«Очередной его блеф»: Миклошу Янчо 100 лет

Миклошу Янчо 70?.. Кажется, что это очередной его блеф, сочиненный под диктовку неразлучного с ним Дюлы Хернади, писателя и сценариста, который вот уже 30 лет при Янчо на роли Мефистофеля. Но нет, все кинословари на свете (если только и они не дело рук этой пары!), как один, свидетельствуют: у знаменитого венгерского режиссера дата нынче не просто круглая — почтенная.

И все же, коли речь о Янчо, даже таким объективным свидетельствам уступаешь с трудом, и на языке вертится вроде этих строчек из детского Хармса: «Еще двадцать, еще тридцать, ну еще туда-сюда, а уж сорок, ровно сорок, — это просто ерунда». Конечно: годы бегут, и мы сами уже давно не киноклубные фанаты середины 60-х, крамольно вычитывавшие актуальные исторические подтексты в трагической ленте Янчо «Без надежды» (она в ту пору была, что теперь удивительно, в нашем отечественном кинорепертуаре) или всеми способами проникавшие на закрытые просмотры его поразительных (качеством кинематографа и неканоническим взглядом на канонизированную историю) «Звезд и солдат», до того как по ним бесцеремонно прошлись ножницы наших цензоров... Те цензорские ножницы давно поржавели и нынче сданы в металлолом. И кино с той поры уже сто раз менялось — у нас, и у них, у венгров. Янчо как художник тоже менялся в пределах своего резко выделившегося кинематографического стиля и своего напряженно-романтического сознания: сравните его «шестидесятнические» картины — «Развязки и завязки», «Без надежды» или «Так я пришел» — с помеченными концом 80-х, смертельно разочарованными, растерянными «Сезоном чудовищ» и «Гороскопом Иисуса Христа». Следовательно, он не только возрастом и числом созданных фильмов, но и духовно-творческой эволюцией — уже не одна глава венгерской киноистории, а несколько. И тем не менее ничего в нем нынешнем от осмотрительно-мудрого, величественно-степенного патриарха. Этот 70-летний «патриарх в джинсах» того гляди сорвет, как неугомонный проказник-школяр, заказанную в его честь торжественную мессу. У Дюлы Хернади есть небольшая новелла, которая называется «Шестидесятилетние подростки». Она увидела свет три года назад, когда Миклошу Янчо было 67. «Мы привыкли, — говорит в ней безымянный рассказчик, — считать будущее категорией юности, молодости. Думаю, это представление ошибочное. На свете началась борьба за эмансипацию стариков. Если в следующем столетии удастся значительно продлить срок человеческой жизни, тогда культ молодых сменится культом зрелых... Мало-помалу наступит время, когда будет стыдно быть молодым. И очень легко, вероятно, что на рынке появится косметика, которая сможет эффективно старить молодых. Целью «молодых» будет как можно скорее достигнуть «зрелого» возраста, 50–60 лет, иначе они не смогут попасть в ряды ведущего слоя. Самым положительным результатом этого развития будет то, что «старение», «старческая смерть» утратит нынешние, столь характерные, устрашающие черты. Каждому будет дано в течение 200–300 лет осуществить, или по крайней мере попытаться осуществить все свои мечты, которые при теперешней короткой жизни неосуществимы... Великие умы смогут завершить свои творения. Представьте себе, если бы Микеланджело или Эйнштейн могли бы жить 300 лет... Мне 67, и, могу сказать, было бы неплохо прожить еще 233 года. Тогда сегодня мне было бы 18, если принять во внимание, что наша средняя продолжительность жизни — 80 лет. Сейчас я сдавал бы в школе выпускные экзамены и пробовал бы торопить время, чтобы как можно скорее стать 150-летним зрелым мужем...»

Если учесть, что книжка, куда вошла новелла с этим лукаво-философическим зачином, называется «Любовницы Миклоша Янчо» (ее скандальная известность дошла тогда и до нас — недобрым упоминанием в какой-то из центральных газет) и в ней в самом деле половину занимает якобы записанная другом-писателем на магнитофонную пленку интимная исповедь нынешнего юбиляра (где правда и вымысел, заговорщически подмигивая друг другу, водят за нос доверчивого читателя — если, конечно, тот из пуританства не отбросил ее в сердцах после первой же страницы), — так вот, если учесть, что названная новелла явилась к венгерскому читателю под одной обложкой с мистифицированной a la Казанова «биографией» Янчо, то не остается сомнений в том, кто именно на правах рассказчика «авторизовал» и эту забавную «геронтологическую» теорию, и эту парадоксальную, но в общем довольно меткую характеристику «67-летний подросток». (Для справки: Дюла Хернади на пять лет моложе.)

И впрямь: в свои почтенные 70 Янчо ведет себя как 18-летний. То-то он недавно оказался в самой гуще молодых бунтарей, взял их сторону, когда они, молодые венгерские кинематографисты, восстали против корифеев и институтов распределительной власти, истомившись в очереди на самостоятельную постановку. И политические симпатии, по собственным публичным признаниям, Янчо отдает сегодня именно по-молодому радикальным оппозиционным партиям: Союзу свободных демократов и Союзу молодых демократов.

Про творчество же и говорить нечего. 70-летний мастер ведет себя так, словно впереди у него еще 200 с лишним лет и можно еще вдоволь подурачиться, не сберегая, как скупой, время. Безоглядным «дурачеством» окрашен не один их с Дюлой Хернади кинематографический и театральный проект. Они могут все на свете безответственно перемешать, нарушить любые законы, соединить Бога с дьяволом... Во всяком случае, с кризисных 80-х именно она, отпущенная на волю фантазия, да еще, может быть, романтическая ирония, правят бал в хореографически-пластичном, визуально завораживающем Театре Истории, который Миклош Янчо вместе с единомышленниками увлеченно творит под меняющимся атмосферным давлением времени.

Новая лента — «Бог пятится назад» — несомненно, этого же происхождения. И еще, безусловно, она обязана не отпускающему авторов — с «Сезона чудовищ» — беспокойству. Недаром в одной венгерской рецензии в ней усмотрели завершающую часть «трилогии», после «Сезона чудовищ» и «Гороскопа Иисуса Христа» с их малоутешительными прогнозами мировой политической погоды.

Не буду сейчас оценивать, что в этой завершающей части получилось, а что нет. Пишу не рецензию, а, что называется, «по поводу» — и не фильма, а того самого «атмосферного давления», под которым этот фильм в 1990 году торопливо придумывался и снимался... Под которым затем по требованию обстоятельств доснимался новый финал и дописывались три страницы текста, прочитанные голосом Ференца Каллаи за кадром... Пожалуй, что ради этих трех страниц прямого авторского слова, представляющего, как мне показалось, самостоятельный интерес, я и взялся сейчас за перо.

Но, чтобы они были понятны, надо хоть немного сказать о фильме.

Это самый что ни на есть типичный кинематографический опус Миклоша Янчо. Своеобразный каталог его поэтики. Музей его всенепременных аксессуаров и съезд его постоянных персонажей. Один сиротливо наигрывает на скрипке «Турецкий марш», как делал это у Янчо в «Небесном барашке», картине начала 70-х, Даниэль Ольбрыхский. Другой в течение всего фильма многозначительно жонглирует пистолетами (как в недавнем «Гороскопе...») и кружит в лабиринте мониторов, то возникая на них сам, как бы раздваиваясь, то считывая с экранов политические новости большого мира. Как всегда, ведутся накаленные политические диспуты, где под запятую выстраиваются в ряд Франц-Иосиф, Хорти, Ракоши, Кадар... А обнаженные загорелые статисточки — опять-таки с ритуальной обязательностью у Янчо — самим своим вызывающе алогичным присутствием взрывают интеллектуальную серьезность мужских споров. И вот еще одна ироническая самоцитата — на радость знатокам Янчо: одной из обнаженных дев, искушающе вытянувшейся на ложе, протагонист шепчет на ухо: «Электра... любовь моя!..»

Дьердь Черхалми, Йожеф Мадараш, Ласло Галфи, Андраш Козак, Лайош Балажович... Все они, втянутые, как в воронку, в это безостановочное, маниакальное кружение, перешли сюда с тревогой на лицах из других фильмов Янчо. Добавился Карой Эперьеш, нынешняя венгерская кинозвезда, — у него здесь роль кинорежиссера. Снимается то ли политический телерепортаж, то ли историческое свидетельство, не суть важно. Важно, что посредством данной фигуры в это наэлектризованное поле Янчо встроил самого себя, венгерского кинематографиста, — впечатлительного свидетеля и участника всего, что выпало пережить за десятилетия его маленькой «буферной» стране.

Кто читал опубликованные два года назад в «Искусстве кино» фрагменты круглого стола, за которым тогда собрались советские и венгерские кинематографисты, помнит, должно быть, как Янчо, воспаляясь, объяснил, чего они, венгры, боятся, несмотря на все перемены в политическом климате. «Для нас, стран, которые находятся на периферии вашей огромной страны, — говорил он, — нет другого будущего, если не прекратится «красный империализм». Мы иначе существовать не можем. Мы боимся, что вы снова появитесь на будапештских улицах в танках, потому что наше будущее, наши возможности дальнейшего развития неотделимы от вашего будущего.

Я глубоко уважаю тех, кто является приверженцем и борцом за новый курс. И вам лучше знать, с чем вы играете, что можете в случае неудачи потерять. Мы думаем о том, как вообще Горбачев может спать в условиях такой напряженности...»

Да это почти готовый синопсис фильма, который он через два года снимет! И не отпускающий страх, и танки, и Горбачев — все это нынешняя его картина предъявляет.

«Что будет, если вдруг...» — так можно было бы определить правила игры, на которых Янчо с Хернади основывают под диктовку еще не рассеявшегося восточноевропейского страха свой политико-футурологический опус. «Правила», кстати сказать, придуманы не ими и не сегодня, так что все претензии, если таковые возникают (а я слышал, возникают), следует адресовать самому жанру, требующему исключительно крупных ставок. Создатели фильма «Бог пятится назад» такую ставку (по молодому задору, по праву художников) делают.

На мониторах, что в кадре, информация из Москвы, одна другой тревожнее. В стране, мол, политический хаос и вполне возможен военный переворот... Советский президент в минуту опасности обращается по каналам телевидения к народу... Переворот совершился, власть у временного Комитета спасения, в котором среди других Нина Андреева... Президент, сообщается, арестован и казнен... Ну а дальше все развивается по отработанному историей сценарию: танки на будапештских улицах, мятежные янчевские интеллектуалы поставлены лицом к стенке, в венгерскую фонограмму врываются, как автоматные очереди, приказы русских генералов...

Наверное, кому-то эта игра придется не по вкусу (не исполнением, имею в виду, а сутью). Создатели фильма сами, думаю, были бы рады сыграть в другую. Но ведь они читают наши сегодняшние газеты, смотрят теленовости. Слышат всех этих Алкснисов и Макашовых, мечущих молнии и громы в тех, кто обязался вывести (и вывел-таки!) из Венгрии наших солдат. Вывести-то вывели, но где, скажите, гарантия, что их не повернут назад, пока есть полковники и генералы, не склонные считаться с самочувствием и достоинством другого народа, который солдат наших, между прочим, не звал? И еще: как не испытывать беспокойства (не только венграм — нам тоже!), если о непрошеных танках в Праге в 68-м наша страна уже два года как внятно высказалась, покаявшись, а о непрошеных танках в Будапеште в 56-м молчит?.. Забыла, что ли?

Что же касается рисковой карты с президентом в фильме, так я уже говорил: в этом жанре «по маленькой» не играют. Да и не конкретные личности здесь фигурируют, а знаки с теми же фамилиями. В Театре Истории и Политики фамилии, хочешь не хочешь, отделяются от живых носителей и живут уже своей, жанровой, жизнью. Прав Юрий Богомолов, заметивший («Литературная газета», 1991, 5 июня): «Тот, кто вступает на политическую сцену, должен оставить надежду оставаться самим собой. Он так или иначе играет роль, не ту, так иную».

Впрочем, Миклош Янчо сам отвечает всем своим оппонентам по всем вопросам непосредственно в фильме.

Он придумал этакий «фильм после фильма»: собрал перед камерой весь свой съемочный штаб, появился на экране собственной персоной, устроил в кадре что-то вроде студийного банкета: с шампанским, с голенькой Жужей, приглашенной украсить банкет «маленьким стриптизом», с гигантским тортом, который вносят в кадр под общее ликование (если я правильно понял, у Хернади в фильме день рождения)... Стоп! Функцию торта я, кажется, разгадал. Лукавый Янчо, как в слэпстике, залепил им в лицо тем, кто в последнее время со злорадством припоминал мастеру одну давнюю биографическую деталь, связанную как раз с тортом. Сам я о ней узнал из интервью Янчо, появившегося в венгерском журнале «Вилагошшаг» ровно год назад, когда фильм снимался. История, в общем, не стоит выеденного яйца. Еще в кадаровскую эпоху Янчо вместе с другими послал ко дню рождения Дьердю Ацелу, тогдашнему главному идеологу страны, большой торт с 60 свечами. И вот теперь, борясь за место под солнцем, мастеру говорят: подвинься, ты свое уже, дескать, взял тогда компромиссами с властью. «У меня на это, — разводит руками Янчо, — возражение только одно — мои фильмы...» Словом, вот такая начинка, подозреваю, у большого торта в его новом фильме.

В этой картине не звучат, как во многих прежних фильмах Янчо, клокочущие синкопы «Аллегро барбаро» Белы Бартока, «музыки восточноевропейского отчаяния и мятежа», как ее определил в каком-то из давних интервью сам режиссер. Однако, похоже, нервные синкопы мне услышались в финальном тексте, сбивчивом, местами туманном, местами, быть может, уязвимом в логике, но с очевидностью вобравшем в себя, подобно бартоковскому «Аллегро...», уйму разочарований и с горечью выплеснутом. Он даже называет некоторые конкретные адреса, но в главном обращен в широкое геополитическое пространство. Янчо положил его как раз на эту шумную, расцвеченную дружескими улыбками и здравицами сцену. Думаю, нет надобности этот текст комментировать — он перед вами.

«...Наши друзья теперь вернулись из соседнего зала. Они посмотрели устроенный для них стриптиз. Мы еще немножко подурачились, а затем все разошлись по домам.

Да, «друзья»... Кто они, эти «друзья»?

Начну по порядку, друг за другом...

Тот, кто после 56-го сидел в тюрьме, а теперь комплексует перед лицом ничтожных неофитов, презирающих его как «предателя», потому что он 12 раз ужинал с «умеренным политиком», объявленным ныне «убийцей».

Кто после 56-го не сидел в тюрьме, но тоже 12 раз ужинал с «умеренным политиком», объявленным ныне «убийцей», и, несмотря на это, ходит теперь с лицом гордого революционера, даже мученика.

Кто после 56-го сидел в тюрьме, ни с кем потом не ужинал, никому не молился, делал свое дело, а когда его позвали, не раздумывая, пришел.

Кто после 56-го сидел в тюрьме, а теперь гордится тем, что он, наш друг, уже вроде как и недруг.

Кто не сидел в тюрьме после 56-го, ничем не гордится, и мы просто его друзья.

Кто не мог сидеть в тюрьме после 56-го, потому что в 56-м, или даже позже, только еще родился.

Кто родился в 1950-м, а после 56-го семилетним ребенком попал в тюрьму, потому что его вместе с матерью увезли в Румынию.Речь, насколько я понимаю, о семьях Имре Надя и его четверых сподвижников, вывезенных вместе с ними в Румынию и находившихся там под стражей, пока отцам и мужьям не вынесли смертные приговоры. — А. Т.

Кто не хочет оглядываться назад, чтобы не превратиться в соляной столп, подобно жене библейского Лота.

Кто не хочет смотреть вперед, потому что рано устал и не смог найти себя*.

Кто сидел после 56-го в тюрьме и теперь улыбается, когда думает об увиденном фильме, потому что не может поверить, что одна и та же трагедия может повториться дважды, одна за другой.

Кто не сидел в тюрьме после 56-го и теперь с молодым пылом объясняет, что мы сделали пессимистический, обезоруживающий, вредный фильм.

Кто сидел в тюрьме после 56-го и теперь с мудрым спокойствием доказывает, что страх нужно исторгнуть из себя, назвать его своим именем, ибо, будучи назван, он открыт для анализа, который только и может просветить и рассеять нашу неуверенность, а если не просветить, он может, вызрев, изнутри разорвать человека. Дьявола нужно нарисовать на стене — только так его можно победить. Если этого нарисованного дьявола сбить со стены молотом сурового искусства, тогда и подлинный дьявол исчезнет с территории нашей судьбы.

Кто дивится длинным планам в нашем фильме и говорит, что они подобны длинным планам Творца, с которыми он создал по крайней мере один свой фильм — Мироздание.

И тот, кто машет рукой и говорит, что снова, мол, верх взяла манерность, что всегда, мол, то же самое, всегда так же, и что ничего другого мы сделать не можем...

Кто не удивляется, не машет рукой, а просто идентифицирует себя с ними, потому что знает: искусство — это терапевтическая техника идентификации, благодаря которой из крохотного счастья созерцания рождаются большие ангелы.

Итак, продолжаю... Кто они, эти «друзья»?

Тот, кто посетил советского культурного атташе и объяснил ему, что казнь Горбачева в фильме — это своего рода пуленепробиваемый жилет, за которым советский Президент становится бессмертным.

Кто выходит на улицу и объясняет прохожим, что такое ирония...

Кто знает, что означает, когда в фильме много смертей. Это означает, что иронию нужно воспринимать как иронию, не иначе.

Кто знает, что означает в фильме та милая, бесхитростно обнаженная девушка в толчее сцены... Что эта совершенная обнаженность одевает нас всех, голых именно тогда, когда мы одеты в плотные одежды... Что эта обнаженность — цветок переживания, укрупненный портрет радости.

Итак, кто же они, эти «друзья»?..

Те, кто, несмотря на все, любят нас и кого любим мы... Ибо дружба — это не родственное, закрепленное в генах совпадение, а идентичность, рождающаяся в гармонически созвучном переживании общих ценностей и в ожесточенных битвах...»

Вот такой текст.

Для тех, кого все-таки не успокоил в закадровом монологе «пуленепробиваемый жилет», Янчо и Хернади придумали напоследок еще одно «утешение», где они показательно ироничны и бесцеремонны уже по отношению к самим себе. Их самих, создателей фильма, в последних кадрах символически убивают среди бела дня в многолюдном центре Будапешта.

P. S. Венгерская критика — хотя Янчо вроде бы с ней объяснился в фильме — обошлась с картиной по большей части строго. Одна из рецензий была озаглавлена убийственно язвительно: «Турецкий марш» — с тортом». Мой заголовок похож, но оценку фильма в нем (как и в самой статье) не ищите. Какой фильм ни вышел, важно, что до предела искренний и что он у Янчо не последний: ведь мастеру сегодня всего 70. Подросток!..

В общем, наш торт — это от чистого сердца, к празднику.

* — А это уже открытая отсылка — впрочем, для венгров прозрачная — к одному заявлению Яноша Кадара, того самого «умеренного политика». В 1977 году на пресс-конференции в Риме его спросили: могут ли когда-нибудь приехать в Венгрию, хотя бы в качестве туристов, журналисты, освещавшие венгерские события 56-го года? Кадар ответил: «Уроки истории следует помнить и всегда принимать во внимание. Мы это и делаем. Неудивительно, что после посещения Ватикана мне пришла на ум библейская легенда о жене Лота, имеющая глубокий человеческий смысл. Тот, кто хочет жить и идти вперед, пусть смотрит вперед, а не назад; жена Лота оглянулась назад и превратилась в соляной столп. Иностранные журналисты, писавшие о событиях 1956 года в Венгрии, в принципе могут приехать в Венгрию. В драматические дни 1956 года и среди венгерских корреспондентов многие писали не то, под чем они же могли бы подписаться, скажем, через год. Я считаю, о ком бы ни шла речь, о венгерских или иностранных журналистах, не стоит исходить из того, кто и что писал 10–20 лет назад. Важно, что он пишет сейчас, способствует ли делу прогресса. У нас есть память, но черных списков иностранных корреспондентов у нас нет». — А. Т.

Впервые текст был опубликован в ИК №9 1991 года под заголовком «Аллегро барбаро» — с тортом».