Генрих ИгнатовФильм, который смотрит меня

 Алексей Тютькин: Может быть, это предуведомление излишне, но я решил, что его следует сделать. Не сочтите мои вопросы слишком уж бестактными или даже грубоватыми — я всецело за вас, так как ваши фильмы «Прощание» и «Нож в твоем сердце» — радость и восхищение, столь редко выпадавшие на мою долю в последнее время; и все же я иногда буду играть роль адвоката дьявола.

Тезис. Поставить в ряд

Алексей Тютькин: Первое — самое простое, а на деле крайне глупое желание, возникающее при просмотре ваших фильмов: поставить вас в некий ряд «Джеймс Беннинг — Хайнц Эмигхольц — Клеменс Клопфенштайн и другие». При этом на некоем интуитивном уровне отличия между вашими работами и фильмами упомянутых синеастов схватываются весьма цепко. И все же: насколько верно (или глупо) желание встроить вас в рамки «структурного кино»?

Генрих Игнатов: Я не могу соотнести свои фильмы с работами вышеупомянутых авторов, так как думаю, что технология и мотивация при создании фильмов тут все-таки разная. Структурное кино, как мне кажется, порождает определенный «метод» работы со временем и со взглядом на реальность, к которой я абсолютно не стремлюсь. Длина кадров в моих фильмах, которые вы посмотрели, не основана на математических вычислениях, она рождается во время монтажа, в попытке сфокусироваться на том, что беспокоит меня здесь и сейчас и, следовательно, несет в себе абсолютно субъективный порядок времени, вне какого либо математического или интеллектуального расчета.

Алексей Тютькин: Связь довольно поверхностная и даже банальная: ваш фильм «Прощание» — Италия — Микеланджело Фраммартино. Верна ли такая отсылка или лучше от нее избавиться?

Генрих Игнатов: Если мы говорим о моем первом фильме «Прощание», то лучше подумать о Франко Пьяволли и Богдане Дзиворском в отношении звукового наполнения, а также возможен ли диалог с фильмами демиурга итальянского кино Луиджи Ди Джанни: из пленки его фильмов состояла магическая и не на что не похожая реальность тех мест, но, к сожалению, сегодня она ослепла сама от себя, так как стала цифровой. Воспоминание о том времени остается, и к нему по мере сил и возможностей хочется возвращаться в таком вот аудиовизуальном диалоге. Но на самом деле я опять же не склонен проводить какие-то визуальные параллели с другими авторами, так как больше сфокусирован на развитии взгляда места, в котором нахожусь, а не визуального референса, то есть взгляда автора со своей оптикой. Смотреть не через чужие фильмы — это важно.

Алексей Тютькин: И снова связка, не самая сложная: ваш фильм «Нож в твоем сердце» — итальянское кладбище — Campo Santo В. Г. Зебальда. Этот немецкий изгнанник занимает ваши мысли только вне кинематографической области?

Генрих Игнатов: Мне кажется, если мы можем говорить о творческом наследии В. Г. Зебальда в этом фильме, то отправной точкой могли бы стать его слова, написанные в книге «Головокружения»: «Учиться отказываться от всего в чувственности восприятия, кроме созерцания». На самом деле я стал задумываться об этом только после вашего комментария по поводу призрачности этого моего фильма; звуковой ряд в нем подчеркивает призрачность настоящего и тревогу прошедшего.

Антитезис. Из ряда вон

Алексей Тютькин: Как мне думается, ваши фильмы от работ представителей «структурного кино» и вообще режиссеров, тяготеющих к длинным статичным кадрам, отличает то, что вы опыт своего созерцания пытаетесь, на мой взгляд — удачно, просто перенести в пространство аудиовизуального, т.е. воплотить его в фильме. Насколько верна моя интуиция по этому поводу?

Генрих Игнатов: Да, вы правы.

Алексей Тютькин: Вернемся к «Прощанию» и фильмам Микеланджело Фраммартино: на мой взгляд, различие между ними в том, что в ваших работах начисто отсутствует цирк, дрессура (см. «Дар»). Вам достаточно, чтобы ночной улицей прошмыгнула кошка; Фраммартино устроил бы из этого микрособытия целый цирковой номер, тем самым порождая историю. Вы нарочно не допускаете нарратив в свои фильмы?

Генрих Игнатов: «Прощание» — это фильм, в котором нарратив выстраивается посредством случайностей и совпадений, порой замаскированных, едва различимых, потому что событийность для меня в этом месте была чересчур навязчива. Затем во время монтажа я старался подчеркнуть те вспышки реальности, которые, как мне казалось, имеют непосредственное значение того, что в этом месте происходило. В деревне умер человек, я хотел подчеркнуть только то, что связывает это место воедино и продолжает этот бесконечный природный цикл вещей.

Алексей Тютькин: Визуальные посвящения в начале «Прощания» и «Ножа в твоем сердце» — остранняющий жест? Или, наоборот, подсказка для зрителя, веха, направляющая смотрение?

Генрих Игнатов: Оба посвящения пытаются направить наше смотрение, вы правы.

Первый фильм я посвятил своему отцу, потому что он умер в тот момент, когда монтаж подходил к завершению, его присутствие в этом фильме для меня очевидно. Он любил каштаны, но об этом я узнал только после его смерти. Во втором фильме посвящение, скорее всего, является остранняющим и наивным жестом, так как для того, чтобы войти в этот фильм, нужно стать буквально ребенком, без шаблонного восприятия о происходящем там действии.

Синтез. Кадр, звук, монтаж

Алексей Тютькин: В ваших фильмах, которые я посмотрел, видна огромная работа с изображением и звуком (я знаю, что над «Ножом…» вы работали два года). У меня родилось устойчивое, но не имеющее доказательств чувство, что ваши киноработы столь притягательные и очаровывающие из-за точнейшего кадрирования. Какую взять крупность, где поставить камеру — насущные для вас вопросы?

Генрих Игнатов: Чаще всего при съемке фильма у меня нет времени на то, чтобы поставить камеру и как-то кадрировать пространство, я просто интуитивно ставлю ее в одном месте, а затем в другом. Скорее всего, то, о чем говорите вы, имеет техническую специфику: я использую 50-мм объектив, и он сам по себе сужает пространство, без моего непосредственного участия. Времени подумать об этом нет, потому что обычно все происходит как в каком-то трансе или сне.

Алексей Тютькин: Соавторкой, создающей аудиопространство ваших фильмов, выступает Анна Воскобойникова. Кадры, снятые вами, не подвергаются обработке, со звуком дело обстоит так же?

Генрих Игнатов: Звук занимает главенствующее место, но к нему мы возвращаемся в момент монтажа, за редким исключением, когда возможно использовать звук с камеры (микрофон во время съемок чаще всего отсутствует — из-за неудобства в перемещении). Вместе с Анной мы слушаем то, что я смог записать, обсуждаем, и затем начинается самое главное — ее техническая работа со звуком, выстраивание звукового ряда, запись листка, шуршащего на дороге, собаки, дыхания кота или поворот его головы, крутящейся будто бы на шарнирах. Без нее этого не было бы, все это сделано рукотворно и продумано вне технических новшеств больших студий.

Алексей Тютькин: Как человек, снимавший во время оно небольшие фильмы, главные роли в которых играли кошки, знаю наверняка, насколько силен соблазн подложить под изображение закадровую музыку или объясняющий комментарий. Знаком ли вам этот соблазн?

Генрих Игнатов: Звуковой ряд музыкален и без этого; просто не представляю, что должно происходить в фильме, чтобы там могла заиграть музыка или появиться комментарий. Это не догма, просто я никогда не находился в такой ситуации.

Алексей Тютькин: Еще один вывод, следующий сугубо из опыта смотрения и именно поэтому сложно доказуемый: каким-то манером вы монтируете кадры, сменяя их именно тогда, когда из них уходит напряжение. Чувствуете ли вы диктат монтажной склейки? Как вы монтируете?

Генрих Игнатов: Говоря о монтаже, как я уже упоминал ранее, все было сделано интуитивно — из-за состояния надрыва, в котором я находился. Сами кадры помогают мне прислушаться к себе, к состоянию, в котором я находился в данный момент, и имеют терапевтический эффект лично для меня. Двигаясь от одного кадра к другому, я пытаюсь проявить мир, который смотрит на меня и вступает со мной в диалог. Мир требует невероятной концентрации и, может, в какой-то момент даже излишней: мы можем выпасть из фильма, чтобы зайти в него снова и дать шанс блуждающему где угодно сознанию найти свой внутренний стержень, чтобы побыть наедине с самим собой. После показа «Прощания» в Москве одна женщина мне сказала: это фильм, который смотрит меня.

За пределами диалектики. Смысл

Алексей Тютькин: Планы ваших фильмов весьма однородны. Смысл фильма рождается из монтажа или какая-то определенность вашим работам даже противопоказана? Может быть, достаточно созерцать и ничего более?

Генрих Игнатов: Монтаж — это некий пунктир, а лучше сказать — камушек: кадры спотыкаются об него, но как бы остаются на ногах, чтобы пережить своего рода напряжение и затем столкнуться друг с другом снова. Созерцание — это наивысшая точка увиденных вами фильмов. То, что приходит после тревоги. Надеюсь, мои фильмы этого не лишены.

Алексей Тютькин: Каких элементов, по вашему мнению, достаточно, чтобы создать фильм?

Генрих Игнатов: Главный элемент — это впечатление, которое хочется реализовать при помощи камеры и звука в процессе монтажа. Свет также необходим, но мы знаем, что даже слова в полной темноте способны проявлять невидимое.

Алексей Тютькин: Игровое кино для Генриха Игнатова — что это такое? Проблемное пространство? Задача, которую хотелось бы решить? Может быть, цель дальнейшего творчества?

Генрих Игнатов: Я не склонен делить кино на документальное и игровое, так как в наше время мы сталкиваемся с жестким диктатом форматов и шаблонов. Кино — это прежде всего авторский жест, и если в увиденном есть крупица достоверности, то эти различия абсолютно не важны.

Алексей Тютькин: Жесткий и даже жестокий вопрос, но который может задать большинство зрителей ваших фильмов: ваш киностиль окончательно сложился, как долго можно снимать на его основе? Может быть, Генрих Игнатов резко изменится?

Генрих Игнатов: Если я еще когда-нибудь попаду в подобное пространство, наполнение эмоциями и смыслами, в которых есть дух прошлых работ, то, скорее всего, опять вернусь к тому, с чего начинал. Сейчас я работаю над новым фильмом, и он радикально другой по форме своей выразительности, хотя и там объекты иногда могут хранить частицы безмолвия. Посмотрим, что будет дальше.