«Зеркало для героя»: отягощение историей

Запнулся, упал, поднялся — а вокруг 8 мая 1949 года. Лег спать, проснулся — и снова 8 мая 1949 года. И так день за днем, месяц за месяцем. Каждый день — 8 мая 1949 года. «День сурка» снимут только через несколько лет, поэтому Сергею (Сергей Колтаков) не с чем сравнить. И неведомо ему, где искать ответы, как так получилось, что шел он по тропинке в своем 1987 году, а потом раз — и очутился на той же тропинке, но уже в год своего рождения. В день накануне (!) своего рождения. И вынужден проживать его вновь и вновь. Хорошо там, где нас нет, — вот что припомнил Сергей, и пустился в бега. Объехал почти всю страну, от Сталинграда до Сахалина, но от проклятия не сбежал. Смирился. Вернулся обратно — туда, где все началось. И никак не закончится.

Во временнóй петле Сергей застрял не один. Вместе с ним по тропинке шел Андрей (Иван Бортник) — бывший инженер и бывший зэк. Его назначили стрелочником, когда обвалилась шахта, — дали пять лет, выпустили через два года. Вот приехал домой в родной Донбасс. Прогулялся, зашел на концерт модной группы Nautilus Pompilius, где и встретил Сергея. Только на концерте они и могли познакомиться — пролетарий и интеллигент (психолог-лингвист). А теперь у них, двух попаданцев, нет никого ближе друг друга. Им бы вместе держаться, но разошлись тропинки. Пока Сергей петлял, Андрей работал. «Дня сурка» он тоже видеть не мог, но обо всем догадался сам. Резонно предположил, что если прожить этот треклятый день как надо, то, может, и сгинет оно, проклятье это. 

Владимир Хотиненко до сих пор уверен, что сюжетный ход с зацикленным днем американцы позаимствовали. «Некоторые вещи дважды выдумать нельзя». В целом сценарий «Зеркало для героя» основан на повести Святослава Рыбаса (ныне — автор биографии Сталина в серии «ЖЗЛ»). Но вечного 8 мая в книге нет, его придумала Надежда Кожушаная, один из главных сценаристов сумеречных времен — автор «Прорвы» и «Ноги». Был плагиат, не было — не так уж важно. Посмотрите лучше, как прекрасно эта пара — «Зеркало для героя»/«День сурка» — иллюстрирует отличие художественных поисков двух кинематографий. Ход один и тот же, но как по-разному распорядились богатством. Там получилась духоподъемная и очень зрительская комедия о том, что рутина не приговор. У нас — жуткая притча об отягощении историей.

В биографию жанра русской хронооперы и до Хотиненко с Рыбасом уже было вписано пару глав (гайдаевского «Ивана Васильевича...», естественно, помним и любим, но выносим за скобки — не до шуток сейчас). Некоторые сюжеты легко рифмуются. В середине 1960-х Валентин Ежов («Баллада о солдате») писал для Витаутаса Жалакявичюса сценарий sci-fi-драмы «Лабиринт». Русский и немец, вернувшись спустя годы в места некогда ожесточенных боев, проваливаются сквозь время обратно в годы войны. Они знают всё наперед, но не в силах как-то повлиять на ход событий — вновь идут в атаку и вновь теряют друзей. Что-то подобное проговаривает Аркадий Стругацкий в повести «Подробности жизни Никиты Воронцова» (1984) — про парня, которому по какой-то ошибке природы суждено проживать одну и ту же жизнь. Он знает, когда начнется война, как умрут родственники, но это знание не помогает ему предотвратить неизбежное.

Есть что-то «стругацкое» в героях Хотиненко. Они словно раздвоившийся дон Румата, несчастный прогрессор из «Трудно быть богом». Два полюса его трансформации — деятельный участник и наблюдатель. Кем он стал и кем, может, хотел бы стать.

Андрей во что бы то ни стало хочет закрыть шахту, из-за которой в будущем сядет в тюрьму. Она уже в аварийном состоянии, там погибают люди — и потому что старая, и потому что деревянные стояки (ими подпирают грунт) воруют на растопку. Но даже такую шахту закрывать нельзя — разоренной стране нужен уголь. Андрей и так пытается, и эдак, но все без толку. Сначала убеждает, потом от бессилия перенимает худшее у современников — решается на ложный донос, всерьез думает разменять пару жизней на высшую цель. Несколько месяцев вечного 8 мая работают как эксперимент «Дау» — в обычном, хорошем, «нормальном» человеке 80-х пробуждается будто бы изжитое советское, «сталинское».

Сергей исповедует прямо противоположную стратегию невмешательства. Зачем кого-то жалеть, кому-то помогать. «Они же не помнят ничего — ни добра, ни зла. Как градусник. Стряхнул — и нет ничего». Что остается? Выживать. Не выделяться. Надеяться, что морок рано или поздно рассеется сам собой. Среди прочего его позицию подпитывает чувство высокомерия к отцовскому поколению — с исторической дистанции, из безопасного настоящего всегда легко судить ошибки прошлого. Но в высшей степени логичная стратегия все равно дает сбой, когда Сергей знакомится со своим молодым отцом (Борис Галкин) поближе. Видит его таким, каким никогда не знал. Веселым, жестким, принципиальным. Оказалось, нет на нем того греха конформизма, который постфактум присвоили всему его поколению.

В конце 1980-х «Зеркало для героя» казалось прежде всего неочевидной рефлексией над сталинской эпохой. Уже вышли и «Покаяние», и «Холодное лето пятьдесят третьего...», но фильм Хотиненко в этом ряду не терялся, добавлял новую ноту в симфонию — призывал не вешать ярлыки, не мазать всех одной краской. Сегодня же скорее «стругацкая» тема выходит на первый план. Как быть, когда все ясно, а руки связаны?