11 фильмов великого Георгия Данелии

Живет на свете мальчик. Маленький. Очень маленький. У него немалые трудности существования: петухи клюются, кошки царапаются, крапива жжется, мальчишки дерутся, земля срывает кожу с колен, когда падаешь... У него масса забот, от которых не отмахнешься: вот если взрослый дядя глупый — можно сказать ему «дурак»? И как быть, когда мама женилась и у нас новый папа? А что такое море? Почему «море — это прекрасно»? А в воскресенье ему пойдут и купят велосипед... А если делать татуировку, то буква «сы» накалывается быстрее, чем буква «шы», которая у Шурика... А вы знаете, что такое самое большое счастье? Это когда мы все едем в Холмогоры!

И вот он жил, жил, да и пришел теперь на экран. Пришел точно такой, как в книге Веры Пановой, — смешной, трогательный, всамделишный. И отцов у него прибавилось — режиссеры Г. Данелия и И. Таланкин, и еще оператор А. Ниточкин, и еще мальчик Боря Бархатов, который немало помучился, чтобы Сережа получился «что надо», и еще немало взрослых, которые делали этот фильм. И вот он уже идет, этот фильм, и Сережа бегает по экрану, плачет, смеется, решает сложные вопросы жизни (никуда от них ведь не денешься!). И не только взрослые тети, но даже и взрослые дяди, после того, как зажгут свет, почему-то прячут друг от друга блестящие глаза и даже как-то неуклюже вытирают их...

При всех просчетах молодые постановщики Г. Данелия и И. Таланкин сумели создать произведение по-настоящему талантливое, значительное, радующее и обогащающее душу и сердце зрителя. Из превосходной повести Веры Пановой они перенесли на экран главное — поэтичное восприятие ребенком мира, точнее даже — прелесть открытия мира; сумели в повседневных, будничных событиях разглядеть, вскрыть, донести до зрителя глубокий драматизм процессов формирования личности.

Михаил Кузнецов

Оптимизм, радость жизни — непременные и привлекательные качества нашего искусства. Светлое, гармоническое мироощущение позволяет советским художникам занимать активные творческие позиции, сообщать своему зрителю жизнелюбие, бодрость, силу. Оптимизмом, радостью проникнут новый фильм Георгия Данелии и Геннадия Шпаликова «Я шагаю по Москве».

«Я» — это Колька, молодой рабочий-метростроевец, которого играет совсем юный и очень обаятельный артист Никита Михалков. Шагает Колька по своему родному городу Москве в течение одного дня — с раннего утра, с окончания ночной смены, до позднего вечера, до начала следующей ночной смены. Поспать Кольке за этот день почти не удается. Различные дела и делишки все время подворачиваются ему, разные люди встречаются, случаются всякие происшествия, и многие чувства касаются его открытой и доброй души.

[Этот фильм] полон оптимизма, радости жизни, ощущения, что все на свете хорошо. <...> В фильме много остроумия, много свежести, его кинематографический язык свободен, современен. Некоторые эпизоды настолько хороши, что хочется их пересказать, но сделать это трудно: их нужно увидеть на экране, настолько они кинематографичны.

Когда в потоках утреннего света по пустынному залу аэропорта, танцуя, движется девушка, ощущаешь и радость и беспокойство, как перед дверью в будущее. За стеклом — аэродром, бескрайние просторы страны, огромная кипучая жизнь. А девушка полна собой, своим собственным счастьем. И они сливаются в единый образ: огромная могучая страна и маленькая, танцующая от счастья девушка.

Когда Колька должен войти в церковь, он, войдя, вежливо и громко здоровается со священником, так что тот, не прерывая молитвы, должен кивнуть ему в ответ. Этот маленький эпизод говорит о многом: и о том, что Колька воспитан, тактичен, мягок, и о том, что он, сын людей нового, советского воспитания, никогда не бывал в церкви.

Образ светлого, беспокойного, многолюдного и радостного города — одно из лучших художественных достижений фильма. Оператор Вадим Юсов после замечательной своей работы над «Ивановым детством» еще раз показал большой талант и окрепшее мастерство. Его аппарат, как и требует нынешний уровень киноискусства, подвижен, наблюдателен, активен. Но многочисленные панорамы и наезды, разнообразнейшие ракурсы, следование за движущимися объектами не делает изобразительное решение фильма случайным, инертным. В. Юсов отлично владеет композицией, умеет ненавязчиво, но внятно выделить в кадре важное, основное, умеет светом создать характеристику натуры и помочь актеру сыграть настроение, состояние.

Москва показана Г. Данелией и В. Юсовым увлеченно, свежо, разнообразно. И шумный блеск центральных площадей, и праздничная суета бульваров, и тихая теснота переулков, и движущийся простор проспектов, и уходящие ввысь окна новых корпусов, и толстые бока уютных старых флигельков — все это показано интересно, по-своему. Для москвичей, влюбленных в свой город, есть особая сладость в узнавании на экране мест, в которых происходит кинодействие.

Очень часто я не сразу узнавал в фильме хорошо знакомые дома, углы, проезды. Но, узнав, испытывал двойную радость: неожиданным ракурсом, непривычной точкой зрения Данелия и Юсов раскрывали для меня новую, неизвестную мне красоту Москвы.

Все актеры играют естественно и свободно. Правда, сложные задачи перед ними не встают. Отсутствие конфликта, драматической борьбы делает достаточной естественность в несложных, хорошо известных всем молодым людям ситуациях. И молодые актеры свободно играют самих себя.

Я уверен, что и Г. Шпаликов, и Г. Данелия пойдут в своем творчестве дальше, вперед. Что они найдут такие драматические конфликты, которые раскроют нравственный мир нашей молодежи и такие характеры, которые заставят нас не умиляться, а радоваться, верить и размышлять.

Ростислав Юренев

Это был примитивный пиросманиевский рисунок: в центре в белой рубахе с распахнутым воротом сидел человек — «тараканище», усатый и свирепый, а за спиной его выстроилась свита — тоже свирепая. Очень знакомая картина. Где я это видела? Ну конечно, это он — князь Вахвари. Он живет в фильме, который снял Георгий Данелия. И нарисовал этот рисунок-кадр тоже Георгий Данелия. И нарисовал характер этого существа — очень всесильного, очень самодовольного и очень глупого. На самом-то деле он — «таракан, таракан, таракашечка, жидконогая козявочка-букашечка». Но в сочетании со своей свитой-силой, с глупостью природной, могучим торсом и склонностью к садизму это уже не козявочка, не букашечка, а явление пострашнее. И если встретился на пути человека — добра не жди. Но и не горюй! Недаром фильм так и называется — «Не горюй!». Жизнь приготовит тебе сюрпризы почище этого князя, но... «не оставляйте надежды, маэстро, не убирайте ладоней со лба».

Мне очень нравится этот фильм. И я не хочу разрушать в себе ощущение радости, не хочу делать критические замечания, которые при желании можно было бы сделать. Я просто попытаюсь рассказать, почему мне нравится этот фильм.

Есть «вечные понятия». Конечно, наполняются эти понятия разным содержанием. И все же, когда мы их перечисляем, сердце невольно откликается на них. Добро. Радость. Надежда. Вера. Любовь. И пока есть надежда на радость и вера в добро, люди могут вынести любые страдания, сопутствующие им в борьбе за Справедливость.

Говорят, доброта друзей познается в беде. Только уж совсем духовно замшелая личность может выпасть из этой пословицы. Но высшая мера доброты друзей для меня, когда они познаются в радости. Когда не зашевелится червь — «почему ему, а не мне». Здесь возникает талантливость душевная — уметь радоваться, уметь извлекать добро себе и людям в перенаселенном пространстве бытия. Это трудно. У человека «всего-навсего пять чувств, которыми он воспринимает удовольствие, а боль он испытывает всей поверхностью своего тела: куда ни уколи его, покажется кровь».

Фильм про это. Фильм чистый, честный и человечный. Фильм добрый и простой, прозрачный, как родник или искусство Пиросмани. Как «Голубая чашка» Гайдара. Или «Июльская гроза» Платонова.

Ия Саввина

Новый фильм Георгия Данелии называется «Афоня». По привычке стараясь разгадать в названии основную мысль произведения, можно понять, почему сценарий А. Бородянского «Про Афанасия Борщова, слесаря-сантехника ЖЭК-2» был переименован таким образом.

Герой фильма Данелии — давно уже не Афанасий Борщов. «Афанасия» уже не существует, имя превратилось в небрежный оклик — Афоня.

Ему вообще все равно, кем быть: Афанасием, Афоней, Леопольдом или Карлом (в расчете на Клару), или Русланом (в случае появления Людмилы), потому что он привык никогда ни за что не отвечать, привык быть никем. Афоня не обладает ни совестью, ни памятью сердца, ни мало-мальским уважением к человеку. Он представляет из себя довольно распространенный вариант человеческой усредненности, которая влечет за собой атрофию человеческого в человеке.

Но чем больше мы смеемся над Афоней, тем страшнее становится (в этом, кстати, огромная заслуга Л. Куравлева, который не соблазнился внешним эксцентрическим рисунком роли). Итак, намечается трагикомедия?

Мир Афони и его окружения создан Г. Данелией так зримо, так ярко и убедительно, что мы вправе потребовать от авторов ответа на вопрос: а сможет ли Афоня найти в себе силы, чтобы преодолеть самого себя, чтобы стать человеком?

Данелия показал нам, насколько страшен такой человек. Пусть он еще и не превратился в Федула, окончательно потерявшего человеческий облик. Но ему предстоит преодолеть куда более далекое расстояние на пути к Афанасию.

Петр Шепотинник

— Валико, если большой самолет и твой вертолет цепью связать, кто победит?

— Цепь.

Об этом — фильм «Мимино». Смешливый и серьезный. Ироничный и лирический. Достоверный и условный. Современный по материалу, а еще более — по настроению. По вопросу же, который все в фильме призван скрепить, просто-таки злободневный. Кроме того, музыкальный, пластичный, с замечательными артистами. Одно слово — фильм Георгия Данелии.

И сразу, с титров, напрашивается сопоставление, в котором трудно себе отказать. Три имени среди создателей и исполнителей фильма «Мимино» — сценарист Реваз Габриадзе, режиссер Георгий Данелия, актер Вахтанг Кикабидзе — казалось, обещают комедию в духе «Не горюй!», где почти десять лет назад они впервые счастливо соединились. Что же выходит, перед нами впрямь повторение «Не горюй!»?

Умом понимаю, что нельзя в искусстве, да и в жизни тоже, из одного успеха сделать два. Знаю, что Георгий Данелия относится к тем художникам, которые смерть как не любят повторений, после каждой картины делают крутой поворот, меняя тему, материал, стилистику. И тем не менее... Тем не менее зритель, который во мне же (он, поди, в любом критике имеет свою автономию), встретив в титрах такое стечение имен, невольно (и с радостью!) настроился на вариант «Не горюй!».

Но ничуть не бывало. Непохожа эта лента на прежнюю. Другое в ней время: наши дни. И место действия — не только Грузия, но и Москва, а затем, подразумевается, и весь мир. В «Мимино» куда меньше, почти что и нет той восхитительной беспечности и озорства, что проникли даже в печальные эпизоды «Не горюй!» и оставили на картине в целом свой отпечаток. Однако жанр, если присмотреться, в «Мимино» тот же: полусказка, как некогда определил его для себя Георгий Данелия. И плутовской дух не вовсе отсутствует в этой картине. Он — здесь, но дремлет.

Основа комедийности, в общем-то, испытанная: национальный характер в иной среде. Тут уже, кажется, не авторы, а сама ситуация — грузин в Москве! — фонтанирует забавными положениями и оборотами речи. Знай только пристраивай их к сюжету. Данелия и сценаристы делают это умело. Вступая в сферу такой комедийности, они часто отступают со своим жанровым заданием куда-то за рамки кадра, как бы предоставляя изображаемую ситуацию самой себе. Между тем многое, что рассказано ими в непринужденном, чуть насмешливом бытовом тоне, смыкается — парадоксально, неожиданно — с исканиями героя, придает притчевому направлению фильма дополнительные значения, делает его более полнокровным.

Александр Трошин

В каждой своей картине Данелия затевает замысловатую игру с героем. Истинные намерения режиссера зрителям открываются не сразу. Но чувствуется, что у Данелии — легкая рука, что к герою, удачливому или неудачливому, безвинному или виновному, он относится покровительственно и тепло. Качели судьбы то взлетают под небеса, то грозят грянуться оземь, и чем ближе блаженство, тем опасней падение.

<...>

Без сомнения, перед нами фильм Никиты Михалкова. В то же время перед нами — володинский фильм. Режиссер сумел проторить путь к современному автору, не теряя себя, напротив — в союзе с писателем обретая себя. Точно такой же путь проделал и Георгии Данелия, постановщик «Осеннего марафона», ленты, жанр которой в титрах парадоксально определен, как «печальная комедия».

Данелия опытнее Михалкова, и если Михалков пока еще весь — в поисках формирующегося стиля, в тонкой ювелирной отделке подробностей, в их эстетизирующей шлифовке, в колебаниях между всеведением изощренного мастерства и переменчивостью неокрепшего почерка, то Данелия — художник сложившийся, он знает, чего добивается. В его фильмах зрителя всегда увлекает за собой непринужденность быстрого и легкого движения, не столько одолевающего препятствия, сколько весело ими пренебрегающего. Рано или поздно судьба обязана улыбнуться героям Данелии, а потому невзгоды их не пугают, огорчения забываются быстро. Светоносное пространство кадра согрето надеждой, изображения живописны, краски свежи, мизансцены полнятся играющей силой. Художник пребывает в безоблачно-счастливом согласии с жизнью.

Кирилл Рудницкий

«Слезы капали» — фильм-настроение... Не очень веселое. Настроение вообще — материя зыбкая. И наперед о нем сказать что-либо трудно, и о житейских причинах его говорить непросто.

Когда-то, почти 20 лет назад, Г. Данелия снял фильм по одному из ранних сценариев Г. Шпаликова «Я шагаю по Москве». Это тоже был фильм-настроение о настроении. Правда, о счастливом, лучезарном настроении. И объяснение ему давалось чисто эмоциональное, настроенческое: «А просто летний дождь прошел, нормальный летний дождь». Но дело было, конечно же, не в одном летнем дожде. Дождь — поэтическая отговорка. Дело было в универсальности лирического сознания и всемогуществе лирического героя, который умел дружить с городскими улицами и площадями, гуляючи влюблялся, играючи разводил руками чужие беды, который умел быть счастливым сам и делать счастливыми своих друзей.

Через несколько лет обнаружатся глубокие расселины в этом целостном мироощущении. Данелия долгое время держался той же веры. Его лучшие фильмы — красочные манифестации поэзии добросердечия. «Осенний марафон» — нечто другое, шаг в ином направлении.

Юрий Богомолов

Фильм Данелия — на особицу, из ряда вон. И не надо бы втискивать его в рубрики и сегменты классификаций.

Фантастика ли?.. Вероятно, так. Уж больно невероятные вещи происходят на экране. Перемещения во времени и в межгалактическом пространстве, чтение мыслей, победа над гравитацией...

Научная ли?.. Безусловно, нет, скорее антинаучная. Авторы в этом смысле настроены откровенно эпатажно. Они, к примеру, совершенно не намерены даже намекнуть, каким образом перемещается в пространстве ржавая и дырявая бочка — летательный аппарат под названием «пепелац». Или, к примеру, опять же оружие мощной разрушительной силы со звучным именем «транклюкатор»: оно, скорее, напоминает средневековую пищаль или — иная разновидность — финский нож, занесенный рукой урки. А «машинка перемещения» вообще похожа на детскую игрушку. Вся эта дышащая на ладан машинерия откровенно действует лишь чудом и по законам, далеким от какой-либо науки.

Главное, на мои взгляд, в веселой ленте «Кин-дза-дза!» (грустной, пожалуй, куда больше, чем веселой) — это зрелище человеческого падения, разложения и деградации личности. Сказать проще — зрелище оскотинивания. Собственно, сам этот процесс остался вне фильма, но результат — перед нами. Вот они, два жителя планеты Плюк: чатланин Уэф и пацак Би. Два экземпляра человеческой (полно, человеческой ли?) породы.

«Страну рабов, страну господ» и живописуют нам авторы «Кин-дза-дза!», живописуют с горечью фарса, порой гиньоля. Георгий Данелия, человек с обостренным чувством собственного достоинства, пожалуй, только так — брезгливо и жутко — может рисовать мир, где оно утрачено. Тотальному снижению подвергается, пожалуй, все: если пение — то нечленораздельные вопли; если любовь к искусству — то к вульгарному, площадному и притом с унизительными оценками — кличами негодования, плевками или швырянием вознаграждения в клетку, где концертируют бродячие комедианты. Если техника — то скрипучий лом; если наряды — то лохмотья; если лица — то паноптикум! Даже женское кокетство, пикантное и очаровательное, Данелия саркастически снижает, огрубляя телосложение и вульгаризуя телодвижения плюканок, оснащая к тому же их прелести нелепыми деталями костюма, нашлепками и накладками. Даже верховный властитель, чье имя страшит и вызывает трепет, сам Пэ Жэ, неказист и нелеп, похож на опереточного идиота и фата. А его забавы с приближенными в бассейне явно пародируют пышный разврат римских терм.

Конечно, смешно... Разумеется, забавно. Но если всмотреться, за десятками фарсово-трагикомических деталей проступает некая общественная система, достаточно последовательно и строго выстроенная.

… Думается, Георгий Данелия сделал на сей раз свой самый трагический фильм. Отсветы внутреннего трагического пламени не раз прорывались сквозь мнимо лучезарную поверхность его комедийных лент. Отчетливее других проявились они в «Совсем пропащем» — все в той же теме утраты, а потом и отрицания человечности. Кстати сказать, из всех леоновских персонажей в фильмах Данелии Уэф показался мне ближе всего к «Королю». Ближе всего именно трагическим сарказмом, который, впрочем, откликнулся потом глухим эхом и в «Слезы капали»...

И все же именно «Кин-дза-дза!» стала для автора лентой особо трудной и тяжкой. Она вобрала в себя и отзвуки личных драм художника, и непростой опыт последних лет жизни нашего общества и искусства, в частности, кино (картина начиналась ведь в 1983-м, а в наши дни лишь завершилась). Меткие диалоги Габриадзе, причудливый рисунок ролей, выделанных Данелия совместно с актерами, изобретательность мизансцен и трюков вызывают улыбку, а порой и смех. Но полынная горечь сушит губы, и холодок безнадежности нет-нет да потревожит душу. Мне думается, что и неровное дыхание фильма, отдельные его длинноты и несообразности проистекают из того же: из трагического ощущения режиссером утраты человеческого тепла. Вокруг в жизни становится все меньше кислорода — как в том эпизоде на планете Хануд, где его всего-то два процента. Это ведь и про себя, наверное: сесть вот так на белесую, а может быть, седую, отравленную землю, снять противогаз и подышать бескислородьем напоследок. Хватит, мол, уже с меня...

Леонид Гуревич

Вышел бы «Паспорт» лет десять эдак назад, бог ты мой, какой бы ажиотаж поднялся: Израиль на экране! А сейчас — ну, написали несколько рецензий. В прокате «Паспорт» то ли был, то ли не был. Многие просто не слыхали, что есть такой фильм и поставил его сам Гия Данелия.

Впрочем, еврейский мотив, активно задействованный перестроечным кинематографом, в фильме «Паспорт» используется на манер театральной декорации. Тут нет еврейской темы как таковой, зато, как всегда у Данелии, остроумно пародируются связанные с ней стереотипы и расхожая мифология.

Фабула фильма столь же проста, сколь необычайна: грузин с чужим паспортом случайно, против собственной воли, оказывается в Израиле и никак не может выбраться оттуда на свою историческую родину — в Грузию. В конце концов, после многих смешных и печальных происшествий (фирменный знак режиссера Гии Данелии) он ее обретает, чтобы тут же, впрочем, отправиться за решетку. Печаль эпилога превышала бы отпущенную на этот фильм меру печали, если бы в прологе, хронологически следующем за эпилогом, мы не видели героя свободным.

Пространство этого солнечного карнавального фильма располагается между сумрачным заснеженным кладбищем и тюрьмой, раскрывающей перед героем свои материнские объятья. Мотив «родина-тюрьма» авторы приберегли напоследок, а мы ведь еще Штирлицем учены: что под занавес, то и запомнится. Правда, незадачливый герой по имени Мераб, попав мимолетно за решетку еще до отъезда, превращает эту акцию в своего рода жизненную традицию и не минует тюрьму ни в одной стране, куда бы ни ступала его нога.

Михаил Горелик

В новой картине «Настя» Данелия нарочито долго демонстрирует нам трамвай, ползущий по Чистопрудному бульвару. Вспоминайте же — именно в таком трамвае ехал герой Евгения Леонова, именно здесь попал ему в глаз осколок злополучный. А теперь означенное транспортное средство станет местом встречи героини, замечательной, но некрасивой девушки (П. Кутепова) и хорошего парня (В. Николаев), чья любовь поможет не только им самим, но и нам, зрителям, пережить сегодняшние кошмары.

Впрочем, Чистые пруды важны для Данелия не только как связка между 90-ми и 80-ми годами. Герои знаменитой ленты «Я шагаю по Москве» вышагивали по этому району. Тогда там все искрилось, смеялось и пело. Спустя 20 лет — насупилось и притаилось. Наконец, сейчас все окончательно рухнуло. Даже трамваи ездят не сами. Их везут бронетранспортеры. Конверсия и нехватка электроэнергии.

В этой ситуации можно рассчитывать лишь на чудо, каковое и совершает для Насти смешная, заполошная и довольно современная Баба-Яга (Н. Тер-Осипян). Впрочем, на чудо тоже рассчитывать особенно не следует. Внешность фотомодели, подаренная волшебницей, счастья Насте не принесла. Скромная продавщица из магазина канцелярских принадлежностей, став неотразимой, вдруг превратилась в предмет ажиотажного спроса, в «товар», который все норовят купить. И лишь вернув себе прежний облик, девушка соединилась с возлюбленным.

В этом, собственно, смысл картины. Будь собой — вот ключ к тому, как выжить в ситуации крушения всего и вся! Только в себе можно найти источник новых сил для продолжения потерявшей смысл жизни.

Эту не очень сложную, но воистину спасительную мысль Данелия попытался прокомментировать, что называется, от противного, выстраивая на экране сатирически гротескный образ нынешней лживой реальности.

Сергей Лаврентьев

Нет, никакое это не программное кино. Мастер в подобном никогда замечен не был, не его это стиль. И в новой его картине не найдешь, даже если очень захочешь, жеста, который можно было бы толковать как социально значимый и строить на нем критическую концепцию. Зато здесь внятно прочитывается стратегия, полярная той, что сложилась в новом кино. В нем, как правило, перестроечная новь подается сверхкрупным планом, имеет агрессивную динамику и уверенно вытесняет с экрана привычные топосы. Данелия же поступил ровно наоборот. Он впустил на экран давно знакомое и знаемое, рутинное и банальное — словом, жизнь врасплох. А знаки нового быта, семиотику-семантику ларьков, беспроигрышных лотерей, «секьюрити» и апартаментов «новых богатых» с евросанузлами и прочими наворотами растворил в материи своей фирменной киногении. Адаптировал.

Перестроечную новь режиссер иронически снижает. Но не с целью высмеять. Просто у этого художника свое ощущение процесса жизни, близкое, пожалуй, к Экклезиасту с его сакраментальным «и нет ничего нового под солнцем», но без библейской вековой печали. В крутом бизнесмене легко разглядеть бывшего троечника и блатмейстера, отчисленного с третьего курса какого-то вуза за неуспеваемость. Вялые «качки» у входа в больницу отличаются от бывших вахтеров-пенсионеров разве что пятнистым «камуфляжем». Буфетчица из престижного клуба с внешностью шикарной интердевочки ночует на полу у подруги. Продавец лотерейных билетов, в прошлом дипломированный инженер, очень хочет, но никак не может стать «крутым». Короче говоря, перед нами все тот же этнос в предлагаемых обстоятельствах и слегка обновленных декорациях. Стремнина жизни где пролегала, там и пролегает. И в эпоху постсовременности юноши без памяти влюбляются и теряют голову, любимые женщины предают, а нелюбимые жертвуют собой, спасают и утешают. Сам же герой — неудачливый любовник (мотив любовной неудачи главного героя у Данелия постоянный, даже Н.Михалков в «Я шагаю по Москве» получает по рогам) — решительно никак не соотнесен ни с новыми, ни со старыми русскими. Он концептуально неконцептуален. Что делает его свободным и открытым к приключениям, каковые поджидают его в сюжете, не чуждом разного рода «квипрокво»от латинского qui pro quo — «кто вместо кого», фразеологизм, обозначающий путаницу, замену и умеренной авантюрности (что вообще свойственно сюжетам Данелии). Героя можно было бы определить как авантюрного, но чистота амплуа нарушена вкраплениями явного романтизма, доперестроечной наивности и даже детскости Словом, это не современный герой. Скорее, литературный, чем укорененный в реальности. Впрочем, художественный мир Данелия всегда находится в пространстве между реальностью и вымыслом, между жизнью и литературой. Содержательный потенциал его историй, полуреальных-полуфантастических, не в сюжете, а на его полях. И состоит он, как правило, в особом отношении к жизни — в доверии к ней. Но вот что главное: еще вчера подобное мироощущение показалось бы фальшью — настолько оно выпадало из контекста. Сегодня оно в самый раз. Так как налицо общая потребность запить глоток свободы глотком надежды.

Ничего удивительного в том, что режиссера, так искренне увлеченного самим феноменом жизни, зовут Георгий Данелия. Шестидесятничество утверждалось как нравственная философия доверия к обновленной жизни, приятия ее. Удивительно, что эта философема вновь резонирует сегодня, во времена «энтропии смысла» и отмены границ между добром и злом. То ли жизнь в который раз выжила и воспарила поверх споров о ней между модернистами и постмодернистами. То ли просто всем надоело жить в ожидании худшего.

Елена Стишова