться. Ей просто не повезло родиться женщиной. Смирения в Анне нет. Она знает, что о ее состоянии нельзя никому рассказывать и в то же время надо, наоборот, всем рассказать: неизвестно, от кого может прийти помощь в виде адреса «создательницы ангелов» (эвфемизм для женщин, подпольно делающих аборт). Но кому бы она ни сообщала эту новость, первая реакция у всех одинаковая: отвернуться, забыть. Нежелание других людей помочь ей вызывает у Анны раздражение. Она уверена: ее нежданная беременность — не личная, а системная проблема. На залитой солнцем лужайке Анна с подругами спрягает глагол agir («действовать»); произнося его как мантру. Она готова к действиям. Сама вкалывает себе медикамент, сама вставляет спицы во влагалище, сама находит деньги на аборт, терпит боль. И только на самом последнем этапе, когда необходимо окончательно разорвать связь ее тела с эмбрионом, она впервые не выдерживает и просит помощи соседки.

Критикует Францис Кабиш и то, как показаны сцены аборта в фильмах: как правило, сам процесс либо опускается, либо демонизируется, изображается чрезмерно ужасно, манипулятивно, чтобы внушить зрителям и зрительницам отвращение и страх. Как пишет Кабиш, в реальности же большинство женщин, сделавших аборт, говорят об этом событии не как о вечной травме, а как о необходимых действиях, принесших облегчение и удовлетворение, и поэтому кинематограф должен предлагать больше «позитивных изображений» абортов. «Нежелательная беременность и последовавший за ней аборт показываются как переживания, изменившие жизнь женщины, от которых она теперь будет страдать. То, что обычно понимается под попыткой эмпатии, укрепляет более чем столетний стереотип о женщине как о жертве, судьба которой зависит исключительно от того, станет она матерью или нет». Фильм «Событие» одновременно вписывается в эту концепцию и не вписывается. Он явно не пополняет скромные ряды недраматичных фильмов об абортах. Нелегальный способ избавления от эмбриона показан здесь предельно натуралистично и испытывает зрительскую терпимость к изображению насилия над человеческим телом (даже если это насилие добровольное). И да, прерывание беременности играет судьбоносную роль в жизни Анны, что как раз критикует Кабиш. Но это событие является решающим для героини не потому, что оно обрекает ее на вечные страдания и раскаяние, а по другой причине.

Описывая себя во время обучения в университете, Эрно говорит, что хотела вытеснить свое тело с помощью отвлеченных рассуждений о сущности и категорическом императиве, то есть благодаря чужим абстрактным теориям и общим феноменам отвлечь собственное внимание от себя же. Беременность меняет ее оптику. Узнав об эмбрионе, Анна больше не может сконцентрироваться на учебе. Но не только потому, что ее голова занята поиском решения проблемы. Она вдруг понимает, что все литературные тексты, которые ей прежде нравилось разбирать на парах, не имеют лично к ней, к ее реальности, ее ощущениям никакого отношения. «Я равнодушно читала тексты Элюара, Бретона и Арагона, в которых восхвалялись абстрактные женщины, посредницы между мужчиной и космосом» (из книги «Событие»). Прежние книги теряют свою интеллектуальную значимость. У них теперь другая — материальная — роль. Анна продает «Стену» Сартра и «Дон Жуана» Байрона, чтобы скопить деньги на аборт. С оставшимися книгами, сложенными аккуратной стопочкой, она приседает у себя в комнате, чтобы их солидный вес помог спровоцировать выкидыш. Пройдя всю эту одиссею и чудом оставшись в живых, Анна сообщает своему профессору, что хочет стать писательницей, чтобы заполнить лакуны и убрать эллипсисы в изображении разнообразного женского опыта. Как формулирует в конце своей книги Эрно, «вещи произошли со мной для того, чтобы я о них рассказала». Единственная вина, которую она готова была бы признать, — это вина автора, который ничего не смог сделать из своего опыта. Тогда бы это событие стало «подарком, который выбрасывают на свалку» (из книги «Событие»).

В фильме никто из тех, кто узнал о беременности Анны и о ее намерениях сделать запрещенный аборт, не пытается ее переубедить, апеллируя к морали или религии, никто не рассказывает ей о чуде материнства. Существует только одно измерение — юридическое. Страх перед законом отодвигает в сторону все другие аргументы и делает невозможным полноценную рефлексию. «Никто не задавался вопросом, сколько это еще продлится, когда аборты станут легальными, когда молодые люди смогут жить вместе до свадьбы. Тысячи и тысячи людей одновременно думали, что «ничто никогда не изменится» (из книги «Годы»).

Интересно провести неочевидную параллель с показанным в каннском «Особом взгляде» фильмом «Великая свобода» Себастьяна Майзе, который повествует о времени, когда гомосексуальность подвергалась уголовному преследованию в Германии. Почти все действие происходит в тюрьме, куда главный герой периодически попадает на протяжении десятилетий по статье 175. И когда в конце 60-х наконец закон аннулируют, другой герой, тоже вступивший в гомосексуальную связь в тюрьме, отказывается в это верить и твердит в полной растерянности: «Они ведь не могут просто так отменить закон». Сегрегирующие правила проникают в сознание не только пассивного большинства, но и тех, кто эти правила нарушает, даже для них дискриминирующий принцип может становиться «объективной реальностью», «нормой», и из-за осознания собственного несоответствия этой норме они вынуждены испытывать вечное чувство стыда, осуждать себя, а не закон.

После премьеры на Венецианском фестивале фильм «Событие» подвергся той же критике, что и сама книга в 90-х годах. Аборты во Франции легализованы уже более четырех десятков лет. Зачем ломиться в открытые двери и показывать эти издевательства над телом? Но непроходящая актуальность темы связана не только с тем фактом, что в мире до сих пор существуют страны, где запрещены аборты. Важно то, что само понятие «закон» не какая-то константа, и это переменчивое свойство закона работает в обоих направлениях: всегда существует как надежда на эволюцию, так и страх перед регрессом. То, что достигается десятилетиями, не становится чем-то стабильным, навсегда. В любой момент может случиться откат назад, и то общество, которое принимает ныне существующие гуманные законы за норму, может быть отброшено к другим нормам, по которым жили их предшественники.

Ни героиня Анна, ни Анни Эрно, ни Одри Диван не являются убежденными чайлд-фри. В фильме Анна говорит врачу, что хочет когда-нибудь забеременеть, но позже. Об этом же пишет и Эрно: «Сегодня я знаю, что мне нужны были этот вызов и эта жертва, чтобы захотеть иметь детей» (из книги «Событие»). А в анкете Пруста рядом с вопросом «Что для вас важнее всего в жизни?» стоит ответ Анни Эрно: мои сыновья. У Одри Диван, как и у Эрно, двое детей. Это фильм не о том, что женщина отказывается от материнства. Он о том, что обязано быть непоколебимым правом женщины — принимать решение, готова ли она к материнству. И что только тогда вместо «несчастного случая» она сможет произносить простое слово «беременность».