Пароль «Асса»: как фильм Сергея Соловьева стал манифестом поколения Цоя

Двухсерийная «Асса» — всего лишь часть, и, возможно, не самая главная, причудливой мифологии, сложившейся вокруг и около артефакта за три десятилетия после его скандальной премьеры в ДК МЭЛЗ. Фильм оброс тяжелым шлейфом смыcлов, домыслов, апокрифов и прочими румянами-белилами, поток которых не иссякает по сей день.

Недавно я слушала (на каком СМИ — не помню и ссылки не дам) режиссера-постановщика «Ассы» и выдающегося спикера Сергея Соловьева. Согласно его последней версии, фильм рождался импровизационно, типа хэппенинг. Методом «с миру по нитке». Сергей Александрович едва ли не клялся, что ни политических демонстраций, ни фиги в кармане, словом, ничего крамольного он не замышлял, не имел в виду.

Просто: он поручил дрожащему дебютанту, 19-летнему студенту Сереже Ливневу, написать сценарий, обозначив некоторые параметры — романтическая любовь, два-три криминальных эпизода, все происходит в Ялте.

Просто: своим студентам он дал задание привести в мастерскую модных современных музыкантов (в то время во ВГИКе у Соловьева была казахская мастерская, из которой взметнется вскоре новая казахская волна, но это уже другой сюжет). Рашид Нугманов привел Виктора Цоя — от его песен уже фанатели толпы, а Сергей Александрович признался как на духу, что понятия не имел ни о Цое, ни о его группе «Кино». До такой степени, что, увидев красивого нацмена в группе, обеспокоился, поняв, что такое лицо в массовке не годится: будет доминировать. Подошел к нему, сказал комплименты и намекнул, мол, вы нам не подходите. Цой даже обрадовался такому повороту дела, собрался на выход, но Нугманов зашептал на ухо мастеру, что этот парень — рок-звезда, и без него никак. И тот, кто выкрикнет в финале слоган фильма «Мы ждем перемен!» и даст «Ассе» статус манифеста, не слишком охотно, но остался.

«Стихи не пишутся — случаются»Из Андрея Вознесенского. Вслед за поэтом Соловьев декларирует поэтику случайностей, но при этом чудесным образом у него каждое лыко в строку: великий Ульянов не смог сниматься в роли Крымова, график не позволил, и тогда режиссер пригласил друга — Станислава Говорухина, и роль подпольного миллионера села на него, как влитая. В «собрание случайностей» добавим зимнюю Ялту, придуманную сценаристом, труппу лилипутов, случайно встреченных им на пляже, неслыханное имя главной героини Алика в честь Алики Смеховой, сразившей молодого сценариста на крымском берегу, опять же, случайно.

И дальше все шло как в сказке про репку: бабка за дедку, внучка за бабку, жучка за внучку и так далее. Борис Гребенщиков познакомился с Сергеем Соловьевым на лестничной площадке московского телецентра, куда он вышел покурить. Б.Б. пришел в группу и привел Сергея Бугаева (Африку), и пошло-поехало. А костяк соловьевской труппы — Таня Друбич, Александр Баширов, Илья Иванов — следовал за ним из проекта в проект.

Как гоголевский Плюшкин, режиссер на всякий случай тащил на стройку фильма валявшийся на дороге ржавый гвоздь, любую пустяковину, — авось пригодится. И годилось. Все шло в дело. Небезуспешно примеряемый на себя имидж художника-импрессиониста, чьи миры рождаются в момент созерцания заката, рушится в прах, стоит лишь обратить внимание на железную режиссерскую хватку Сергея Александровича. Благодаря ей он управился с реальностями, о которых ничего не знал до того, как пустился на новый проект.

Любимец и неоднократный призер Венецианского фестиваля, в 1986 году он в очередной раз вернулся его триумфатором за фильм «Чужая белая и рябой» (специальный приз жюри). А в это время среди родных осин сарафанное радио тиражировало народную частушку на злобу дня:

По России мчится тройка:

Мишка, Райка, перестройка.

Мясо восемь, водка семь.

Офигели, мля, совсем.

Соловьев, адепт русской классики, тонкий и виртуозный ее интерпретатор и незаурядный стилист, стал искать новый материал, новые сценарии для инновационного проекта, и в руки ему случайно попались первые опыты Сергея Ливнева. Нежный возраст соискателя привлекал молодого мэтра. Сергей Соловьев был впереди, на лихом коне, не пришло еще его время, «задрав штаны, бежать за комсомолом». Зато было острое чутье на новое. Племя младое, незнакомое неумолимо вторгалось в жизнь на волне перестройки. Постановщик «Ста дней после детства» и друг детей распахнул им дверь.

«Асса» была снята фантастически быстро. От неясно различаемого замысла до премьеры прошло всего два года. Пушкинским «магическим кристаллом» оказалась все-таки перестройка. Внутренний цензор скоропостижно скончался, открыв поле для постмодернистской игры. Цензор в лице Госкино отреагировал на новую политику гласности. Ничто не мешало свести в одном сюжете звезд музыкального андеграунда, реальных кумиров молодежи (они же истопники и кочегары), утонченного мальчика по прозвищу Бананан, матерого супермена-цеховика и разыграть их соперничество за кроткую медсестричку в духе жестокого романса, исполненного Борисом Гребенщиковым. Подвешенные в дождливом небе в кабинке фуникулера Алика с Банананом парили над землей, над гигантским портретом Брежнева, который одиноко мок на набережной.

Художник модернистского сознания оказался автором первого постмодернистского опуса в российском кино в ту пору, когда понятие «постмодерн» еще не бытовало в нашей культуре. По остроумному замечанию киноведа Сергея Кудрявцева, «Асса» — «Понизовая вольница» постперестроечного кино. Первый игровой фильм с восьмиминутным хронометражем, от которого ведет отсчет русское кино, «Понизовая вольница» — про Стеньку Разина, народного героя, который однажды пришел дать нам волю. «Асса» — про молодых людей, отвергнутых режимом как опасных для него агентов свободы.

«Асса» больше, чем фильм. «Асса» — это Путь.

Как ни высокопарно это прозвучит, но финальные планы с Виктором Цоем, его лицо пророка, его рокочущий тембр, веющий над толпой, подпевавшей ему «Пе-ре-мен! Мы ждем перемен!», — то был редчайший в кино миг, когда рамки экрана размыкались в зрительный зал и сливались с ним, образуя естественный и мощный перформанс. Я использую неходовой тогда термин из словаря совриска, потому что «Асса» — это по всем статьям авангард, заявленный уже в названии.

С названием тоже засада. Иные полагают, что это аббревиатура, другие читают его как акростих, третьи — как тайное послание, кто-то припомнил, будто ветхозаветный Ной, ступив на земную твердь после потопа, промолвил именно это заветное слово. Однако большинство русскоговорящих держали в памяти «ассу» как молодецкий покрик танцоров лезгинки.

А потом и спорить перестали. Сошлись на том, что «Асса» — пароль, на который откликаются свои.