Диктат разности: «Вычитание» Мани Хагиги

В пробке не зазорно завидовать фантазии Гвидо Ансельми. Пусть за бортом и не кипучий зной, а расточительный ливень. Беременную Фарзане, инструктора по вождению, подставляют мешки под глазами: и воспарить не дают, приковав к земле балластом, и, как кажется, путают взор. По захлебнувшемуся великим потопом Тегерану она ринется преследовать смутный силуэт супруга — чтобы застать того в окне чужого дома. Когда оправдания переведутся, Джалал, ее муж, сам столкнется с суровостью фатума: их ячейка общества не индивидуальна, обременена двойниками — Бардией и Мохсеном. Соседка Джалала и Фарзане называет затопленную столицу Ирана «стиральной машиной»; от грехов, может, и всех отмоет, но для «отжима» кому-то из клонов придется потесниться.

«Вычитание» довольно быстро начинает напоминать мыльную оперу, пережившую редактуру сразу и от братьев Коэнов, и от двух Дэвидов — Линча и Финчера. Встретив двойника, Фарзане предлагает Бардии тест на сестринство. Убедившись, что не родственницу нашла, а свое отражение, женщина ныряет в самые дальние уголки собственной психики, параллельно преследуя свой аналог по нуарному Тегерану.

Меж тем, по заветам той же небрежной мыльницы, Джалал начинает влюбляться в копию жены, гасясь от супруги. Успеет и отцом чужого ребенка притвориться, и от собственного клона отхватить. Интенсивности происходящему придает желание Мохсена дистанцироваться от двойников. Концентрация на сюжетных перипетиях тем не менее может отвлечь от заполнения лакун, оставленных, как ни странно, пресловутым удвоением.

Режиссер Мани Хагиги научился у Дэвида Линча не только отличать тульп от доппельгангеров, но и выдавать ангелов — хранителя и истребителя — за близнецов. Начиная с прогремевшего в Берлине «Скромного приема», роуд-муви об испытании народа благотворительностью, режиссер потчует зрителя абсурдистской недосказанностью и ненадежными интригами. Смотря фильм «Приходит дракон», иранский побратим «Твин Пикса», ежеминутно убеждаешься, что что-то упустил — в сюжете ли, в провокативном ли символизме. Опровергает опасения автор, своим появлением на экране превращая странный детектив с тайной одного трупа, кладбищенским монстром и политическими интригами в псевдодок-инсинуацию. Упустил, значит все. Не высшей ли похвалой сюрреалистической головоломке будет подбоченившееся внутри того же драматургического конструкта мокъюментари?

Этими перевертышами, а также несколько надменным, но крайне креативным выпячиванием своего авторского тела, Хагиги приникает к одной из важнейших (и уж точно наиболее экспортируемых) традиций современного иранского кино. Той же, которая позволяла Аббасу Киаростами снимать драму об авантюристе, притворившемся его коллегой Мохсеном Махмальбафом («Крупный план»); той же, в рамках которой Джафар Панахи делал картину о выданном ему правительством запрете на профессию («Это не фильм»). И пока причина и следствие — злободневность цензуры и ответные финты ушами — начинают меняться местами, Хагиги обнаруживает свою исключительность в самоиронии. Снимая, к примеру, собственные похороны в сатирической комедии о творческом тщеславии («Свинья»). Понимая весь ужас происходящего, с коллегами, с легкой руки переквалифицирующимся в диссидентов и политзеков, г-н Хагиги позволяет себе подкалывать и их: режиссер-герой «Свиньи», даром что в опале, готов на слишком многое ради возвращения в обойму — в том числе бравировать своим запретным статусом, обмазавшись кровью. Все эти насмешки и полунамеки беззлобны — кто-то же должен снижать пафос внутреннего кризиса и закладывать фундамент для потенциально здорового климата внутри культурной среды. 

«Вычитание» на фоне прошлых заходов Хагиги в метаиронию кажется фильмом насупленным. Жанровая основа — нуарный триллер — служит каркасом для острой социальной критики в духе Асгара Фархади. Не зря сам автор «Вычитания» когда-то снимался у оного в «Истории Элли», вместе с ним работал над сценариями к «Фейерверкам по средам» и «Ханаану», да еще и одну из его титульных актрис поставил в центр своей новой ленты. Таране Алидости блистала на родине еще с середины 2000-х (даже с Хагиги делила экран в его «Скромном приеме»), однако в авангард мирового кино вошла с «Коммивояжером» — во всех смыслах неуютной драмой о кризисе семьи (и всего иранского социума). Этот фильм подарил Фархади «Оскар» и сделал девушку международной звездой.

Актрисе не впервой примерять шкуру жертвы, но, когда ее героиню в «Вычитании» наделяют предродовой депрессией и пытаются лишить субъектности, — печать скорби окончательно прилипает к ее лицу. Мало того что у близняшки-Бардии уже есть сын-школьник и обеспеченный муж, а ее социальные навыки не подверглись эрозии, так та еще и щедра на улыбки, смех. Даже Джалал, увидевший в двойнике жены некогда свойственную Фарзане нежность, не сразу заметил червоточину.

Бардия ведь то и дело попадает под горячую руку своего Мохсена, деспотичного дома и до твердолобости упертого на работе. Избив одного старика за то, что тот распускал о нем слухи, мужчина готов пожертвовать должностью и благополучием семьи (его грозятся перевести в провинцию) лишь бы не извиняться. Когда Джалал вызывается подменить двойника и предстать перед сыновьями пострадавшего, рискуя огрести, ко всем проблемам Бардии прибавляется растущее чувство вины.

«Вычитанием» Хагиги выражает нормативности вотум недоверия. Забытое взрослыми чадо, сын Бардии и Мохсена, постоянно играет в «Фифу» — и эти, быстро становящиеся рутиной, звуки сопровождают все склоки супругов. Покоящиеся на том, что желание мужа быть строгим рулевым не соответствует его неспособности разрулить ситуацию. О тлетворности местного патриархата нам не сообщил только ленивый иранский экспат; о чем же толкует Хагиги, предлагая его в оппозицию семье, где супруг сдувает с полуобморочной жены пылинки?

«Идет гроза, а на небе ни облачка» — сетует Фарзане и заставляет зрителя засомневаться: уж не одна ли она наблюдает дыру в пресловутой мультивселенной, сквозь которую, вслед за неумолимым ливнем, в мир хлынули альтернативные ей и мужу версии? Еще до галлюцинаторной первой встречи всех четверых на одной кухне, тягучесть повествования велит переживать происходящее в модусе кошмарного сна. В котором пальцы любимого тобою человека могут коснуться точной копии твоей ладони. В котором, вопреки твоей вере и ожиданиям, апокалипсис явит не злого двойника, а превосходящую тебя во всем делюкс-версию. И конфискация твоей жизни — уже не вопрос времени, а вязкий процесс, не имеющий конца. Заслуживающий другой реплики Фарзане: «Вы двое — идеальны, а я просто ошибка».

На лондонскую премьеру фильма на фестивале BFI Хагиги не попал: иранские власти сняли его с самолета без объяснения причины. Сам режиссер посчитал, что всему виной его пост в социальных сетях, критикующий закон о ношении хиджаба. В «Вычитании» обошлось без непокрытых женских голов, зато сквозь туман общественного договора, пришедший на смену катастрофическому дождю, не пробился практически ни один взгляд. Обескураживающая подмена — кое-кто из двойников занимает чужое место — случилась, но, пока она угождает всем, доколе традиции крепко стоят на ногах, обречена пройти незамеченной.

В том же интернете Хагиги успел поддержать протесты, состоявшиеся в Иране из-за того, что полицейские убили 22-летнюю Махсу Амини за «неправильное ношение хиджаба». Параллели напрашиваются сами: демонстрации, вспыхивающие на родине режиссера ежегодно, на протяжении десятилетий, обречены захлебываться в молчаливом соглашательстве большинства, не готового к переменам. В фильме, воплощающем тот же паттерн внутри частной истории, автор оставляет своеобразную надежду: перемену заметили отец Джалала и сын Фарзане. Старик, готовый оставить родину в тумане, и ребенок, которому придется решать — обживать этот туман или пытаться его разогнать. Но если они могут увидеть разность, не отворачиваясь от тоталитарного уменьшаемого, — есть на что уповать.