Джесси АйзенбергХэппи-энд существует в фильмографии Ханеке

— «Вивариум» — кино очень мрачное. Вы тоже так видите мир — все бессмысленно, ад — это мы сами?

— Вы знаете, я же из семьи русских евреев, разумеется, разделяю самые страшные опасения насчет человечества, его настоящего и будущего. Как говорится, двух мнений тут быть не может. Экзистенциализм — наше все. А уж 2020 привел неоспоримые аргументы в пользу, допустим, Камю. Хотя нет. Камю в пересказе Уэльбека. 

— «Вивариум» показывает нам ужасы взросления. Вы разделяете эту точку зрения, что с возрастом все становится совсем невыносимо?

— Конечно. А что, кто-то думает иначе? Хотел бы я посмотреть на этого человека. Другое дело, что и детство отнюдь не потерянный рай, а превью ада. Я вообще не склонен идеализировать прошлое — как свое собственное, так и в более широкой исторической перспективе. Взять Вуди Аллена. Ну он же всегда был несчастен — как в черно-белую, так и в цветную эпоху. Понятно, что поводы для умиления, для ностальгии по чему-то, что больше не вернется — от дисковых телефонов до курения в барах — как бы есть, но это же утопия и самообман. Звонить все равно некому, пить и курить хоть в барах, хоть дома тоже не с кем. Жизнь идет, тоска не проходит. Мне нравится наш разговор.

— Ваш герой попадает в ад только лишь потому, что хотел «нормальной жизни». Как вы считаете, «нормальное» сегодня не под запретом? Кажется, что это очень точная метафора происходящего, ибо «нормальными» намерениями выложена дорога в ад.

— Опасный вопрос. Что нормально для вас, может быть безобразным для окружающих. А окружающие — это большинство. А на мнении большинства зиждется демократия. Но важнейшей целью демократии является забота о меньшинствах. Короче, разбираться в этих процессах — сизифов труд. Вот мы опять вернулись к Камю. Что и требовалось доказать. Лично я чувствую себя с рождения в меньшинстве. И это тоже нормально, жизнь — не каникулы, а Вивариум. Любые намерения ведут в ад, ничего не попишешь.

— Ваш герой также слабак. Прямо скажем — не Гэри Купер, не молчаливый тип, о котором еще 20 лет назад любил посокрушаться Тони Сопрано, оплакивая вперед паровоза прогресса классическую маскулинность. Как вы считаете — быть мужчиной сегодня значит…?

— Страдать. Но это же не новость. Женщиной, я уверен, быть еще хуже, чем мужчиной. Но это просто моя личная аберрация. Обычно люди думают, что они самые несчастные, а всем остальным чуть полегче. Сравнивают и завидуют. Я не такой. Я всегда исхожу из предпосылки, что остальным еще тяжелее. Возможно, это извращенная форма солипсизма. Все плохо, но все же мне повезло с собой. Ведь я мог бы быть, например, оптимистом или маркетологом.

 — Чем вы вдохновлялись во время работы над фильмом? Моей первой ассоциацией при просмотре стали романы Дорис Лессинг «Пятый ребенок» и «Бен среди людей».

— Совершенно верно. Лессинг я даже перечитал перед съемками. Но вообще любые авторы, настроенные самым беспощадным образом к этой паскудной реальности, значились в моем рабочем списке. От Достоевского к Селину, от Кроненберга к Триеру. Важно было стереть со своего лица улыбку. Ну или сделать так, чтобы она появлялась только как разновидность нервной идиосинкразии.

 — Героиня Имоджен Путс в фильме все время повторяет в ярости этому голему, взявшемуся из ниоткуда: «Я не твоя мать». Мотив, являющийся, как мне кажется, отголоском феминистской повестки.

— Ну да, конечно. Все сегодня является отголоском феминистской повестки, тем более тема материнства в нашем фильме. Этой социальной ролью тысячелетиями ограничивалось маневренное пространство женщины. Материнство, плодородие, домашний очаг… Человека нельзя ставить в рамки. Мы все, конечно, чьи-то дети, но в первую очередь — товарищи по экзистенциальному несчастью.

— «Вивариум» заканчивается плохо. Скажем так, хэппи-энд во вселенной вашего фильма как опция невозможен. Ну а в жизни? Тоже нет места надежде?

— Есть. Ведь мы точно знаем, что однажды все закончится. Такая надежда на избавление. И от себя, и от других. Короче, хэппи-энд существует в фильмографии Ханеке.