Управление Художественного Свиста: обсуждение сценария «Берегись автомобиля» в Кинокомитете

29 марта 1963 года режиссерский сценарий «Угнали машину» (полезным метражом 2736 м) был принят в работу с четырехмесячным сроком подготовительного периода (с 29 марта по 29 июля 1963 года). Обсуждение режиссерского сценария на киностудии «Мосфильм» прошло без особых трудностей. Первые серьезные проблемы на пути постановки возникли, когда художественный руководитель Второго творческого объединения «Мосфильма» Иван Пырьев и режиссер Эльдар Рязанов представили сценарий на заседании сценарно-редакционной коллегии Государственного комитета по кинематографии.

«Редакторам Кинокомитета сценарий не понравился, — вспоминал Рязанов в своих мемуарах «Неподведенные итоги». — Нам говорили: вообще-то сценарий интересный, но зачем Деточкин ворует автомобили? Гораздо лучше, если бы он просто приходил в ОБХСС и сообщал, что, мол, такой-то человек — жулик и его машина приобретена на нетрудовые доходы. Такой сюжетный поворот был бы действительно смешон и интересен. И потом, объясняли нам, в сценарии полная путаница с Деточкиным. Он положительный герой или отрицательный? С одной стороны, он жулик, с другой стороны, он честный. Непонятно, что с ним делать, посадить в тюрьму или не посадить? Короче, сценарий вызывал недоумение и недовольство».

Спустя год, после консервации производства первой версии фильма, Рязанов и его соавтор Эмиль Брагинский воссоздали это заседание на страницах своей повести «Берегись автомобиля!». Заключительная, «автобиографическая» глава книги, действие которой происходит в Управлении Художественного Свиста, явно появилась благодаря опыту общения авторов с редакторами Кинокомитета: ее текст чуть ли не дословно повторяет стенограмму заседания сценарно-редакционной коллегии Главного управления художественной кинематографии, которое состоялось 15 апреля 1963 года.

«Если бы вы чувствовали, что и за запрещение наказывают, вы разговаривали бы иначе»

Протокол заседания сценарно-редакционной коллегии Главного управления художественной кинематографии

15 апреля 1963 г.

Участники:

Иван БАКУРИНСКИЙ — возраста неопределенного, редактор, сценарист, член редколлегии Главного управления художественной кинематографии;

Антон СЕГЕДИ — возраста неопределенного, редактор, член редколлегии Главного управления художественной кинематографии;

Евгений ДОЛМАТОВСКИЙ — 47 лет, поэт, автор текстов песен, сценарист, член редколлегии Главного управления художественной кинематографии;

Ирина КОКОРЕВА — 42 года, заместитель начальника Главного управления художественной кинематографии Комитета по кинематографии при Совете Министров СССР;

Виктор СЫТИН — 56 лет, писатель, заместитель главного редактора Главного управления художественной кинематографии;

Юрий ШЕВКУНЕНКО — 43 года, главный редактор Второго творческого объединения киностудии «Мосфильм»;

Валентин ТОЛСТЫХ — 34 года, философ, кинокритик;

Иван ПЫРЬЕВ — 61 год, кинорежиссер, художественный руководитель Второго творческого объединения киностудии «Мосфильм»;

Эмиль БРАГИНСКИЙ — 41 год, сценарист, соавтор сценария «Угнали машину»;

Эльдар РЯЗАНОВ — 35 лет, режиссер, соавтор сценария «Угнали машину».

Бакуринский И.В.: Попытаюсь высказать свое отношение к этому сценарию. В области комедийного жанра у нас появляются новые предложения. Сам факт, что студия идет [на] комедию — отрадный. В принципе, против того, как написан сценарий, у меня возражений нет. Он написан грамотно, занятно, это вызывает смех, создает острые комедийные ситуации и заинтересовывает. Но все-таки у меня двойственное отношение к этому сценарию. Меня волнует идейная концепция, установка, и в таком виде делает для меня лично сценарий неприемлемым. В кинофильме «Семь нянек» были кадры, где поджигали ящик для газет. Две недели тому назад в доме, в котором я живу, запылало 10 ящиков. Это частный эпизод, но эпизод, который имеет отношение к тому, что я собираюсь говорить.

Я не думаю, что основная идея — борьба с частнособственническими устремлениями отдельных людей — может служить прочной идейной основой фильма. Она даже может носить несколько вредный характер. Что лежит в основе этого произведения? Некий человек пытается бороться со злом, которое принимает большие общественные размеры, бороться со спекулянтами, проходимцами. То, о чем в частных случаях рассказывает «Фитиль». Это зло, это отвратительное зло, с которым надо бороться, и ставить вопрос об этом — правомерно. Но как бороться? Как борется этот герой? Мне думается, это не очень правильно решено. Герой вступает в индивидуальный поединок. Его побуждают к этой борьбе с этим злом. Вокруг так много безобразия, милиция плохо борется, и тут я начинаю бороться с этим злом, одновременно принося какую-то пользу. Для наших условий это неправомерно. <…> Я считаю, что такая форма борьбы даже для комедийного сюжета не может быть правильной, ибо это ведет к каким-то выводам. У нас есть приказ, в котором говорится, что органы милиции представлены в фильмах крайне смешно и нелепо. Мы должны создавать произведения, в которых бы подчеркивалась роль милиции. Суд поставлен в чрезвычайно сложное положение, когда он должен судить за явное нарушение Уголовного кодекса, а суд видит, что судить-то и нельзя. Это тоже не в пользу правопорядков.

Если резюмировать все, что я сказал, то я лично не допускаю, что с таких позиций можно бороться со злом, для меня то, что делает «Фитиль», более убедительно.

Сегеди А.Д.: Вероятно, в своей основе мое мнение очень близко к тому, что высказал тов. Бакуринский. <…> Герой этого фильма берет на себя роль этакого мстителя. Тем самым он ставит вопрос о несовершенстве и отсутствии других форм борьбы с большим общественным злом, которое представляет из себя хищническое приобретательство. Здесь непрочна сама позиция, потому что в нашем обществе борьба с этим явление ведется в общественном порядке с небывалым размахом. Это просто неправда, что у нас примиренческая позиция в органах следствия к этому

[Голос] с места: Домыслы не делайте.

Сегеди А.Д.: Сам факт его действий основывается на этом. Зачем же иначе он делает это? Что он, сумасшедший? Тогда это неинтересно. А если он не сумасшедший, тогда должны быть определенные выводы. Обратимся к фактам. Количество их неисчислимо. Мы ежедневно читаем фельетоны о разоблачении подобного рода фактов. Словом, позиция, на которой он стоит, неправильная.

Второе, если мы будем поощрять такого рода борьбу, то только запутаем вопрос. Нельзя этого делать, даже основываясь на том, что это даст хороший сюжетный фон для комедии. С одной стороны, он грабит частное лицо, а с другой стороны, лица, которые покупают машины, проходимцы. Не сходятся реально существующие возможности. Машины крадут, но исключительно на разборку, потому что на ней ездить нельзя. Сейчас и продать машину чрезвычайно сложно. И можно все это делать только в официальном порядке. А вы этим пренебрегаете. Вы натуралистически ставите вопрос, но зритель этому не поверит. Это условности, которые подрывают доверие к сюжету. Исключительные случаи возможны, но в массе своей зритель хочет не исключительного, а явлений, часто совершающихся. У нас такое количество больших людей, поступков благородных и явлений, которые дают и для комедийного жанра материал, что стоит ли вора делать центром симпатии. Мне думается, не стоит.

Долматовский Е.А.: Как анекдот я с удовольствием бы рассказал эту историю, но, по-моему, товарищи вообще правы в отношении ситуации. Это сюжет в прошлом благородного разбойника, а в западных фильмах — это благородный фрачный вор. И мне кажется, товарищи, что вы перенесли бродячий сюжет в нашу действительность. Вор у вора украдет. Идет сплошная история, причем выпутаться из этой истории в идейном смысле невозможно. Это замкнутое несчастье симпатичного анекдота. Следователь находится в наихудшем положении. Он до самого конца не понимает то, что для всех остальных совершенно ясно. Голубоглазый чекист, Шерлок Холмс — это штамп, а вы хотите сейчас сделать антиштамп. Но эта попытка выйти из штампа становится жалкой. Зритель удивляется, почему ты идешь вправо, когда всем ясно, что искать надо налево, зачем ломишься в закрытую дверь, когда рядом открытая. Если бы это была условная, буффонадная комедия, но это бытовая история с неореалистическими подробностями быта. <…>

И так не очень много хорошего получает юношество. Я не думаю, что картина принесет моральные результаты, а отрицательно на молодежь может повлиять. Что здесь можно было бы предложить позитивного? По-моему, это безнадежная история по принципиальным соображениям. Если бы было лучше сделано — это было бы еще хуже.

Кокорева И.А.: Я очень внимательно слушала выступления товарищей и знаю, что существуют дополнительные мнения, которые присоединятся к этому. Думаю, что если делать картину с таких позиций, что главное в нашей действительности — это борьба благородного борца-одиночки с общественным злом, то это будет просто вредно. Ставить в центре сюжета вора-одиночку, совершающего целый ряд положительных поступков, это значит поэтизировать его, а это делает картину не только не полезной, но и вредной.

Я восприняла этот сценарий по-иному. Я лично думала, что с такими артистами, режиссерскими силами и сюжетом при некотором повороте принципиально неверных позиций можно сделать добрую картину. Конечно, она не лежит на главном пути нашей кинематографии. Я увидела возможности просто другие. Есть довольно яркие характеры, которые могут дать возможность для построения комедии.

Какие я вижу три принципиальные ошибки.

Во-первых, ошибка в характере самого героя. Он выглядит вором-профессионалом, который действует тем же путем, что и люди, против которых он борется. Я бы предложила авторам сделать несколько иной характер, с другими поворотом. Это человек, который привык делать добро. Сделайте так, чтобы у него не было биографии вора с налетом из итальянских полицейских картин. Это фильм непродуманного личного протеста. Я бы на глазах зрителя сделала сцену, когда он не знает, куда угнать машину. Второй раз он может нечто подобное совершить, не превращаясь в профессионала. Его надо сделать добрым, отзывчивым человеком. <…>

Вторая ошибка, как изображена милиция: она беспомощна, она ничего не знает. Милиция давно должна была бы знать, и тут дружба — это борьба не с воровством его идет, а с добром, которое не понимает, что нельзя добро в нашем обществе сеять таким путем.

Третье, судят этого человека, а надо судить тех, с кем он борется. И надо этого доброго человека столкнуть с теми людьми, у которых он угоняет машины. Он должен что-то сделать. И на этом может проявиться комедийная ситуация. Я бы обязательно столкнула с этими сутягами. Вы должны посадить их на скамью подсудимых. Я бы не тяжелила при этом ничего. Может быть общественный суд. Это большая проблема моральная, а не уголовная. Я думаю, что эту вещь можно сделать, и если авторы добьются такого поворота темы — добрый характер со стихийным протестом — может получиться веселая, хорошая вещь.

Сегеди А.Д. (читает выдержку из сценария): Очень много газет писало о том, что законы несовершенны. Но есть и общественные формы борьбы, и советская общественность сумеет защитить себя от расхитителей. Вот вам одна из форм общественной борьбы, когда человек привлекается к суду и с карандашом в руках доказывает, как им приобретены те или иные вещи.

Брагинский Э.В.: Законы не есть нечто незыблемое. Возникает момент, когда государство находит необходимым исправить его.

Шевкуненко Ю.А.: Это художественное произведение определенного жанра, концепции. И с точки зрения жанра нужно рассматривать концепцию, а не наоборот.

Сытин В.А.: Тут вы не правы. Произведение любого жанра оценивается с точки зрения идейной концепции. Вы говорите о предмете выражения, а не о концепции. Был изложен ряд замечаний по поводу идейной концепции вещи: можно ли у нас пропагандировать вора, который борется с вором. Вы сказали, что вы можете опровергнуть доводы товарищей. Была предложена конструктивная позиция. Ирина Александровна [Кокорева] высказала интересные мысли, которые требуют осмысления и с вашей стороны.

Шевкуненко Ю.А.: Речь идет не столько об идейной стороне дела, сколько затрагиваются вопросы уголовно-процессуального права. Рушится все, и кажется, что дело зашло далеко. Я читал эту вещь, и мне ни разу не пришли в голову такие мысли. А теперь у вас есть тяжелые, увесистые гири, идейная концепция. Она направлена против приобретателей в остром комедийном и даже эксцентрическом жанре. Это всегда выходит. Все это совершенно в другом ключе подано, чем вы говорите. Все построено на легкости, все направлено против стандартных персонажей. Чем более типовыми они кажутся, тем выгоднее для комедии. Прелестный, чудаковатый человек. Я не знаю, как он должен красть машины. Может быть, нужно, чтобы потом их возвращали. Главное, идейная основа идет на разоблачение приобретателей.

Говорили о несовершенстве общественных методов борьбы со злом, о несовершенстве государственных законов. Если только с этой точки зрения смотреть на комедию, то положение с комедией будет трагическое. Мне кажется, что в финале должны быть привлечены эти приобретатели. Герой берет на себя роль мстителя? Вы говорите недоказательно. Огромное общественное движение против приобретателей может быть выражено в комедийной форме. Вы говорите, следователь до конца не понимает, что происходит. Я думаю, что следователь отчетливо все понимает. Тут комедийная ситуация не совсем ясно показана. Вы говорите одними доводами, я другими. Вы для меня так же недоказательны, как и я для вас.

Ирина Александровна [Кокорева] говорила, что герой выглядит профессиональным вором. Есть сцены, где снимаются такие интонации. Он выглядит нелепо. Мне не кажется, что его нужно делать человеком, который фабричным способом угоняет машины. Я бы сделал так, что две машины он угнал, следователь затем их возвращает, а остальные не могут найти. В сценах суда не должно быть массовой истерики. Деточкин признает себя виновным, он не спорит с судебным правом. Следователь спрашивает у него, как пришла ему эта идея и как он квалифицирует свои действия. Как личную помощь, вклад — отвечает Деточкин. Некоторая редакторская работа может сместить неверные акценты. Не следует вести разговор о чисто правовом факторе, которые меняется у нас в стране, имеет свое движение. Я думаю, что ваши нападки суровы.

Сытин В.А.: Вы сами говорите, что он действовал по идейным побуждениям. Это идейная концепция, а форма уголовно-правовая.

Пырьев И.А.: Очевидно, все коллегии надо строить по жанровым принципам. Такие сценарии должны обсуждаться людьми с долей юмора, с природой смеха. А это требует данных. Не любой сценарист может написать комедию и не любой режиссер может ее поставить. Вот в чем беда. Нельзя на комедию эксцентрического плана давать такую нагрузку. Все, что вы говорили, все это мы уже слышали. Это штамп 30-летней давности. Разве мы не слышали, что органы милиции представлять в смешном виде нельзя, они не могут быть подвергнуты осмеянию. И такое впечатление, что разговор этот происходит 20 лет назад. Ничего не изменилось в этой комнате, а в ней происходили трагические вещи.

Надо рассматривать комедию с юмором. Человек чудак, у него своя идея борьбы с общественным злом, он чудак. Его поправляет жизнь, следователь, милиция. Если кто-то уходит от жены, так давайте запретим картины, где есть такой сюжет. Не надо обобщать все до мирового масштаба, не надо смотреть на все со страхом за советских граждан, как бы они не свихнулись. Не стоит с этой позиции разговаривать об искусстве. И такая история происходила — какое вы имеет право оглуплять советских людей? Мы пришли разговаривать об искусстве, а вы задаете нам прокурорские вопросы. Мы должны разговаривать вольно, а не с придирками к формам. Как будто бы мы пришли в суд, где нас ловят на формулировках. Можно улыбаться, ссориться, но без записанных формулировок.

В комедии весь смысл в алогичности. Зачем ломиться в дверь, если дверь напротив открыта, так не бывает, это нелогично. Если все писать как в жизни — это интересно, но авторам платят деньги за фантазию, выдумку. В массе своей зритель хочет видеть людей нескучных, своеобразных, оригинальных. У меня нет такого прозрения, как у т. Бакуринского и т. Сегеди. Я знаю, комедия обогатится на съемках, с актерами, с автором, на площадках. Мы с огромным трудом пробиваем всегда комедию. Если не «да здравствует», то это выходит из норм. Я целиком за этот сценарий. На редакторской коллегии, где присутствовало достаточно авторитетных людей, все единодушно высказались за этот сценарий. Мы за смелый эксперимент в комедии. У нас есть интересный режиссер, который поставил уже не одну картину. О его «Гусарской балладе» тоже говорили, зачем, нельзя. Поставил — и благодарность народа, зрителя, руководства. Почему мы должны мириться с положением подсудимых? Если вам несвойственна комедия, не беритесь судить. Когда вы, т. Бакуринский, говорили, мне стало страшно. У меня была комедийная мастерская, ее закрыли, уничтожили. Нас работало 20 человек авторов. Мы собирались за столом и весело придумывали сюжеты. «Карнавальную ночь» мы делали с кровью. Мы хотели бы, чтобы о комедии говорили с точки зрения комедии, а не с точки зрения позволительности осмеяния тех или иных отрицательных явлений. И секретари обкома ошибаются. Ничего в этом плохого нет. Я хочу, чтобы разговор шел об образе чудака, чудаковатого человека, которого зритель, я уверен, поймет.

Сытин В.А.: Я самым категорическим образом отметаю ваши реплики по поводу того, что мы судьи, а вы подсудимые. Вы сами прекрасно понимаете, что только в разговоре с разными точками зрения может выявиться истина.

Толстых В.И.: Я являюсь яростным сторонником этого сценария независимо от разговоров, которые были и которые могут произойти. Сейчас речь идет не о мелких поправках, потому что предела совершенствованию нет. Но речь идет о принципиальных вопросах. Я повторю сокращенно свои два выступления. Мне очень нравится сценарий. Сейчас произошли серьезные события в искусстве. После этого этапа консолидации сил мы должны приступить ко второму этапу, более конкретно разобраться в причинах прискорбного положения, в котором оказалась наша кинематография, когда картины навевают скуку и неинтересны ни в гражданском, ни в эстетическом отношении. С моей точки зрения, самым главным пороком в искусстве в большинстве случаев является то, что мы имеем дело с констатирующим искусством.

Сытин В.А.: Я попрошу вас говорить по существу дела, говорите о данной комедии.

Толстых В.И.: Я думал, что вам интересно узнать точку зрения свежих людей. Мне эта комедия нравится тем, что она заставляет задуматься над проблемой, которая не решена еще нашим обществом, она развенчивает вредную формулу, которая бытует в массе: не пойман — не вор. Комедия должна ставить проблемы серьезные. Если она не ставит их, грош ей цена. Мне нравится позиция авторов, они не берут Деточкина под защиту, осуждают его, но моральную победу одерживает Деточкин. Если бы органы милиции боролись с этим злом, то была бы не комедия, а детективный фильм. Ленин говорил о комедии, что она вскрывает алогизм обычного. У каждого человека, нравственно здорового, есть чудинка. Роль должна быть сыграна серьезно. Авторы осуждают форму индивидуальной борьбы. Деточкин угоняет машины, перепродает их другим жуликам, и оказывается, что борьбы как таковой нет. Если бы авторы психологически закрутили сценарий, я бы выступил против него. Но мы боремся с самым главным злом — равнодушием общества, не проходите мимо, не ждите, пока возьмется партийная организация, милиция. И следователь, конечно, с середины картины все понимает, но идет борьба между гражданским отношением и долгом, человек, поставленный в рамки, он должен осудить. Следователь ищет оправдания своему бездействию, а Деточкин развенчивает формулу «не пойман — не вор». <…> Да, наша милиция во многом неумна, а в массе — умна, наш суд демократичен, а где-то поступает и не всегда умно. Что, от этого исчезает их значение в обществе? Если мы не будем ставить гражданских проблем, не будет искусства. И не следовать в обозе за партией, а будить сознание общества. И никто не хочет разобраться, отчего нет комедий, почему мы отстали от жизни.

Я против констатирующего искусства, потому что мне это надоело. Оттого что Отелло душит Дездемону, мужья не душат своих жен. «Муху-цокотуху» запретили, потому что мухи запрещены в Китае. Осталось запретить «Тома Сойера» — Том не слушался свою тетушку. Нельзя ко всему подходить буквалистски. Мы должны быть очень ответственны, подходить ко всем ответственно, скрупулезно, но предполагая при этом самостоятельность. Я буду бороться за этот сценарий до конца. Надоело играть в советскую комедию, в гражданские принципы.

Долматовский Е.А.: Я слушал Ивана Александровича [Пырьева] и понял, что на таких параллелях вести дискуссию нельзя. Иван Александрович, вы отказываете [нам] в праве думать и размышлять на тему о комедии. Комедия снимается для всех.

Пырьев И.А.: Вы не нашли ничего хорошей в ней.

Долматовский Е.А.: Я хочу рассказать вам случай из жизни. <…> После войны один в прошлом испытанный человек выстроил себе дом, разбогатев на немецких трофеях. Были такие случаи обогащения. Дом его подожгли. Я думаю об этой стороне дела, о формах общественного протеста. Здесь, в общем, в симпатичных тонах подается та форма исправления общественных пороков, которая в нашем обществе невозможна. Это сюжет перенесенный.

Пырьев И.А.: Евгений Аронович, этот сюжет рожден только нашей действительностью, ибо там нет этой формулы: не пойман — не вор. Я отметаю это категорически.

Реплика с места: Нужно убедить друг друга. Иван Александрович отказывает в возможности обсуждения. Это основное.

Реплика [с места]: Это проблема морали. Частная благотворительность. Деточкин при всей своей доброте вне категории нашей морали.

Рязанов Э.А.: Мы все говорим, что делаем много скучных, унылых произведений, что нам нужно создать как можно больше веселых кинофильмов, которые будут поднимать настроение нашего народа. Я пытаюсь этим заниматься, и у меня есть уже кое-какой опыт в этом. Поразительно, с каждой комедией, которую я делаю, я должен испытывать массу горьких чувств и разочарований. Чего мне только не говорили о «Карнавальной ночи», что это пошлый, мерзкий сценарий, а картина побила все рекорды. Почему существует такая безответственность? Серые фильмы безотказно проходят. Почему человек, который запретил, не наказан? Мне не нравится в Главном управлении эта тенденция жандарма. Кроме плохого я от Главного управления ничего не видел. Почему никто не извинился? Такая же история происходила и с «Гусарской балладой». Мне говорили, что я оклеветал, исказил роль Кутузова, а когда «Правда» написала, что это замечательно, все замолкли, но никто не извинился, никто не наказан, все чувствуют свою безнаказанность. Если бы вы чувствовали, что и за запрещение наказывают, вы разговаривали бы иначе.

Сегеди А.Д.: Т[оварищ] Толстых убедил меня, а вы и И.А. Пырьев не убедили меня.

Пырьев И.А.: Могут быть ошибки, отдельные недостатки, но нельзя в сценарии не указать ни на что хорошее. Вы все огульно охаиваете, значит, мы должны бороться. Я не понимаю, почему человек, который пытается дать народу хорошее настроение, наталкивается каждый раз такое сопротивление. В течение полутора месяцев вы наносите нашей студии удар. Почему не назначено обсуждение сценария Швейцера? Сейчас кинематограф стоит из-за того, что сценарии не читаются в Главке. За то время, что сценарий лежал, мы написали новый вариант, которым многие претензии снимаются (читает). Все это его в сценарии.

Сегеди А.Д.: Значит, мы были правы.

[Рязанов Э.А.]: Работа продолжается и будет продолжаться. Я хочу вот что выяснить: если вы действительно хотите и считаете, что нужна комедия, то поощряйте это как-то. Я поражаюсь этому энтузиазму и твердости своей воли. Меня приводит в удивление это упрямство. Если по каждой картине я буду испытывать такие муки, то думаю, что настанет предел. Я буду делать драмы, а вы потеряете комедийного режиссера.