Жажда простоты: почему все полюбили «Форреста Гампа»

Из средней беллетристики получается яркое, иной раз первоклассное зрелище: театральное, еще чаще кинематографическое. Примеры? Их десятки, что отечественных, что зарубежных. Тем не менее история «Форреста Гампа» небанальна и в этом смысле.

Читательский успех романа Уинстона Грума был бесспорным, но не впечатляющим, да и понятно: уж слишком скромны литературные достоинства этой книги. Успех фильма Роберта Земекиса не поддается описанию.

А ведь этот режиссер — известный, признанный, популярный, особенно после трилогии «Назад в будущее», — все-таки не был избалован массовым обожанием. Теперь оно стало, хочется сказать, поголовным. В первые же месяцы проката «Гампа» сборы перевалили за $300 миллионов. Знакомые американцы свидетельствуют, что игнорировать эту картину просто неприлично, перипетии рассказанной в ней истории и имена героев у всех на устах. 

Вспоминаю о 13 номинациях в состязании за «Оскар-94». И о шести «Оскарах», которые в итоге фильму достались, включая самые престижные: лучшая картина, лучшая режиссура, лучшая актерская работа. Кстати, и лучшая экранизация. Иными словами, отмечен литературный уровень, хотя книжка Грума без сенсационной экранизации наверняка давно бы заняла подобающее ей место среди уцененных однодневок.

Между прочим, и «Список Шиндлера», другой суперфильм Голливуда 90-х, реанимировал сентиментальную, а местами до неприличия безвкусную книжку, которой самое бы место на этих развалах[имеется в виду книга «Ковчег Шиндлера» Томаса Кеннили — примечание редакции]: в конце концов, к чему-нибудь да обязывает и сам материал. Но после картины Спилберга пошлость мелодрамы на фоне будничного апокалипсиса словно перестали замечать, и книжка тиражируется во все новых переизданиях, появляется во все новых переводах — с год назад я видел ее переложенной на голландский. Теперь она доступна и на русском. Понимаю, ни Спилберга, ни Земекиса не могло и не должно было волновать то обстоятельство, что после их триумфов ложный престиж приобретает, мягко говоря, неважная литература. В конце концов, сочинители таких книжек могут возблагодарить фортуну, похлопотавшую об их реноме и благополучии. Но в слепоту удачи что-то не слишком верится.

Скорее, верится в некую закономерность выбора для экранизаций, приобретающих невероятный отклик, именно проходных книг. Не тех, которые пользовались наибольшим вниманием и спросом, тем более не таких, что стали заметным фактом в литературе. Нет, отбираются романы, которые, по строгому счету, написаны не слишком умело, грешат тривиальностью ходов и предсказуемыми поворотами действия, подчас откровенно топорны по характеру и качеству повествования, зато содержат в себе зерно сюжета, способного пробудить действительно всеобщий интерес. Вызвать взрыв энтузиазма, если за такой сюжет возьмется настоящий мастер. То есть настоящий профессионал.

Мне сложно понять, отчего Земекиса, во всяком случае — у нас, числят как бы во втором эшелоне. И отчего как бы само собой разумеющимися считаются профессиональные достоинства и заслуги, даже когда они неоспоримы. Но ведь дарование может проявляться и в этом: в умении безошибочно опознавать материал, запрашиваемый аудиторией именно сейчас, а не послезавтра. В безотказной способности, увидев перед собой контуры истории, которая потенциально могла бы заинтриговать самую разнообразную публику, находить для такой истории оптимальное художественное воплощение.

Для этого требуется вовсе не так мало, как полагают дилетанты, обожающие разговоры про «больших художников» и «высокое искусство». За этими разговорами можно и не оценить недюжинной изобретательности, точного расчета каждого эффекта, изысканной композиции, которая старается остаться несложной и доступной, но без примитивизма, оскорбительного для нынешней искушенной толпы. Грандиозное впечатление, которое вслед за «Списком Шиндлера» произвел «Форрест Гамп», скептиками и дилетантами, скорее всего, будет отнесено за счет стечения обстоятельств, или капризов моды, или невзыскательности запросов рядового зрителя, но все это суд откровенно тенденциозный. Не по справедливости.

Потому что на самом деле обе эти ленты наглядно продемонстрировали, сколь многое может извлечь даже из мелкотравчатой беллетристики режиссер, для которого подобная словесность остается не более как первотолчком, поводом, чтобы создать нечто по-своему уникальное. И если книжка, указанная в титрах, притягивала лишь занимательностью, да и то относительной, киноверсия становится в массовом восприятии искусством без всяких оговорок. А натяжки, мелодраматические штампы, даже привкус шаблонности — все это если и не преодолено экранизаторами, то спрятано до того талантливо, что уже не распознается теми, кто рыдает, следя за развертывающейся на экране историей Форреста Гампа, или утирает глаза, внимая истории Оскара Шиндлера, экранизированной полтора года назад.

Я не выдумал этого обливающегося слезами зрителя, я знаю, как его — вернее их — зовут. Они сами публично описали свои волнения: Александр Генис — делясь впечатлением от «Форреста Гампа», Дмитрий Быков — рассказывая читателям, какое действие произвел на него «Список Шиндлера». А уж если критики, да и к тому же любители щегольнуть собственной язвительностью, так расчувствовались, что должен испытывать обыкновенный киноман, тем более человек, выбирающийся в кино от случая к случаю. Для него, разумеется, тут событие, рождение современной классики, потрясающие шедевры и тому подобное. Иронизируйте сколько угодно или, если оскорблены профанацией великих тайн, возмущайтесь и обличайте, все равно было бы глупостью отрицать, что в кинематографическом мире произошло событие. Даже два события, разделенных кратким сроком.

Хотя надо сразу внести уточнение: при схожести впечатления, оставленного картинами Спилберга и Земекиса, если об этом судить по массовому отклику, сами картины совершенно разные. Не только по темам и по эстетике. Даже по исходной установке, по цели, которой каждая из них стремится достичь.

Не суть важно, что получилось из чрезвычайно амбициозных намерений, важна сама их амбициозность. Спилберг доказывал, что метафизические категории волнуют его больше, чем ужасы, производимые акулой, и под силу его искусству не меньше, чем экзотика с динозаврами. Голливуд убеждал, что нет европейской монополии на серьезное, а главное, сложное искусство. Сложное по материалу, сложное и по художественному языку, сколько бы ни распознавалось знакомых клише за этой выпячиваемой эзотеричностью.

Доминирующее побуждение создателей «Форреста Гампа» совершенно иное: простота. Тут всемерно подчеркивают ординарность и проблематики, и вкладываемых в этот сюжет обобщающих смыслов, а клише постоянно на виду, и конечно, они выделены с намерением. Все направлено к тому, чтобы присутствовала узнаваемость происходящего, а между залом и экраном не слабела интимная доверительность. Выстоявшим очередь в кинотеатр все должно быть понятно до последней мелочи и так близко, словно свершения и горести Форреста Гампа — это их собственный удел. Словно все это случилось с ними самими или с кем-то прекрасно им известным, как близкие родственники, как сослуживцы, как соседи, которых годами встречаешь на улице в один и тот же час, возвращаясь с работы.

И в самом деле, хотя заглавный персонаж представлен чуточку экстравагантным (этой подсказкой прекрасно пользуется Том Хэнкс, создавая характер обаятельного чудака), перед нами проходит на редкость безыскусная повесть. Причем она очень прочно вписана в социальную хронику Америки последних 40 лет. На экране Кеннеди, и Линдон Джонсон, и Никсон — это чудеса компьютерной графики, создающей реальное впечатление, что Гамп и правда говорит с ними всеми. На экране беспорядки, начавшиеся с введением закона о десегрегации школ в родной герою Алабаме, и бои среди вьетнамских джунглей, и коммуны хиппи на центральных площадях американских мегаполисов. Словом, с массой характерных примет запечатленное время.

Еще не окаменевшая, даже не отодвинувшаяся в прошлое история буквально обволакивает зрителя. А герой словно вытолкнут на поверхность из ее неостывших недр. И даже когда перед нами эпизоды его сугубо частного существования, все равно он воспринимается только вместе с историческим действом, где Гамп не свидетель, но участник. Причем самый что ни на есть рядовой. Вот что особенно важно.

Так уж получается, что трижды этому рядовому участнику выпадает посетить Белый дом, побеседовать с первыми лицами страны, но вообще-то Форрест ничуть не протагонист исторической драмы. Он просто подхвачен потоком, где многое перемешалось — трагедия и фарс, величественное и ничтожное, целенаправленность и хаос. Целенаправленность все-таки преобладает, это, без всяких натяжек, коренная идея фильма. Показывают судьбу обыкновенного американца и ведут разговор о фундаментальных американских ценностях, а они не могут быть поставлены под вопрос. Во всяком случае, не в голливудской картине, откровенно рассчитывающей на внимание и признание миллионной аудитории.

Допустима необидная ирония, легкая насмешка, подтрунивание, но сколько-нибудь заметная отчужденность от этих ценностей, от этих верований, без которых немыслим американский социум, потребовала бы все радикальным образом переделать в пленительно незамысловатом фильме, вовсе не страшащемся, что рассказанная в нем простая история окажется упрощением Истории. Именно это и происходит, когда эпизод за эпизодом, нередко впадая в явную иллюстративность и заданность, нам доказывают, что сложности и заключения, выпадающие герою, — словно испытания, посланные самой Америке, а значит, все у Форреста кончится хорошо, потому что все и всегда кончается хорошо для этой уникальной страны, как бы ей тяжело ни приходилось.

По отношению к «одноэтажной Америке», когда-то описанной Ильфом и Петровым, этот герой, что называется, плоть от плоти и кость от кости, пусть поначалу он и кажется гадким утенком — неловкий, застенчивый, тяжело переступающий в своих ортопедических ботинках. Но вот при первом же серьезном повороте событий он, преодолев себя, сбрасывает эти протезы, удирает от улюлюкающих мальчишек, ощущая сладость новообретенной свободы. И этой нехитрой метафорой, собственно, все сказано о Форресте Гампе. Он — из гущи, он не на котурнах, а напротив, как все, и притягателен как раз своей типажностью, провоцирующей, облегчающей для каждого, кто сидит в зале, отождествление с этой судьбой. Но он и символ, сгусток тех духовных и нравственных начал, которые, по счастью, не знали никакого декаданса, не подверглись ни малейшей девальвации, подразумевая здоровые американские массы. Он эмблема, которую обаяние Тома Хэнкса и режиссерская точность Земекиса позволяют сделать живой.

Тем не менее эмблематично в этом персонаже все: преодоленная — исключительно собственными усилиями — физическая ущербность, успехи в бейсболе (национальном американском спорте) и самозабвенная страсть к национальному напитку, из-за чего пришлось экстренно отыскивать уборную после президентского приема, где пепси давали бесплатно. Эмблематичны последующие свершения Форреста в пинг-понг — а разве Америка не умеет стремительно осваивать новые для себя сферы человеческой деятельности? — и братские отношения, которые его связывают с солдатом-негром: как же иначе, теперь ведь воцарился настоящий культ всех и всяческих меньшинств; и слава, которую он стяжал, пересекая трусцой штат за штатом во времена, когда джоггинг сделался национальной манией.

Эмблематично даже его странно звучащее имя, ведь оно напоминает о генерале, командовавшем подразделением южан в Гражданскую войну и потом возглавившем ку-клукс-клан, а еще об актере, полтора века назад сводившем с ума провинциальных почитателей Мельпомены. История. Еще Генри Джеймс говорил об одержимости своей, пусть куцей, историей как о массовом американском помешательстве, сразу выдающем молодость этого народа.

Развертывающийся на экране биографический роман густо начинен национальной мифологией, не всегда отчетливой для тех, кто вырос на других преданиях, другой культуре. Эти отголоски иногда воспринимаются как травестия неискоренимых американских поверий, и например, вся история обогащения Гампа, занявшегося ловлей креветок в мелких прибрежных водах, кажется ироничным парафразом преданий о китобоях из Нантакета, закладывавших самые устойчивые черты американского характера. Тут, правда, распознается и скептичный комментарий к традиционным для Америки историям о тех, кто «сам себя создал».

Но ведь ловить креветок завещал герою тот его погибший во Вьетнаме друг-афроамериканец. А кроме того, с этим занятием сопряжена духовная реанимация лейтенанта, потерявшего в джунглях обе ноги. Он опустился, озлобился, кощунствовал словом и делом. Потом был шторм, когда уцелело одно-единственное суденышко Форреста и Дэна, уверовавшего, что все-таки он не оставлен Богом. Под конец мы его увидим на лужайке перед домом Гампов: рядом с калекой, заставившим себя встать на костыли, девушка-невеста. Жизнь продолжается.

Она продолжается и для Форреста даже после того, как могильным холмиком завершена его пожизненная, почти до самого конца безответная любовь к «девочке из соседнего двора», явившейся в фильм прямиком из бесчисленных душещипательных версий этого вечного американского сюжета. В обработке Земекиса появляется кое-что современное — правда, отец, посягающий на собственную малолетнюю дочь, присутствовал и в бульварных романах, и, например, у Фицджеральда («Ночь нежна»), однако хиппи, негритянские активисты, СПИД добавлены из набора новейших реалий. Ими, впрочем, почти ничего не изменено по сути — все тот же откровенный штамп, который под конец вдруг наполнится патетикой.

И вот так в картине Земекиса повсюду: кажется, сплошная пародия, но на поверку выходит, что все очень серьезно, и «что казалось шуткой, оказалось раной», и комедийность допускается только в самых невинных формах, потому что замысел как нельзя более серьезен. Нужно напомнить, что и во времена, когда только и слышно о постмодернизме, принесшем тотальный скепсис, который стал опустошительным интеллектуальным поветрием, остались идеалы, незыблемые для хороших простых людей. Остались заветы и нормы, не подлежащие ни осмеянию, ни сомнению в их истинности.

Самое замечательное для зрителя «Форреста Гампа» в том, что, вопреки ходульности поучений да и ряда ситуаций, появившихся лишь с целью разъяснить и удостоверить такого рода максимы, доверие к ценностям, провозглашенным этим фильмом, устанавливается сразу же и не слабеет до конца. Схематизация на виду, хроника эпохи сведена к примитиву, клише, позаимствованные из откровенно банальных переложений почтенного сказания, именующегося «американской мечтой» о добрососедстве равно счастливых и полностью себя осуществивших сограждан, буквально режут глаз. Но выбор, который делает для себя, доверяя этическому чувству, герой, оказываясь порой в трагифарсовых, порой в очень тяжелых жизненных положениях, все равно убеждает. Потому что этот герой наделен качеством поистине незаменимым и бесценным — способностью нравственного самостояния.

Этим-то, вероятно, и привлекла Роберта Земекиса довольно заурядная книга: возможность повернуть изложенную в ней биографию очень эксцентричного персонажа, который вечно не в ладу с окружающим, так, что эксцентрика станет безошибочным знаком настоящей человечности, верности своему высокому призванию на земле — жить честно, верить в несколько общеизвестных, но от того не менее обязательных истин и помогать другим, когда они нуждаются в такой же вере. Грум в своем романе нажимал на сентиментальные кульминации вслед слишком предсказуемым комедийным ходам, и кое-что осталось в фильме Земекиса, но интонация изменена очень заметно, и, соединившись с безупречным профессионализмом создателей картины, эта перемена обеспечила «Форресту Гампу» признание, о каком можно только мечтать.

Случайности тут нет ни малейшей. Ибо ни для кого не тайна, что под конец века, после всех потрясений и головоломных поворотов истории вызрела, обостряясь прямо на глазах, жажда простоты и прочности моральных оснований. Потребность в нравственном образце, которому можно довериться без страха, что это окажется очередной ложный идол. Уверенность, что жизнь при всех ее сложностях и горестях неистребима, а доброта, верность долгу, товарищество, пронесенная через все разочарования любовь непременно вознаграждаются, и таков высший закон бытия.

А если это только закон сказки, то ведь без сказки, обладающей обаянием полной достоверности, жить тоже тяжело.