Бастер Китон: да здравствует машинист, что следует в неизвестном направлении

Бастер Китон родился за три месяца до того, как знаменитый поезд прибудет на вокзал Ла-Сьота. 125 лет назад. Те же 125 лет отделяли тогда европейцев от Великой французской революции. Получив аттестат зрелости, его европейские ровесники дружно отправлялись умирать на поля Первой мировой войны. Так заканчивался девятнадцатый век: изобретены паровоз, пароход, фотографический процесс, фабричный конвейер, а теперь и идея, что смерть можно тоже производить на фабрике. Впрочем, поскольку наш герой жил по другую сторону океана, последнее его пока мало касалось. Он вырос в водевиле, и ружье, висящее на стенке, неизбежно стреляло холостыми. Когда Бастеру пришло время обзавестись собственной серией короткометражек, друг и наставник, толстяк Роско Арбакль, вышвырнет бывшего «помощника мясника» на полном ходу из поезда в «самостоятельную жизнь». В фильме «Особый знак» (1921) он появится словно ниоткуда, но будет точно знать, что если так случилось, необходимо исполнять все подобающие социальные функции и становиться частью городского механизма. Впрочем, механизм, кажется, не спешит принимать этого чужака. Газета объявлений по найму увеличивается до таких размеров, что легко набрасывается на нашего героя и заставляет его сбивать собой скамейки в парке. Потом, попытавшись задушить, и вовсе поиграет с Бастером в старую-добрую игру «Унесенные ветром», потому что он — из Канзаса. Когда же наш невозмутимый герой победит, ему в награду достанется объявление о найме в тир. Стрелять он не умеет, но собирается получить эту работу. Здесь впервые его герой обнаружит свою сущность: готовясь бравурно выстрелить со спины, он целится, ориентируясь по зеркальцу, и… в последнюю секунду путает реальность и продырявливает отражение… 

***

Из многообразия комиков «великого немого» в мифологии кинематографа прочно утвердилось лишь противостояние Китона и Чаплина. Они как черное и белое, «инь и янь»: два взаимодополняющих начала, два друга и соперника. Сентиментальность Чаплина против непроницаемости Китона; виртуозный актерский комизм против режиссерской виртуозности работы с предметами; «иконичность» Шарло бродяжки (предметы-символы, составляющие его образ: котелок, трость, усы, большие ботинки) против универсальности образа Малека (он знаменит только своей самодельной шляпой а-ля «свиной пирог» и тем, что никогда не улыбался). Да, в итоге Чаплин стал собственным продюсером и смог, сохранив за собой образ, кое-как перешагнуть в звуковое кино. Карьера Китона как создателя собственных фильмов стремительно закатилась, как только мы услышали хриплый, так не вяжущийся с образом, голос. Его авторский триумф длился всего пять лет, а потом стало ясно, что на самом деле звук для кино не был так уж необходим и неизбежен, но было уже поздно. Удивительно, что сейчас уже возможно сразу и не идентифицировать главный элемент «китоновского» образа ― его стойкое эмоциональное отстранение от мира и легендарную «отсутствующую» мимику, объясняя ее знаменитым контрактным запретом на собственную улыбку. Так студенты, для которых это было первое знакомство с комедиями Китона, очень долго пытались ответить мне на вопрос «какая же главная особенность его героя?». Все называли качества его персонажа, кто-то даже предположил, что Китон сражается с миром бунтующих вещей, и никто не сказал, что это он делает с каменным лицом. Китон ― человек, которому не нужно улыбаться, ведь он подобен Мозжухину в хрестоматийном «Эффекте Кулешова»: улыбка смотрящего, как искра, высекается от монтажного сопоставления абсурда и непроницаемого спокойствия. 

Когда Китону исполнится двадцать два, и он решит стать киноактером, в России случится Февральская революция. Сейчас «белые» и «красные» от нас на такой же временной дистанции, как для Китона ― Война Севера и Юга. Его герой может быть Южанином потому, что уже был Гриффит и вся порожденная им экранная мифология гражданской войны. Потому, что сам Китон ― южанин без дома и предков. Сегодня на нашем экране положительным комедийным героем запросто может стать и белогвардейский офицер, и китоновского героя уже не надо оправдывать, как это делал Леонид Захарович Трауберг в монографии о великих комиках немого кино «Мир наизнанку» (1984). Более смелыми выглядят намеки Трауберга о связи Китона с шутом из шекспировского «Короля Лира». Ведь Лир захотел жить так, как жить невозможно ― отдал корону, но сам хотел все еще повелевать, а шут здесь ― единственный, кто может прямо сказать ему, что он сошел с ума... Трауберг и Китон начинали в одно время ― новоиспеченные ФЭКСы выпустили знаменитый манифест, когда Бастер снял первую короткометражку. Когда выйдет первый по-настоящему гениальный фильм Китона «Шерлок младший» (1924), умрет Ленин, впрочем, Артуру Конан Дойлу тоже оставалось недолго. Герой «Шерлока младшего» засыпает на работе: он, мечтающий быть как знаменитый сыщик, простой киномеханик, перешагивает за экран и становится героем собственного фильма. Другой, не менее славный выходец из «Фабрики ЭКСцентрического актера», Сергей Юткевич вспоминает, как Маяковский, недовольный картиной «Закованная фильмой» (1918), пишет либретто «Сердце Экрана», где поэт придумывает подобный сценарный ход раньше знаменитого фильма Китона, но его сценарий на кинофабрике не принимают. В этот момент советское кино, вдохновленное его фильмами, вот-вот окажется впереди планеты всей: Эйзенштейн ставит «Стачку», Лев Кулешов ― «Необычайные приключения мистера Веста в стране большевиков», Дзига Вертов ― «Киноглаз». В том же году ФЭКСы сняли «Похождения Октябрины», фильм, вероятно, не менее изобретательный, но, к сожалению, до сих пор утраченный.

Китон — человек-кино, человек ниоткуда. Что тут говорить, если даже родной городок был построен всего за десять лет до рождения Бастера. Прямо посреди «ничейного» Канзаса, как его называют ― «поле битвы за свободу» между аболиционистами Севера и конфедератами Юга. И надо такому случиться, что в момент, когда Китон впервые выйдет на сцену в водевильном спектакле родителей, на город обрушится ураган и унесет знаменитую девочку Дороти в далекую страну ОЗ. Сложно сказать, видел ли двенадцатилетний Бастер знаменитую бродвейскую постановку романа Л. Фрэнка Баума, но Мельеса он точно смотрел в детстве очень много. В его ранней короткометражке «Театр» свое увлечение ему приходится строго маскировать под сон главного героя. Впрочем, когда тот проснется, то тут же окажется персонажем следующего «блокбастера» ярмарочных лет: у мирно посапывающего человека вдруг порывом ветра сорвет крышу… И так далее, через «четверящихся близняшек» и превращения самого Бастера в обезьянку, до последнего кадра, где он, спасая возлюбленную молотом, разбивает аквариум, и потоком воды людей смывает из партера… Так он повторил другой любимый с детства «спецэффект», и в его фильме он работает только потому, что когда-то перестал действовать на зрителей ярмарочных фильмов. Китон спал, и ему снилось актерское соло «един в восьми лицах» в театре менестрелей, этому уже глубоко ископаемому театральному жанру «старого Юга», когда белые ребята мажут щеки ваксой и, пародируя господских рабов, отпускают скабрезные шутки. Бастер разыгрывает все эти роли между самим собой, множа себя восемь раз, переодеваясь в разные костюмы и испытывая на прочность железобетонную кинопленку восьмикратной экспозицей. Этот прием сейчас осуществляют на компьютере в два клика: он такой же ископаемый, как и театр менестрелей. Но Бастер с оператором разработали специальный накамерный бокс, разделивший объектив на восемь частей, чтобы трое суток переснимать сцену, для которой Китону каждый раз приходилось гримироваться… 

Дальше Китон все увереннее ощущает себя киногероем, существующим не в реальности, но в фильме. Правда, однажды он все-таки улыбнется ― в вестерне «На запад» (1925) его заставят под дулом пистолета улыбнуться перед смертью. Китон вспомнит о «Сломанных побегах» (1919) и пальцами растянет улыбку, повторив знаменитый жест Лилиан Гиш. С первого же своего полнометражного дебюта «Три эпохи» (1923) Китон примеряет на себя гриффитовскую «Нетерпимость» (1916). В этом фильме вдруг обнаружится, что его герой совершенно равнодушен к женщинам. Актрису, что в фильме была его парой, сосватали ему как «бракованную», дескать, для комедии не нужна хорошая актриса, так что ты с ней справишься… Она была победительницей «фабрики звезд» от компании First National. Из сотни кандидаток на протяжении года студия выбирала самую фотогеничную, способную и выносливую девушку для работы в кино. Однако когда победительница впервые попала на площадку, оказалось, что она абсолютно не пригодна для кино... В итоге Китон сокрушался, что от стольких блестящих идей пришлось отказаться, ведь новоиспеченная актриса совершенно не умела быть изобретательной! Но что же такое — быть хорошим киноактером в немом кино? Например, найти прекрасный жест, который выразит характер. Актриса Мэрион Мак сочиняет эпизод, где ее героиня полирует ордена на мундире брата, зная, что за ней наблюдает ее возлюбленный Бастер-Джо, «трус», которого не взяли в армию, потому что он блестящий машинист и будет полезен в тылу. Но когда герой Бастера в одиночку отправится в стан врага, то совершит подвиг вовсе не ради девушки, но ради своего любимого локомотива. Девушка — это так, случайность (правда, наш герой ей в этом никогда не признается). Съемки в любимом детище Китона «Паровоз Генерал» (1926) стали для Мэрион лебединой песней. Бывшая «сеннетовская купальщица» вышла недавно замуж и ради брака пожертвовала успешной карьерой. Надо отметить — очень вовремя, через пару лет звуковое кино сломало бы ей судьбу. Интересны ее воспоминания о работе с Китоном. То, как она описывает рождение знаменитой сцены с «бракованным» дырявым поленом и щепочками, что кидает ее героиня в топку паровоза во время погони, свидетельствует, что Китон был чутким к своим партнерам.

***

В двадцать восьмом году, когда Китон снимал свой десятый, полнометражный фильм, становится ясно, что он один такой с собственной киностудией на «диком западе» раннего звукового кино (совпадающего на излете сухого закона с разгаром гангстерских войн): существовать совершенно небезопасно. Бастера уговаривают перейти на MGM, где его карьера быстро зачахнет, он превратится в простого гэгмена. «Пароходный Билл младший» (1928) заканчивается сценой грандиозного урагана, который сметает весь картонный киногородок с лица земли. Последний трюк Бастера ― самый смертельный в карьере ― знаменитая стена, что падает на невозмутимого Китона… Это было похоже на самоубийство, даже оператор крутил ручку с закрытыми глазами. Это фактически и стало самоубийством, ведь тотчас порывами ветра его будет вращать по уличной грязи, пока внезапно он не окажется перед табличкой «выход на сцену» и, привычно открыв дверь, попадет в театр, последний неразрушеный дом в городке. Там, увидев декорацию с прекрасным пейзажем, он привычно нырнет в нарисованное озеро… И тут декорация окажется только декорацией. Иллюзия разрушена, мир вокруг Бастера разваливается на куски. Мир разрушающегося «кино для глаза» в пользу сомнительного мира «кино для уха». Он оседлает дерево и, подхваченный порывом ветра, отправится обратно в родной Канзас. В том году на праздновании одиннадцатой годовщины революции на ленинградской улице состоялась драка. Новорожденные сталинисты мутузили стариков-троцкистов под громогласное завывание духового оркестра:

«Мы наш, мы новый мир построим».

В том же году Федерико Гарсиа Лорка, покинув неторопливую Андалусию, оказался в Нью-Йорке. Он был потрясен этим «Сенегалом с лампочками» и написал группу мучительных сюрреалистических стихов, где выразил свой ужас перед бетонными каньонами города, в котором «люди шатаются, словно сомнамбулы Чезаре, и выглядят так, словно только что пережили кораблекрушение». Когда ужас немного поутих, он вспомнил про своего любимого комика Бастера Китона и представил, как бы тот совершил невинную прогулку по безжалостным местам его родной Андалузии. Итак, вот почти половина пьесы «Променад Бастера Китона»:

«Бастер Китон следует в неизвестном направлении. Глазам его бездонным и пустым, как у новорожденного звереныша ангелов, чудятся ирисы и шелковые феи. А глазам его, двум бутылочным донышкам, глазам страуса, глазам ребенка… Человечьим глазам, уравновешенным печалью. Вдали блистает Филадельфия. Жителям этого города уже известно, что классика швейной машинки «Зингер» звучит и среди оранжерейных роз. Бастер Китон: «Вот я уже в саду!» Появляется американка: «О, ну здравствуй, Бастер Китон!” Тот, улыбнувшись, вперяет глаза в ее крокодиловые туфли. Крупный план: «Считаем своим долгом выразить негодование, потому, что на одни эти туфли ушло целых три крокодила!» Бастер Китон: «Я бы хотел…» Американка: «Где меч, увитый мирт гирляндой? У вас нет меча? (Бастер Китон пожимает плечами) Где же кольцо с отравленным камнем? У вас нет кольца? (Бастер Китон пожимает плечами) А без кольца-то нельзя!»Федерико Гарсия Лорка «Променад Бастера Китона», 1982

***

В 1965 году выходит знаменитая короткометражка Самуэля Беккета, Алена Шнайдера и Бориса Кауфмана «Фильм». Бастер Китон попал сюда случайно, по найму, и все время ворчал потому, что снимают не его лицо, а его отрубленный палец, и вообще непонятно, что на экране творится… И вдруг дал миру понимание того, что же такое «экзистенциализм», в котором его постоянно обвиняли эти молодые говорливые парни из журнала Cahiers du cinéma. Так фильм «Фильм», где его слепнущий герой последовательно избавлялся от всего, что бы за ним «наблюдало» и мешало побыть наедине с собой (собаки, кошки, рыбки, попугая, зеркала и фотографии Бога на стене), а потом засыпал, и камера, подкравшись, заглядывала ему в глаза. Он проснется, увидит собственный взгляд и тотчас умрет. Потому что запечатлен навсегда, потому что фильм повторяется заново, и то, что снято ― теперь может только быть закольцовано. Повторяя функции существования человека, абсолютно лишенного какого-либо смысла. Cahiers du cinéma в 1958 году выпустят целый номер, в котором поприветствуют возвращение Бастера Китона и его богом забытые фильмы, послевоенное поколение синефилов вновь начнет споры о давно угасшем былом противостоянии.

Джеральдина Чаплин приведет домой парня, познакомиться с папой, а тот с порога выпалит старому Чарли, что так рад его видеть, ведь когда-то он знал самого Бастера Китона! Чарли скрючится в кресле и с яростью посмотрит на дочь. Как известно, на съемки «Огней рампы» пригласив Китона в эпизод, Чаплин не мог ему предоставить сценарий. Вся сцена должна была оставаться импровизацией. Было отснято полтора часа материала, тогда как в фильме эпизод длится всего пару минут. Интересно, Чарли обеспокоился уничтожить все эти негативы? 

Бастер Китон умер шесть лет спустя после того, как на альбоме величайшего джазового контрабасиста Чарли Мингуса Ah Um (1959) прозвучала поминальная баллада Goodbye Pork Pie Hat («Прощай, шляпа «свиной пирог»). Она была посвящена Презу ― величайшему из живших тогда саксофонистов Лестеру Янгу. Он носил эту причудливую шляпу, чтобы «эти глупые белые хипстеры, которые хорошего саксофониста от великого отличить не могут», его уж точно запомнили. И больше не путали с «заклятым другом» Коулманом Хоукинсом. Джазовые джемы всегда чем-то походили на бокс, только вместо точности кулака здесь все решала точность удара пальца по клавише, клапану или тарелкам. През обогнал Хока в погоне за смертью на десять лет: тот успеет увидеть, как взойдет звезда нового поколения саксофонистов ― Джона Колтрейна, Кэннонболла Эддерли и Уэйна Шортера. Они играли на отрыв, потому что усвоили урок Лестера Янга, шляпы «свиной пирог». Джазовые джемы чем-то похожи на съемку немого фильма, и Бастер Китон был виртуозом его импровизации…