Утиные истории: Тони Сопрано начинает жить и проигрывает

Тони Сопрано, капо из команды Джеки Эйприла, всеми уважаемого, но, к сожалению, тяжело больного босса Нью-Джерси, спустился, как обычно — босиком и в халате — сначала за газетой, а потом к бассейну. В его саду неделю назад поселился выводок диких уток — пернатые осанистые родители и их неоперившееся несуразное потомство. Тони чувствовал странное воодушевление от мистического вторжения природы в свою жизнь, мафиози всегда суеверны — ведь на их совести столько смертных грехов, что на всякий случай стоит уважить всяких богов: и Христа с Девой Марией, и Юпитера с Опой. Природа, одушевленная иль нет, — единственный символ настоящей свободы, никто ей не указ, и любому посягнувшему она отплатит сторицей. У природы нет плохой погоды, а также долгов перед матерью Ливией, супругой Кармелой, детьми Эй Джеем и Мэдоу, подельниками Полли, Пусси, Силом и Крисом, и уж тем более она не боится ФБР. Глядя на уток, Тони ощущал себя частью Вселенной, мысленно плыл по океану времени. Гладиаторы всходили на арену, отвешивая поклон Цезарю, первые христиане шли во рвы, полные львов, Микеланджело левитировал под потолком Сикстинской капеллы, Пий XII подмигивал Гитлеру, а Майкл Корлеоне вместе с другими отважными макаронниками защищал свободу на пляжах Нормандии, Джон Готти грабил Lufthansa в аэропорту Кеннеди, а Мартин Скорсезе читал Бобби Де Ниро свой новый сценарий про таких славных парней, каждый из которых is friend of ours. Прошлое казалось безбрежным, настоящее несущественным, момент непреходящим, и тут будущее вдруг наступило. Утки, взбив воду крыльями, поднялись в воздух, быстро набрали высоту, миновали кипарисы соседа Кусамано, пропали из виду. Тони нежданно-негаданно осиротел.

Придуманная Дэвидом Чейзом на исходе двадцатого столетия криминальная сага о превратностях любви к кинематографу, большому нарративу и классическому канону, которая заставляет людей эпохи постмодерна чувствовать себя чужими в собственной шкуре, как раз об этом. Сюжет испарился, Бог (автор) умер, персонажи остались и растерянно оглядываются по сторонам. Кинематограф был главным медиумом ХХ века, важнейшим из искусств по обе стороны Атлантики и «железного занавеса», мир экранный был буквально larger than life, но что-то случилось, по правде говоря, не сразу, человечество предупреждали многие и сильно загодя, — фабрика грез обанкротилась, от глубокого сна пришлось очнуться. Явь оказалась настолько хаотичной, относительной, вариативной, зыбкой, что даже Гэри Купер, будь он жив, вынужден был бы прервать стоическое молчание и обратиться за помощью к психотерапевту.

Чейз писал пилот «Сопрано» до террористических атак 11 сентября 2001-го, но после операции «Буря в пустыне». Прямые включения из зоны боевых действий продемонстрировали зрителям планеты, что реальность превосходит любую выдумку — безымянные GI подрываются на противопехотной мине в разы убедительнее рожденного 4 июля Тома Круза или сослуживца Форреста Гампа лейтенанта Дэна. Телевидение нанесло асимметричный удар по кинематографу, зачистив злые улицы и ликвидировав бешеных животных — неважно, быков или псов. Дэвид Чейз уже в первых эпизодах доказал Квентину Тарантино: мы, люди безвременья, всего лишь карлики, мы начинаем с малого, а заканчиваем еще меньшим, даже взгромоздившись на плечи великанов — Леоне или Мельвиля; наши опусы — бульварное, мусорное чтиво. Не потому ли официальное занятие Тони — waste management. Легенды превратились в ошметки, в обрезки газетных сплетен и прочей макулатуры. Нынешним крестным отцам ничего другого не остается, как среди мусора жить, во прах обратясь.

«Клан Сопрано» вместе с «Сексом в большом городе» и «Безумцами» составляет святую троицу, аз-буки-веди летописи промискуитета, нездоровых зависимых отношений публики и TV series. В XXI веке максимально отдалившееся от точки отсчета человечество, загипнотизированное бесконечно уменьшающимся смыслом бытия, больше не способно выйти из дому и зайти на огонек в гости к седьмому искусству. Не красивый любовный роман, а рутинное сожительство со своими двойниками позволяет избежать панических атак. Кино уже не учит носить плащ в солнечную погоду и курить под дождем, ролевые модели почили вместе с рулевым. Не Вито, а Тони нужен зрителю: персонаж, выбравшийся из платоновской пещеры, растерявший все иллюзии, повторяющий из серии в серию: What the fuck do I know? Ни Лакан, ни Фуко, ни тем более Фрейд с Юнгом ему уже не помогут.

Сны — единственное прибежище разума, ведь сны так похожи на кино. Только упав на подушки под репликой картины Понтормо «Встреча Марии с Елизаветой», Тони познает истину. Распахиваются ворота в утерянный рай, в утраченное время, когда сильные делали слабым предложение, от которого нельзя было отказаться, когда члены Cosa Nostra не боялись пожизненного, когда «семья» значила больше родственников, когда Коппола не снял еще третью часть, а Джеймсу Кэгни не приходило в голову носить под двубортным костюмом микрофон. Честь была выше и разума и чувства, мафия начинала и выигрывала, если ее члены исчезали навсегда, их находили на дне Гудзона, а не в программе защиты свидетелей в Пуэрто-Рико.

Все герои «Клана Сопрано» регулярно ломают «четвертую стену», обращаясь не к зрителям, а к себе. Никогда прежде произведение искусства не содержало такого исчерпывающего комментария на свой же личный гамбургский счет. Все, что происходило, происходит и будет происходить с Тони и Ко, отрефлексировано, препарировано, развенчано, не отходя от кассы, не покидая места преступления.

Все мы вышли из мешковатого пиджака Тони, вылезли из его бордового Cadillac Escalade, материализовались и выросли из его ночных поллюций и кошмаров. Путеводитель растерянных по миру образца-2020 босс Садового штата начертил на коленке, усыпанной крошками от канноли. Каждый из нас слишком стар, чтобы умереть молодым, и даже в восемьдесят является Джуниором по отношению к теням прошлого, Холденом Колфилдом, которому нет смысла беспокоиться насчет уток, где они зимуют, когда пруды Центрального парка замерзли. Утки, в отличие от людей, are doing alright, им не надо мучительно искать свою идентичность, апроприированную более привилегированной социальной группой, укравшей у итальянцев кофейники и пиццу, а у афроамериканцев джаз и хип-хоп; им не надо доказывать другим, что их жизнь что-то значит, что их шрамы от травм не затянулись и болят, что можно быть слабым и требовать невозможного, бороться за равенство и убеждаться, что справедливости не существует, что судьба — это Джокер, ее истинное лицо ты узнаешь, только испуская дух.

В то злосчастное мартовское утро 1999 года Тони Сопрано, капо из команды Джеки Эйприла, всеми уважаемого, но, к сожалению, тяжело больного босса Нью-Джерси, спустился, как обычно —босиком и в халате — сначала за газетой, а потом к бассейну и увидел круги на воде. В его жизни не случилось ни большого всплеска, ни большого взрыва, ничего даже близко сравнимого с землетрясениями, из века в век разрушавшими родной Авеллино; все вроде бы осталось прежним и в то же время изменилось. Конец истории подкрался незаметно, на черном фоне пошли бесконечные титры, разъясняющие, кто кого играл в этом фильме, кто стоял за камерой, кто отвечал за звук. Зрители потянулись на улицу, а Тони — к телевизионному пульту.

«Тон, сделай потише. Звонила твоя психотерапевт, — крикнула из кухни Кармела. — Она не сможет тебя принять сегодня, потому что ее терапевт отменил свой прием».