Гаспар Ноэ«Вихрь» более сентиментален, чем другие мои фильмы

— Как в фильме в главной роли появился Дарио Ардженто? Вас связывает дружба или это исключительно рабочее общение?

— Я познакомился с ним 30 лет назад на фестивале в Торонто. Я был там со своим фильмом «Падаль», после которого я уже начал снимать полный метр. Мой фильм поставили в программу ночных показов, потому что он был, конечно, слегка жестоким. Так мой фильм оказался в той же секции, что и фильм «Травма» Дарио Ардженто. Организаторы фестиваля спросили меня, не хочу ли я познакомиться с ним. Я сказал: «Конечно, хочу, это же Ардженто!» Мы поужинали вместе, он посмотрел мой фильм, я его, и мы стали друзьями. 

Он сказал мне, что если мне нужен будет сопродюсер для первого полного метра, он готов им стать, потому что он занимался в том числе и продюсированием. Но тогда сотрудничества у нас не случилось, потому что я решил снять вторую часть «Падали» — фильм под названием «Один против всех». Поэтому я не просил его участвовать в проекте. Но мы оставались на связи, встречались на фестивалях, и, когда три года спустя я работал над «Необратимостью», я познакомился с его дочерью Азией. Мы тоже подружились, а потом Дарио приехал в Париж в то время, когда я делал монтаж «Необратимости». Я пригласил его поучаствовать в процессе. Так что да, это долгая история дружбы.

— Что вас в нем привлекает как в актере?

— Я всегда думал, что он невероятно харизматичен и ему следует сняться в кино. Но он — тот тип режиссера, который ни за что не хочет быть по другую сторону камеры. Для него важно говорить о том, как видит он. Кроме того, например, я помню, как он представлял свои фильмы во французской Синематеке. Он мог говорить целый час без остановки, и публика была просто заворожена им, смеялась и аплодировала. Он прирожденный комик.

И когда полтора года назад мои продюсеры предложили мне сделать фильм в одной единственной локации, с двумя-тремя персонажами — тогда еще была пандемия и в принципе делать что-то другое во Франции не было возможным, — я сказал: «У меня есть идея». У моей матери был Альцгеймер много лет назад, и я знаю, каково это — быть членом семьи, в которой кто-то с каждым днем неумолимо теряет память.

Я решил, что это будет история пожилой пары, в которой жена страдает деменцией, муж не справляется с обязанностью ухаживать за ней, а их сын пытается спасти ситуацию.

И даже до того, как я сел и начал писать сценарий, я был уверен, что мне нужен кто-то настолько же харизматичный, как Дарио Ардженто и Франсуаза Лебрун. Продюсеры сказали — давай снимать. Мы арендовали локацию, начали обустраивать квартиру, где происходит действие фильма. Я связался с Франсуазой, она тогда была в Париже, она сказала — да, я с удовольствием снимусь в фильме, если мне понравится человек, который будет играть моего мужа. Но они не были знакомы с Дарио Ардженто. Я решил связаться с ним, но он был занят на съемках своего фильма «Темные очки», а мои продюсеры являлись и продюсерами его фильма. И я подумал, черт, Ардженто, мой актер мечты, не будет сниматься в моем фильме. Но мой продюсер сказал, что они переносят съемки «Темных очков» на три месяца из-за ковида и ограничений в Италии. Я сразу воодушевился, решил позвонить Азии, подумав о том, что, может быть, он согласится сняться у меня, раз теперь он свободен.

— Тяжело это было — уговорить Ардженто побыть однажды по другую сторону камеры?

— Азия сказала мне прилететь в Италию, я прилетел следующим утром. Мы провели целый день в разговорах. Я думаю, он согласился по трем причинам. Первое — это то, что ему нравятся мои предыдущие фильмы, второе — мы много говорили с ним о фильме «Умберто Д» Виторрио де Сики, это фильм, который мы оба любим, главного героя в нем играет непрофессиональный актер. Если человек никогда не снимался в кино, ему будет сложно запоминать столько текста. И я сказал Дарио: «Я никогда в жизни не заставлю тебя учить ни строчки, я же знаю, что ты режиссер! Так что сосредоточься на своей импровизации, если ты согласишься, то будешь режиссером своей собственной роли, а я буду режиссером одной из двух камер и режиссером монтажа». Ему, похоже, стало комфортно от моих слов, и он согласился. И потом он говорил, что согласился только потому, что это был полностью его герой, потому что фильм собирался снимать его друг Гаспар, а еще потому, что не надо было учить слова. И потом он с гордостью добавлял, что больше он никогда не будет этого делать. (Смеется.)

— Я очень люблю фильм «Мамочка и шлюха», мне кажется, Франсуаза Лебрун там гениальна. И в вашем фильме она так же прекрасна, но совершенно другим образом.

— Франсуаза Лебрун снялась в «Мамочке и шлюхе» почти 50 лет назад, режиссер фильма Жан Эсташ был ее партнером на протяжении пяти или шести лет. По сути, она и была совершенно другой актрисой, когда снималась в том фильме. В основе картины Эсташа лежит его другая любовная история, и он попросил Франсуазу, свою тогдашнюю любовь, сыграть девушку из прошлого. И теперь, как мне думается, многие будут смотреть на нее другими глазами и переосмысливать в том числе и фильм Эсташа. Мне кажется, если вы упомянули этот фильм, вы тоже об этом думали.

Я был зачарован ее игрой в том фильме, финальный монолог в «Мамочке и шлюхе» — гениальный. Я думал о том, что она прекрасная актриса, все грани таланта которой не были открыты. И я считаю, что лучшая роль Франсуазы со времен «Мамочки и шлюхи» — в моем фильме. Вы сами ее видели: первый раз, когда ей было 29, в моем фильме ей 78, и это очень странное ощущение — увидеть эти два фильма, допустим, на одном кинофестивале, потому что это совершенно разные периоды ее жизни.

Франсуаза не знала никого, кто страдал деменцией, так что я показывал ей множество видео, которые у меня были и которые я находил. Она выстроила свой перфоманс на основе того, что увидела. Я просил ее выразить то, что она чувствует, через взгляд, а не через слова. 

— Не могу представить другой формы для этого фильма, кроме как разделенный экран. На мой взгляд, он становится во многом и самим содержанием вашей картины. На каком этапе у вас появилось желание использовать разделенный экран? И можно/нужно ли ваши две последние работы с разделенным экраном рассматривать в паре?

— «Вечный свет» — это фильм, который мне предложил снять бренд «Сен Лоран». Когда я начал снимать его — совершенно без сценария, все это было довольно сумбурно, у меня была идея фильма, съемки которого пошли не так, и все это происходило внутри другого фильма. Я думал, что я смогу снять его долгими кадрами, как я сделал это в «Экстазе», но в первый же день все пошло наперекосяк, и я решил, что буду снимать, используя две или три камеры. В процессе монтажа я решил, что будет забавно, если я смонтирую одновременно одну, две или три сцены. Мне очень понравился этот киноязык. Год спустя бренд «Сен Лоран» снова предложил мне снять фэшн-фильм, он доступен на YouTube и называется «Лето’21». Я снова снимал его с помощью двух камер и закончил его к декабрю 2020 года, мне он очень нравится — он кажется мне ремейком «Суспирии» Ардженто, но с разделенным экраном. Я знаю, что люди действительно говорили, что у этого фильма настроение картин Ардженто. 

Потом я поехал в Буэнос-Айрес провести время с отцом. Через две недели я вернулся, и мой продюсер предложил мне снять новый фильм и спросил, есть ли у меня идеи. Я ответил, что хочу снять фильм с Дарио Ардженто в главной роли, снова используя формат разделенного экрана. Я был уверен, что сейчас это будет иметь гораздо больше смысла, чем раньше, потому что это история про двух людей, которые были парой долгое время, которые живут под одной крышей и которые сегодня не ощущают никакого родства друг с другом. Так что в «Вихре» двойной экран несет в себе очень сильную эмоциональную составляющую. Через него зритель может ощутить одиночество, которые испытывают герои. В случае с «Вихрем» мне даже не нужно объяснять этот концепт.

— Мне кажется, это самый грустный ваш фильм, хотя и в остальных не то чтобы много веселого. Как вы сами считаете, этот фильм похож на ваши предыдущие работы или, скорее, стоит особняком?

— Я бы сказал, что есть два фильма, которые максимально близки моей личной истории. Это «Любовь» и «Вихрь». Да, «Вихрь» — грустное кино, но, наверное, он более эмоционален и сентиментален, чем другие мои фильмы. Например, в «Любви» Ханеке есть определенная жестокость, но, с другой стороны, в ней больше драмы и повествования. Мне кажется, что в моем фильме есть такая грустная сладость, которая нравится зрителям. Его могут воспринимать как сентиментальный документальный фильм. Когда моя мать заболела и все то время, что продолжалась болезнь, я не мог перестать плакать. Так что, когда я стал работать над фильмом, я сказал себе, что хочу разделить со зрителем именно те эмоции, которые я испытывал тогда. Я хотел, чтобы при просмотре фильма люди плакали. Я счастлив, когда зрители разделяют мои чувства.