Эпоха перемен: «Маятник» Сирила Шойблина

1870-е. Молодой российский картограф и географ Петр Кропоткин (Алексей Евстратов) отправляется на северо-запад Швейцарии, в регион горного массива Юра, чтобы составить наиболее точную и современную карту местности, а заодно познакомиться с ценностями и взглядами местных жителей. Эмигрант попадает в небольшое поселение, градообразующим предприятием которого является одна из крупнейших в Европе фабрика часов. Среди трудолюбивых и честных рабочих популярны анархистские идеи. Прямо во время смены часовщики голосованием решают, поддержать ли братьев-рабочих с Сицилии и Балтимора. В местном пабе висит анархистская карта — актуальнее государственной. Женщины, вступившие в ряды движения, получают специальную медицинскую страховку. Кропоткин следит за солидаризацией рабочих и восхищается этой силой. Одна из важных героинь фильма — Жозефина (Клара Гостински) — устанавливает в часы спираль, обеспечивающую баланс механизма. Отсюда и название картины.

Было бы ошибочно называть «Маятник» биографией Петра Кропоткина. Революционер и теоретик анархизма является в фильме сквозным персонажем, который знакомит зрителей с буднями фабрики часов. В воздухе уже витают перемены, но до XX века, времени глобальных потрясений и революционных свершений, еще сравнительно далеко. Рабочие — винтики капиталистической системы — честно трудятся в жутких условиях. Боссы предприятия даже указывают сотрудникам, какими маршрутами им двигаться по территории фабрики. Любое опоздание карается штрафом в размере часовой оплаты. В городе используется четыре времени (муниципальное, местное, церковное и фабричное), так что не запутаться сложно. Собрания и обсуждение политики в стенах фабрики тоже карается. Анархизм прорастает, словно цветок посреди асфальтового шоссе. Это ответ на отсутствие свобод и возможности выразить свое мнение. На местных выборах один кандидат — директор фабрики, а о повышении оплаты труда или изменениях в социальном пакете не идет и речи. Шойблин фиксирует многочисленные эпизоды неравенства, потому зарождение анархистских идей в среде недовольных рабочих кажется логичным явлением. Капиталистические цели вступают в прямое столкновение с личными свободами. Фабрика в фильме является метафорой государства, а начальники — политики, которые не заботятся о лучших условиях жизни граждан, а лишь ищут новые источники дохода, способы получить сверхприбыль.

Швейцарский режиссер снимает медленное кино на длинных статичных планах. Часто рабочие оказываются где-то в уголке экрана, зато большую часть кадра занимает массивное светлое здание фабрики. Левиафан съедает время часовщиков, высасывает все силы, отпуская на несколько часов домой или в паб. Однако Шойблин не показывает нам жилища рабочих. Фильм вообще ограничен несколькими локациями: территория фабрики, цеха, паб и лес. Вот и весь мир рабочего конца XIX века, рассчитанный до секунд, тоскливо устроенный и не предполагающий никаких перемен. Кропоткину же постоянно запрещают ходить по территории фабрики — предприятие фотографируют для календаря следующего года, так что лишние люди в кадре не нужны. Картограф вместе с часовщиками попадает в пространство бесконечных запретов.

Если бы не костюмы рабочих и отсутствие гаджетов, вполне можно было решить, что это наши дни. Разве что место действия, наверное, из более демократичной Швейцарии стоило бы перенести в Азию или Африку, но общее настроение картины никак бы не изменилось. Историческое кино о реалиях 1870-х остается актуальным, поскольку справедливее мир не стал. Разве что очаги явных нарушений прав человека несколько сместились.

Минимум локаций и весьма условный сюжет делают эту картину универсальной. Следуя заветам политического кино Жан-Мари Штрауба и Даниэля Юйе, а также обращаясь к теории эпического театра Бертольта Брехта, Шойблин снимает беспристрастное кино, дистанцируется от событий на экране и намеренно лишает персонажей лишних эмоций. Герои декламируют идеи, которые в заданных условиях не требуют криков, стенаний или возгласов. Автор не пытается развлечь публику, уйдя в сторону от политического месседжа. Сюжет здесь вторичен, первична борьба рабочего класса. Потому часть линий обрывается на полуслове, а персонажи прорисованы на уровне контуров. Это трагедия не конкретных людей, а общественных идей, которые касаются каждого.

Давно ушедшую эпоху Шойблин передает предметно. Большое внимание в картине уделяется непосредственному производству часов. Все процессы сборки механизма показаны на крупных планах. Автор восхищается ювелирной работой мастеров, которые получают за труды копейки. Начальники цехов в белых халатах ходят по предприятию с секундомером и ищут способы сократить продолжительность операций. Иронично, что при производстве часов промышленники воруют время, а заодно, если получится, и деньги подчиненных. На счету каждый сантим и каждая секунда, но никак не человеческая жизнь.

В «Маятнике» технический прогресс отчетливо опережает социальные изменения. Мы видим, как эволюционирует устройство часов, изобретается будильник, происходит оптимизация производственных процессов, но о преодолении неравенства в обществе не идет и речи. Перемены сверху кажутся чудом, зато шансы на успех есть у низового анархистского движения, полностью меняющего привычную социальную парадигму. Кино Шойблина — одновременно философское размышление о времени и месте человека в социуме и занимательное формалистское упражнение. Нет ничего удивительного в том, что к концу экранного повествования Жозефина и Петр выходят с территории фабрики в лес, место первобытной свободы, в котором люди лишены социальных ярлыков. Герои уже не кажутся фигурками на фоне здания: теперь кадр выстраивается вокруг них. Надежда на перемены еще не погасла. По Шойблину — это настоящий хеппи-энд.