Антон Долин разбирает фильм «Счастливый Лазарь»

«НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН ДОЛИНЫМ АНТОНОМ ВЛАДИМИРОВИЧЕМ, ЯВЛЯЮЩИМСЯ ЛИЦОМ, ВХОДЯЩИМ В СОСТАВ ОРГАНА ЛИЦ, УКАЗАННЫХ В Ч. 4 СТ. 9 ФЗ «О КОНТРОЛЕ ЗА ДЕЯТЕЛЬНОСТЬЮ ЛИЦ, НАХОДЯЩИХСЯ ПОД ИНОСТРАННЫМ ВЛИЯНИЕМ», ВКЛЮЧЕННОГО В РЕЕСТР ИНОСТРАННЫХ АГЕНТОВ»

Летит над землей, над скупым и красивым пейзажем: горы, поля, безлюдные тропы. Кто летит? Камера. А вместе с ней — может, полицейский вертолет. Может, ангел. Или отлетевшая душа чудака Лаззаро, который грохнулся с горы, разбился и умер. Пока летит, голос мамы за кадром рассказывает ребенку сказку про злого волка. Не было от него спасу, но потом люди позвали святого. Волк послушался, смирился, отступил. Хищник почуял запах хорошего человека.

История о том, как злой волк стал добрым, — известный апокриф о Франциске Ассизском. Волк — животное, с которого началась Италия. Франциск — не только святой, но и автор, с которого началась литература на итальянском языке: речь о созданной им на смертном одре «Песни о Солнце», в которой он обращается ко всем явлениям и существам (даже к Смерти) как к братьям и сестрам. В «Цветочках Франциска Ассизского» он и к волку обращается именно так: Брат Волк. С изображений Франциска и его чудес начинается вся итальянская живопись — во всяком случае, они лежат в основе двух шедевров Джотто, росписей капеллы Барди во флорентийской церкви Санта-Кроче и росписей церкви Сан-Франческо в Ассизи.

Велико искушение добавить к этому, что с францисканской идеи и легенды о волке начинается итальянское кино XXI века, а конкретнее — фильм не чуждой религиозной символике (хоть и невоцерковленной) молодой постановщицы Аличе Рорвахер «Счастливый Лазарь». Хотя ее главный герой, сыгранный юным Адриано Тардиоло, не слишком похож на серьезных персонажей Джотто. Скорее уж на одного из ангелов «Страшного суда» (совсем не страшного) Пьетро Каваллини. Кстати, жития утверждают, что такой же ангелоподобной внешностью обладал в молодости сам святой Франциск.

Нездешний и нетеперешний старшеклассник с просветленным отсутствующим лицом. Режиссер искала его по школам, пренебрегши традиционной техникой — открытым кастингом. Ей был нужен парень, который сам ни за что не пошел бы на такой кастинг. Это он проводил ей пробы: проверял, читая с ней вместе сценарий и пытаясь понять, может ли и хочет ли он в это ввязываться, становиться этим самым Лаззаро.

А и правда, что мы о нем знаем? То неземное присутствие, которым святые в житиях преисполняются по ходу действия, заметно в нем сразу. В первом же кадре фильма он стоит на фоне ночного пейзажа, погруженный в себя, голова в облаках. Ему все люди и звери братья, а он кому кто? Непонятно. В крестьянской общине, где начинается фильм, все живут единым домом, только у Лаззаро нет ни матери, ни отца, ни братьев с сестрами. Одна бабуля, и то потому, что сухонькая молчаливая матриарх здесь бабушка для всех... выходит, и для Лаззаро.

Он не здесь и потому безотказен, безответен и чист, что бы ни происходило рядом. То ли святой, то ли придурковатый, а впрочем, здесь нет противоречия. Лаззаро готов умереть, но и воскреснуть готов тоже. Он как будто забыл, что смерть — это окончательно и бесповоротно. К лежащему в кустах всеми забытому мертвому Лаззаро подходит волк и, принюхавшись («запах доброго человека»!), убегает восвояси. А Лаззаро, как полагается Лазарю, просыпается от смертного сна. Это случается на середине фильма: сон отделяет первую половину от второй. Не снится ли ему весь второй акт фильма — или, наоборот, не приснился ли первый? Они не столько продолжают и развивают друг друга, сколько друг в друге отражаются. Время течет линейно для всех персонажей картины, кроме Лаззаро: за двадцать или тридцать лет, прошедших за время его сна, он ничуть не изменился. Святой, что с него взять. Прозорливая Антония (ее играет сестра режиссера — Альба Рорвахер), увидев воскресшего Лаззаро, недаром бухается на колени.

Предыдущий фильм Аличе Рорвахер назывался «Чудеса», и в этом было немало иронии. Ведь «Чудеса», по сюжету, — телешоу, выезжавшее на аляповатой имитации древних традиций, в то время как подлинные чудеса (заклинание пчел, блуждание по пещере на острове) оставались невидимыми и незаметными. В «Счастливом Лазаре» автор идет ва-банк, с мнимым простодушием и подлинным бесстрашием соединяя псевдодокументальное бытописательство с натуральной магией — подобно тому, как это делает на другом конце света ее собрат по камере Апичатпонг Вирасетакун (также, кстати, предпочитающий двухчастные структуры). Собранная ею из осколков старинной Италии, как мифической Атлантиды, придуманная Инвиолата — так называется старый замок, окруженный табачной плантацией и домами убогой деревеньки, — становится обиталищем чудес, высыхающих и гибнущих на бетонных плитах безымянного мегаполиса, куда перенесено действие второй части фильма.

Инвиолата (с латыни «Неприкосновенная») не замечает своей бедности и угнетенности. Неведение — синоним счастья. У них одна электрическая лампочка на всех, но надо ли больше, если светит луна? Кстати, владеет крестьянами маркиза с неслучайной фамилией — Альфонсина Де Луна (Николетта Браски, ее не узнать). Ее свет они принимают с трепетом и благодарностью. Ежемесячно деревню посещают суетливый управляющий Никола, раздающий детям карамельки (с каждой конфеткой — непременный щелбан) и помогающий держать простолюдинов в кабале священник дон Северино. Они собирают дань и приглядывают за сбором урожая: маркиза живет за счет продажи табака. Крестьяне неграмотны и не подозревают, что крепостное право давно отменено. Когда юные влюбленные, громко отпраздновав помолвку, решат покинуть родное гнездо, Никола не даст им разрешения — и те покорятся.

Сюжет с молодой парой — явная отсылка к «Обрученным» Алессандро Мандзони, ключевому роману итальянской литературы XIX века. В нем распущенный аристократ пытается расстроить брак крестьян Ренцо и Лючии, чье стремление к свободе помогает преодолеть все препятствия. Этот текст изучают в школах, каждый знает его наизусть — но население Инвиолаты безграмотно, по их мнению, «школы — это для господ». Послушание в их крови. Тем не менее похоже, что господам осталось торжествовать недолго.

Эксплуататорская идиллия будет разрушена неожиданным образом. Избалованный сынок маркизы, щеголеватый блондинчик Танкреди, сымитирует собственное похищение и попробует потребовать у прижимистой мамаши выкуп. Та не согласится. Когда влюбленная в Танкреди дочь управляющего Тереза позвонит в полицию, на место событий прибудут карабинеры и расскажут крестьянам, что они свободны покинуть Инвиолату и забыть о кабале. Несмело те пересекают границу своего мира с миром внешним: ручей, где воды — по щиколотку. Жизнь никогда не войдет в прежнее русло.

В городе, -дцать лет спустя, уроженцы Инвиолаты категорически бездомны. Им остается пробавляться мелкими кражами и аферами, которые организует пронырливый бойфренд Антонии — Ультимо (Серхи Лопес, откровенно пародийный мачо-подкаблучник). Живут они на краю города, в центр выбираются, только чтобы облапошить местных жителей или туристов. У них есть один опустевший резервуар из-под воды, где они поселились, и трехколесный грузовик — будто цитата из «Жизни богемы» Аки Каурисмяки, где гордые босяки рассекали дороги на трехколесном автомобильчике. Никола в новом мире не потерялся: он заведует биржей труда для мигрантов и бродяг, где на своеобразном аукционе продает рабочие места тем, кто готов работать больше за меньшие деньги. Постаревший и погрузневший Танкреди со своей Терезой, отныне женой, живет небогато, но все-таки в собственной квартире. И когда щедро приглашает бывших пейзан на обед (те собирают последние гроши, чтобы купить лучшие пирожные), это оборачивается обманом. Приняв у бедняг сласти, бывшие аристократы захлопывают перед их носами дверь. Ничего не изменилось.

В основе любой вариации легенды о Рип ван Винкле — удивление заснувшего на много лет героя от того, как преобразилась окружающая реальность. «Счастливый Лазарь» меняет фокус, и этим принципиально отличается от предыдущих картин Рорвахер: и «Небесное тело», и «Чудеса» были историями о взрослении, о превращении девочек в женщин. То есть о течении времени. «Счастливый Лазарь» не только о мальчике. В нем важнее всего именно неизменность.

По-детски, по-сказочному наивная история о богатых и бедных, вечных ricchi e poveri, рассказана дважды в форме вариации. Все, что могут угнетенные, — незаметно плюнуть в свежую рикотту, которую сами вот-вот понесут на стол господам. Те не заметят плевка плебеев, поскольку сами привыкли плевать на тех с высокой колокольни. Таков простой закон. Раньше были феодалы; теперь те не в чести, их место заняли банки. Разница лишь в градусе унижения и безысходности, принимаемых как должное.

Как и в предыдущих своих фильмах, Рорвахер не претендует на социальную критику, довольствуясь горькой и нарочито схематичной констатацией. Кино, в любом случае, не о том, не за тем. Преодолевая одним скачком солидный временной промежуток, режиссер превращает время в условность, смотрит на него подслеповатыми глазами мечтательного Лаззаро. Тот, будто деревянный мальчик Пиноккио, просто не может повзрослеть или тем более состариться. Рорвахер забывает о реальности, делая шаг в сторону марсианского (или точнее будет назвать его лунным?) пейзажа, где сходятся сбежавший из дому Танкреди и послушный его воле пастушок Лаззаро, здешние Том Сойер и Гек Финн. Вдали от дома они слышат вой волка, без страха отвечают ему. И волк им брат, и друг другу они братья: не знавший отца Лаззаро легко верит фантазеру Танкреди, придумавшему, будто у них один родитель.

Танкреди мастерит рогатку и преподносит Лаззаро, посвящая в рыцари (между прочим, в молодости Франциск Ассизский мечтал стать рыцарем). Вместе они придумывают, как отправятся на войну со злой волшебницей-маркизой. Танкред — не случайное имя, рыцарь из «Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо. Впрочем, даже у крохотной слабенькой собачонки наследника героическое имя: Эрколе. Но из оружия у них на всех есть только одна сломанная рогатка. С ней Лаззаро идет в финале фильма на решающий и обреченный штурм — в банк, отобравший у них право не только на будущее, но и на возвращение к прошлому.

Для левацкого манифеста «Счастливый Лазарь» слишком сказочен и условен, слишком политически нейтрален. Этот фильм — хрупкий, тонкий инструмент, назначение которого скоро перестанет быть понятным. Что-то вроде винтажной сигаретницы, украденной из разграбленной усадьбы Де Луны, или камеры француженки Элен Лувар, снимающей каждый фильм Рорвахер на 16-мм пленку (у изображения еще и скруглены углы, как у старой открытки). Автор хорошо осознает, что существующую систему не поколебать никакими фильмами: искусство против нее — что сломанная рогатка.

Темнеет. Изгнанные семьей маркиза бывшие крестьяне понуро бредут по городу. По пути в несостоявшиеся гости они оставили последние сбережения в фешенебельной кондитерской, заплатив за дорогущие пирожные, которые так и не попробовали: там звучала, как ангельский гимн, жизнерадостная ария из «Травиаты». На обратном пути попробовали заглянуть в церковь, хотели послушать орган, а их не пустили: на тот вечер была назначена частная месса. Тогда Лаззаро наконец доказывает, что он святой, и совершает свое единственное тихое чудо. Он уводит музыку за собой. Звуки органа плывут по воздуху за простаками, толкающими свой трехколесный драндулет, мотор которого опять заглох. Что-то в мире сломалось, и это, кажется, не починить. Но все не до конца безнадежно, пока рядом есть они — сестрица музыка и брат кинематограф.