«Все хотят жить вечно» — документальный фильм о том, как медицина и искусство противостоят смерти

Врачи и люди искусства часто становятся героями документальных лент, много их сошлось и в конкурсных программах фестиваля, но картина Евгения Голынкина заняла особое место.

На экране — хирург-кардиолог, руководитель отделения Научного центра сердечно-сосудистой хирургии им. А.Н. Бакулева, известный коллекционер Михаил Алшибая. Выбор героя подготовлен предыдущей работой режиссера, фильмом о кардиохирургах «Сердце 40 лет спустя». Ключевая для профессии проблематика становится смысловым центром обеих картин, приобретая в новом фильме универсальный характер.

Яркий психологический рисунок личности героя раскрывается на контрасте медицины и искусства. В своем собирательстве Алшибая нарушает сложившиеся представления о коллекционере как обладателе сокровищ. В его поведении есть полноценность участника художественного процесса, он накоротке с предметом своей страсти и принципиально не фетишизирует его. Если о социальной роли врача или художника зритель имеет свое мнение, то фигура коллекционера вызывает куда больше вопросов, и заглянуть в его душу с помощью фильма-портрета — опыт новый и ценный.

Заваленная артистическим хламом мансарда, куда поднимается герой, как в голландском натюрморте — пространство тихой жизни вещей. В кадре погруженный в таинственный полумрак «кабинет ученого», перегруженный аллегориями бренности, с оставленным на углу стола завтраком. «Обиталище коллекционера», — комментирует Михаил.

Взгляд скользит по загроможденному стеллажу. Стопка книг пизанской башней навалилась на старенький телевизор. Из вороха папок и альбомов торчит резная ручка погребенного под ним кресла. Холсты на подрамниках, графика в стекле и багете слоями, рядами стоят по углам, прислоняются к мебели, занимают простенки, повешены поверх полок. Скос обклеенного афишами потолка, из наклонных окон льется мягкий, рассеянный свет. Пространство наполняется тихим плеском едва различимых слов: «…сейчас отпущены, можно начинать дышать… иглу Дюфо… отпустите правое… смещаем… Марго, еще чуть-чуть на меня». Разговор в операционной накладывается на кадры колоритной мансарды. Так, через звук, на экране возникает совершенно сюрреалистический план операции на открытом сердце. Оно полыхает в середине кадра, окруженное шевелящимися пальцами, протянувшимися из сумрака, скрывающего группу хирургов. И вот емко, лаконично, с помощью монтажного стыка в картине появляется оппозиция двух воплощений, двух форм реализации героя. 

«Я хочу снять фильм, — говорит Михаил Алшибая, — о трагедии человека, находящегося в особой экзистенциальной ситуации». Он поясняет, что имеет в виду «ролевой переход» между хирургом и больным, когда врач обретает свое «отражение» в пациенте. Герой, с первых кадров претендующий на роль режиссера, выглядит достаточно радикально. Но портрет — это всегда полемика, в которой автор со своим героем действительно на равных.

Очевидно, что у Алшибая, человека рефлексирующего, есть версия самого себя; Евгений Голынкин принимает драматургическую состоятельность самоиграющего материала. Основную часть фильма режиссер строит на интервью, и уже с помощью монтажа раскрывает характер своего героя как диалог дела и увлечения.

Но сколь бы ни был выразителен Алшибая-коллекционер, герой фильма — прежде всего врач: линия хирурга определяет структуру повествования, присутствует в ключевых точках композиции. Алшибая-хирург рассказывает о разработанной им операции, понизившей смертность в конкретных случаях с 60 процентов до 20. Михаил четко объясняет оппозицию хирург — коллекционер: погружение в искусство — это защита от эмоционального выгорания, составляющего проблему для многих врачей. Он определяет их как «прогульщиков», которые словно сбегают с уроков.

Таким образом, искусство, выступая оппозицией «серьезному делу», становится востребованным, прежде всего, в своей терапевтической функции. Алшибая-коллекционер замечает, что никогда не рассматривал свои приобретения с точки зрения инвестиции, не собирал шедевров; в картинах его интересует дух времени, атмосфера момента. Но в то же время его собрание участвует в многочисленных выставочных проектах, а часть коллекции находится в постоянной экспозиции музейного центра РГГУ. Такая деятельность уже выходит за рамки простого хобби и приобретает важное культурное значение.

Голынкин избегает пафоса, точно понимает, что именно выступает объектом съемки, отбирает материал и показывает не столько сами вещи, сколько антураж, подчеркивая не результат, а то самое итальянское dilettante — удовольствие, которое испытывает герой, погружаясь в созидательный, а по сути — игровой процесс. Во взаимодействии Алшибая с предметной средой режиссер находит индивидуальное метафизическое пространство, контрастирующее с унифицированной стандартизацией операционной.

Герой-коллекционер оказывается по-человечески ближе и понятней, чем герой-хирург. Высокий профессионализм врача, тем более кардиохирурга, недоступен восприятию в категориях повседневного опыта, и пиетет неизбежно сопряжен с непреодолимой дистанцией. Сколь бы ни были порой, по словам Алшибая, интуитивные действия эффективнее рассудочных, «искусство хирургии» не выходит за материальные, естественнонаучные пределы. Но Михаил не хочет с этим мириться: «Деятельность хирурга — перформанс художника», — утверждает он. Тут на память приходит литературная миниатюра Вуди Аллена «Если бы импрессионисты были дантистами», но аллюзия не имеет развития. Голынкин уделяет мало внимания реализации своего героя в формах современного искусства. Непосредственно в выставочном пространстве появляется только видеоинсталляция со знакомыми кадрами операции.

Алшибая постоянно подчеркивает, насколько деятельность коллекционера созвучна врачебной: первая операция — как первая картина. Он объясняет широту своих интересов «препарированием времени», находит хирургические аналогии в художественных образах, говорит об общей для искусства и медицины задаче — противостоянии смерти. Форма жизни произведения — контакт, диалог со зрителем, без этого оно мертво. Функция коллекционера — быть проводником этой жизни, его реальность, как и реальность врача, перенасыщена коммуникацией. Звонки мобильного телефона пронизывают ткань фильма ритмически, наподобие пульса организуют ее. Они прерывают на полуслове монологи Алшибая, вмешиваются в обсуждение, врываются в гул вернисажной тусовки, грохочут в тиши выставочного зала.

Портрет — это диалог, очная ставка двух точек зрения, самоощущения героя и мнение автора о нем. Причем участники артикулируют далеко не все, что думают. Именно такого рода полемика и создает внутреннее напряжение образа в целом, а искренность обеспечивает жанровое единство фильма — ту самую кинематографичность фильма-портрета, которую оценило жюри «Флаэртианы».