30 сентября в Большом зале кинотеатра «Октябрь» состоится показ фильма Лукино Висконти «Смерть в Венеции» и встреча с дирижером Теодором Курентзисом. Вспоминаем карантинную колонку Андрея Плахова, в которой он рассказывает о работе над новой книгой, посвященной великому итальянскому режиссеру.
Как и многие, я подозреваю, что уже переболел коронавирусом еще до того, как толком узнал о нем. Новогодние каникулы провели с женой в Греции, в маленьком приморском городке с чудесными кафе и тавернами. Там все и произошло.
Болезнь протекала для меня нетипично: температура, сильный кашель (пришлось даже сделать рентген), а потом — полная апатия, потеря вкусов, запахов и вообще интереса к жизни. Мы прогуливались у моря, заходили пообедать в любимую таверну. Но свежая рыба казалась безвкусной, аромат греческого кофе не возбуждал. А когда я поймал себя на том, что равнодушно смотрю на любимое вино из Немеи, стало ясно: что-то здесь нечисто.
Однако свирепый вирус отступил, болезнь прошла, и за месяц с середины января по середину февраля мы побывали в Париже, Роттердаме, Генте, Берлине, Дрездене. Потом вернулись в Москву и сели на самоизоляцию, на которой пребываем до сих пор.
Все говорят: как ты, с твоим сумасшедшим ритмом путешествий, выдерживаешь домашнее заточение? Отвечаю: практически без обострения внутренних проблем. Как-то читал о человеке, который всю жизнь находился в полете против вращения земной оси — и было ощущение, что он всегда пребывает на одном месте, даже джетлага не чувствовал (не был ли это «авиатор» Говард Хьюз?). И я тоже как будто все время в полете. А посадки нет потому, что ни один аэропорт не принимает.
С самого начала я решил, что нет худа без добра и надо использовать карантин, чтобы дописать книгу про Лукино Висконти, которая была мечтой еще моей вгиковской юности. Когда я, прошлогодний выпускник мехмата Львовского университета, приехал поступать во ВГИК, Висконти оказался моим талисманом. Творческое собеседование. Абитуриенты шепчутся:
«Только молчите, что смотрели Бергмана или Годара, здесь этого не любят. Тарковского тоже».
Мой будущий мастер Сергей Васильевич Комаров, старейшина киноведческого цеха, спрашивает, кто у меня любимый режиссер. Бергмана нельзя, Тарковского тоже. И я, не успев подумать, называю Висконти.
«А какие его фильмы смотрели?»
Не смог соврать:
«Никаких. Но полюбил его, прочитав книжку Веры Шитовой».
Шитова (наряду с Инной Соловьевой и Майей Туровской — лучшими критиками-шестидесятниками) была, может быть, еще в большей степени персоной нон грата во ВГИКе, чем упомянутые режиссеры, но мне простили это невинное увлечение. Наверное, решили: парень молодой, неиспорченный, ну, случайно налетел не на ту книжку. С ним можно работать. Так я прорвался сквозь идеологические бастионы советской кинокритики. Потом написал про Висконти диплом, потом диссертацию.
Надо было пересмотреть некоторые его картины, а для этого требовалось разрешение ректора ВГИКа. Моя жена, в то время тоже студентка того же богоугодного заведения, зашла в кабинет Виталия Ждана, чтобы подписать заявку на просмотр в Госфильмофонд. Ректор взглянул на список («Гибель богов», «Смерть в Венеции», «Людвиг» и прочее), его внимание привлекли «Туманные звезды Большой Медведицы».
«Это югославский фильм?»
— спросил доктор искусствоведения (видимо, спутав с юго-вестерном «Сыновья Большой Медведицы»). Жена, почуяв опасность, соврала:
«Кажется, да».
Разрешение ректора было получено, и я поехал с бумагой в Госфильмофонд, в Белые Столбы. В просмотре «Людвига» мне все равно отказали.
«Этот фильм вообще нельзя смотреть. А «Гибель богов» вы уже видели, ведь правда?»
— сказал отвечавший за все показы ключевой сотрудник ГФФ, пронзая меня строгим и как будто насмешливым взглядом следователя из-под очков. Кажется, он был хорошо информирован. Пришлось признаться, что видел, но… «такое сложное кино надо смотреть не один раз», — лепетал я… Позднего Висконти показывали на черно-белых (ворованных?) контратипах. Я запомнил и полюбил их такими, и когда увидел «Гибель богов» в цвете, он мне показался лишним — верите или нет.
В ту пору я познакомился с Верой Васильевной Шитовой, с Леонидом Константиновичем Козловым, который тоже занимался творчеством Висконти. Вскоре пришел преподавать во ВГИК. Мои студенты были заочниками, как я сам еще недавно. И вот среди них появился Александр Тимофеевский: он написал глубокую статью о Висконти и поддержал меня в убеждении, что искусство великого итальянца принадлежит не только прошлому, но также настоящему и, вероятно, будущему. Он тоже был поклонником работ Веры Шитовой. Ей и посвящена книга, которую я не мог не написать. Возможно, приложив больше усилий, я бы сумел выпустить ее гораздо раньше, но судьба распорядилась именно так.
Лукино Висконти поддерживал меня всю мою жизнь. В самые трудные минуты я повторял ту же, что и он, формулу поведения, позаимствованную у Антонио Грамши:
«Пессимизм интеллекта — оптимизм воли».
Вот теперь настало время реализовать эту формулу почти буквально. Понятно, что карантин внесет в устоявшуюся жизнь очень существенные коррективы. Это самый оптимистичный вариант. Даже если мы благополучно переживем эпидемию, даже если вновь появится внешняя свобода передвижений, сможем ли мы вернуть то внутреннее чувство, которое было для нас путеводным и давало силы сопротивляться токсинам реальности? Не знаю.
В разгар эпидемии пришла весть о том, что не стало Шуры Тимофеевского. Нелепая смерть, ее могло бы не быть, если бы он успел попасть к хорошему кардиологу, но кто сегодня будет лечить от чего-либо, кроме «главного»? Его все же отпели в церкви, хотя это было устроить непросто, но многие друзья так и не смогли быть на похоронах. Горько и дико.
Как и у всех, иллюзия, что карантин позволит переделать отложенные в долгий ящик дела, скоро испарилась. Время утекает быстрее, чем раньше, хоть и не тратится на переезды из точки А в точку Б. Дистанционная работа, которую мы с женой освоили еще до карантина, но совсем по другой причине, разрослась. Домашние ритуалы (еда и ее приготовление, разбор книжных шкафов и бумажных завалов, необходимые физические упражнения) поглощают полдня, прогулки по новостям в интернете крадут еще уйму времени, на Висконти не так уж много остается. И все же, и все же.
Не уверен, что раньше решился бы на такой подвиг. А тут мы прослушали кучу опер, в том числе целых четыре «Парсифаля» Вагнера — из Метрополитена, Баварской оперы, Венской (в постановке Алвиса Херманиса) и Берлинской (в режиссуре Дмитрия Чернякова). Количество перешло в качество: мы не только прочувствовали Вагнера аж до печенок, но оценили нестандартные постановочные подходы, гений дирижеров и оригинальность исполнителей. Например, сначала совсем не признали Аню Кампе и Андреаса Шагера в «Тристане и Изольде», сочли их карикатурными. А кончилось тем, что Аня стала просто любимой артисткой. Ее острая, нервная и порывистая Кундри в «Парсифале» смотрится и звучит лучше всех остальных исполнительниц этой роли — тоже совсем не последних.
Вагнер дал мощный энергетический заряд для главы книги про поздние висконтиевские шедевры — «Гибель богов» и «Людвига». Тех самых, что мне не давали смотреть в Госфильмофонде; теперь их можно увидеть, не отходя от письменного стола. Все же прогресс — не всегда только фикция. Естественно, на время карантина были отменены все мероприятия. В том числе презентация в Электротеатре моей книжки «Кино за гранью», которую мы хотели совместить с празднованием дня рожденья Елены. Мы встретили его вдвоем, раздавив бутылочку просекко, а в качестве подарка я заказал жене по интернету мини-айпад. Мы полюбовались его «золотым» покрытием и положили обратно в коробку, наметив сделать его настройку через пару дней.
Дальнейший сюжет можно оформить в виде рассказа а ля ранний Чехов под названием «О вреде пьянства». Нет, мы не были пьяны, но потребность в алкоголе на карантине, конечно, вырастает. И мы все чаще открываем бар в стенке, купленной в подмосковном мебельном магазине еще во времена перестройки и изрядно пообносившейся. Наша собака Диана родила тогда сразу девять щенков, которых мы, почти что выкормив своей грудью, распродали: на эти деньги и была куплена стенка. В этом баре хранится — нет, не Священный Грааль, но за годы поездок накоплены немалые сокровища со всего мира. Шведский аквавит, голландский женевер, итальянская граппа и, разумеется, шотландский (а также ирландский и канадский) виски.
Однажды открываю бар — а дверка, изнуренная частыми манипуляциями, остается у меня в руках. Неприятно. И тут нам пришлось нарушить карантин — вызвать мастера-плотника. Нашли его опять же по интернету, пришел вполне симпатичный мужчина и за час привел дверку в порядок. А после его ухода обнаружилось, что бесследно исчезла лежавшая на той же мебельной стенке коробка с «золотым» айпадом. Я позвонил в компанию, приславшую мастера, и осторожно, без наездов, описал ситуацию. Девушка сказала, что этот специалист работает уже четыре года и не было ни одной жалобы, даже если его оставляли одного в квартире, а хозяева отлучались на рынок. А когда фирма связалась с ним, он, по словам девушки, расстроился и сказал:
«Айпад? Это телефон, что ли? Нет, никакой коробки в глаза не видел».
Мы задумались: а была ли коробка в самом деле? То есть была, конечно. А вдруг кто-то из нас ее куда-то переложил, и мы возводим напраслину на человека? Да и каким авантюризмом, какой воровской хваткой надо обладать, чтобы увести предмет практически на глазах у хозяина? Ведь я находился в той же комнате, сидел поодаль и только вышел на полминуты за деньгами. Квартиру, конечно, с пристрастием обыскали, айпада не нашли. Пришлось заказать новый — день рождения все-таки. И старый уже едва дышит. Может, когда-нибудь заветная коробочка, спрятанная Барабашкой, выпадет из какого-нибудь книжного шкафа. А если нет, значит, попала к тому, кому она нужнее. И пускай это будет самым большим несчастьем из тех, что доведется пережить в эпоху карантина.
Читайте также:
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari