Империя, нефть, бедность: «Керосин» — российская премьера эпохи карантина

Юсуп Разыков придумал для нового малобюджетного проекта эксклюзивную оптику. Оптика заложена в сценарии, задуманном еще в студенческие годы, отложенном «на потом» и написанном молниеносно, когда нашлась актриса, способная потянуть режиссерский замысел и стать жанрообразующей фигурой. Елена Сусанина, старейшая актриса Волковского театра, с которым Разыков творчески связан не один год, сыграла бабушку Павлу. Сыграла — ни дать ни взять местная старушка, всю жизнь прожившая, и не в одном поколении, в деревне Порожки Ярославской области, где и снимался фильм. И как большая драматическая актриса, владеющая тончайшей техникой мастерства.

Индустриальная сказка

Вдовствующая баба Павла часто видит во сне покойного мужа, Петра Иваныча, и его наказам строго следует. Граница между сном и явью у бабули зыбкая не от старческого сдвига, а согласно жанру фильма.

«Керосин» — сказка. Но не простая, а индустриальная. Так определяет жанр своего фильма режиссер и тем самым дает ключ-отмычку к расшифровке своего замысла. Опять же, ключик непростой, не каждый может им воспользоваться, хотя режиссер по ходу действия рассыпает неназойливые подсказки — изобразительные и словесные.

Поначалу карты несколько путает то обстоятельство, что баба Павла принадлежит двум мирам — реальному и сказочному. Ее, носительницу мифологической матрицы, видения посещают во сне и наяву, причем всегда конкретные. В первых кадрах фильма явится ей муж на лавочке у забора с курицей-пеструшкой на коленях. Он пеструшку задумчиво так поглаживает и вдруг резким жестом отрывает курице голову. Баба Павла вскрикивает и просыпается. Слава богу, пеструшка в избе, жива-здорова. А бабке пора поспешать, стол накрывать. С трассы к ее крыльцу заруливают трейлеры.

Муж наказал ей привечать дальнобойщиков — в округе давно снесли все точки общепита. Павла слушает мужские разговоры и байки. Кто-то, опрокинув рюмашку, авторитетно заявляет, мол, под нами океан нефти, подарок природы. Особо бабулю впечатлил рассказ другого водилы. Про то, как на мосту встречный водитель пропорол его бензовоз, горючка вылилась в речку и вода в той речке загорелась длинными языками пламени. Сильный образ. Он и приснится Павле этой же ночью. А пока она хлопочет по хозяйству, кого-то провожает, зовет пеструшку — «цып-цып-цып» — и столбом застывает возле костерка с кипящим над ним котелком, а в котелке торчат ощипанные куриные ноги. Вот и не верь после этого снам! На другое же утро, проснувшись, она увидит у себя в ногах яичко. И на следующее утро будет ей яичко. Чудеса, конечно. Но не иначе, как заботами Петра Иваныча.

Мифомир Павлы словно бы подвешен в океане только ей внятных звуков. Идентичная народная музыка из коллекции Сергея Старостина — припевки, плачи, страдания в исполнении маэстро и в сопровождении его этноджаза — звучит время от времени, включаясь в моменты, знаковые для героини.
Между тем уже не во сне, а наяву случается событие, сильно осложнившее жизнь бабы Павлы. Последнее сельпо закрылось, покупателей нет, разве что залетные дальнобойщики. Ну ладно бы магазин, это не проблема — провизию ей из города дочка с внучкой привозят. Но вместе с магазином бабуля лишилась электричества: ее изба была подключена к общему с ним источнику питания.

Вот она, триггерная точка этой истории! Нет света в избе, чайник электрический не вскипятить, про плитку забудь. Печка русская — да, есть у бабушки, а газ так и не провели в эту деревню. Проблемы не сказочные — реальные. Приехала дочь (в каждой интонации замечательно точная, многообещающая Инна Степанова), взвинченная, еще бы — надо старуху мать к себе забирать, а куда забирать, если она замуж вышла по второму заходу и ждет ребенка? Бабушка ни в какую не хочет дом оставлять, ей бы керосина, а лампа керосиновая у нее осталась от прежней жизни. «Бутылка керосина дороже водки!» — отрезала дочь, а внучка привезла свечи для романтических вечеров. Но тут бабуля уперлась. От одной свечки вся деревня Порожки выгорела. Обойдется она печкой.

Вникать в семейную дискуссию мешают децибелы трассы. Трасса проходит буквально под окнами избы. Трейлеры и бензовозы, сбрасывая скорость возле автобусной остановки и форсируя ее вновь, ревут с утра до ночи. К этому фону бабушка притерпелась, не жалуется, но вот причинно-следственная связь между отсутствием керосина и транзитом нефти за околицей ускользает от нее.

Нефть — русская беда

Режиссер нашел простые формы и хрестоматийные образы отражения вековой русской беды, не эпизируя фильм, не нагружая политикой, не обобщая глубже одной конкретной истории.

Держава испокон веков была грандиозной сырьевой кладовкой, а народ всегда бедствовал. И годы проходят, и тысячи, тысячи лет, а все остается по-прежнему. Было время, когда кто-то и впрямь верил, что «все кругом народное и все кругом свое». Пришел свободный рынок, и природные богатства, национальное достояние, так сказать, каким-то образом оказались под властью конкретных магнатов. (Книга Александра Эткинда «Природа зла. Сырье и государство» только что вышла в издательстве «Новое литературное обозрение».) Баланс социальной справедливости сильно качнулся. Первыми подземный гул почувствовали Луцик и Саморядов. В «Окраине» (1998), заглянувшей на десятилетия вперед, протагонист пешком приходит из деревни в Москву, чтобы по-мужски посчитаться с новым буржуем — нефтяным магнатом. В мировой контекст художественного дискурса нефти входят такие яркие события, как оскароносная «Нефть» (2007) Пола Томаса Андерсона и недооцененный эпик «Сибириада» Андрея Кончаловского, отмеченный в 1979 году Гран-при Каннского фестиваля.

Бытовые проблемы частного лица имплицитно восходят к повестке дня мирового бизнеса, чья зависимость от цен на нефть сегодня и ежу понятна. Да и каждый из нас достаточно продвинут, чтобы понимать: падение цен на нефть ударяет по нашему карману. На уровне бабы Павлы маркером социальной несправедливости оказывается отсутствие керосина и невозможность его купить.

Между тем у нее во дворе стоит с давних пор металлическая бочка с красной надписью «огнеопасно». Бочка годится как емкость хотя бы для дождевой воды. Но не подсказка ли это, что где-то в округе есть нефтеперерабатывающее предприятие? Не туда ли день и ночь везут горючку бензовозы?

А в это время, ни о чем таком не думая, бабушка, выполняя очередной наказ мужа, спешит по снежку на свиноводческую ферму в надежде выпросить поросеночка. Поросячья история в фильме затянется. Поросята — и один, и второй — окажутся нежильцами, за третьего она отдаст свои золотые часики, еще советских времен, и хрюшку украдут, когда бабуля задремлет в автобусе. 

В слезах и расстройстве она чуть было под машину не попадет. Водитель вышел, усадил ее рядом: «Тебе что — жизнь надоела?» Проехали вдоль крупного нефтяного хозяйства — башни, помпы, хитросплетения труб. Подъехали к новенькому срубу красоты сказочной — просто терем о двух этажах. И бабка снова в сказке. Ее кофеем-чаем поят, фруктами угощают, обещают домой на машине отправить, а она возьми да спроси: хозяин ваш чем занимается? «Нефть!» — был ей ответ. Тут бабка совсем осмелела и спросила керосину.

Павла как никогда близко оказалась к исполнению желания. Но какая сказка без препятствий. Иван Иванович падает без чувств, обслуга вызывает скорую, а Павлу отвозят домой, в ее избу.

Зачем надо было местному нефтяному королю помирать именно в этот момент? Скорее всего, сценарист не придумал, что с ним делать дальше, и вывел его из сюжета. Зато, возвратясь домой, Павла по наитию поняла, что в огнеопасной бочке есть керосин. Так оно и оказалось. Зажгла бабка две лампы и счастлива. Пока не пришло за ней лихо.

Главка «Лихо», в которой местные отморозки, читай разбойники, среди бела дня убивают внучку Полину, может быть, самая мастерская в фильме. Трагизм Елены Сусаниной в этих сценах ломает поэтику простодушной сказки. Главка кажется вставной новеллой, отсылающей к «Девичьему источнику» Бергмана. Там насильники и убийцы жизнью платили за свое злодейство. В «Керосине» высшие силы покарали разбойников слепотой.

А добры молодцы из нефтегаза не забыли про бабулю. Свет ей подключили и хряка-чемпиона притащили в вольере. Она утешается заботами о поросенке.

Финал

Скрытая ирония утешительного финала (кому нефтяной промысел, кому и поросенка довольно) может и не прочитаться. Но я ощущаю ее. Возможно, оттого, что знаю любимый троп Юсупа Разыкова: синекдоху — отражение целого через часть.

Впервые он блестяще использовал этот троп в драме «Стыд» (2013) — единственном российском фильме о гибели подлодки «Курск». В фильме ни разу не прозвучит ни слово «Курск» — имя погибшей в августе 2000-го субмарины, ни название порта — Видяево, где жили семьи моряков. Аффект, в котором живут и пытаются верить, что пронесет, уже вдовы и уже сироты, символически воспроизводит последние часы экипажа затонувшей подлодки. Автор максимально дистанцируется от конкретных перипетий катастрофы, опасаясь разменять на зрительские манки темную, как свинец Баренцева моря, глубину экзистенциальной драмы, разверзшейся в те роковые дни, обнажив истинное состояние России, истощение ее морального ресурса. 

И в «Турецком седле» (2017) девиации и расстройство личности, необратимые изменения психики верноподданных, кто верой и правдой всю жизнь служил в «органах», отражены в истории тишайшего охранника кафе, филигранно сыгранного Валерием Масловым, все из той же, из волковской драмы. 

Русская трилогия узбека Юсупа Разыкова, начинавшего эпиком «Оратор» (1999) — постимперским кино с дискурсом, который не был прочитан в то время: про то, как важно знать язык титульной нации, если ты родился в империи.