История одного неудачника: «Ученик» Чайтанья Тамхане

Фильм индийского режиссера Чайтаньи Тамхане получил приз за лучший сценарий на фестивале в Венеции. Его дебютная картина «Суд» (Court; 2014), слава которой также началась с победы в венецианских «Горизонтах», в свое время завоевала множество международных наград. Тамхане, хоть и живет в глобализированном Мумбаи (бывший Бомбей), делает фильмы без оглядки на Болливуд. Снимает кино не на государственном хинди, а на маратхи, языке родного штата Махараштра. Второй фильм режиссера мало похож на типичный образчик индийского независимого кино. Он выпадает из рамок «актуальной тематики» — ни яростной социальной критики, ни едкой сатиры на правящий класс.Дебютный фильм режиссера «Суд» вызвал в родной стране неоднозначный прием у критиков. Автора порицали за «оптику» представителя среднего класса, за недостаточное радение о представителях притесняемых групп: «Средний класс цепляется за любую возможность, чтобы сохранить свое благополучное существование, не исключая терпимости к беззаконию» (М.К.Рагхавендра. Кино Индии вчера и сегодня. М., 2020). Нет в нем и нарочитой экспрессии — залихватской аляповатости, яркости и пестроты. Жанровая природа картины — качели от драмы к грустной комедии — определена фигурой центрального персонажа (простак) и насмешливым складом ума самого режиссера, сочетанием иронии и лиризма.

Название фильма The Disciple у нас переводят как «Ученик». Словарь предлагает дополнительные значения: последователь, поборник, приверженец, сторонник. Полноценного русского эквивалента у этого слова нет. Точнее всего передает смысл, заложенный в нем, довольно неуклюжая фраза «представитель определенной школы» (невьянский иконописец, выпускник Вагановской академии, продолжатель традиций русского пианизма). Правоверный Школяр всегда только часть некого целого, ратник какого-то общего дела. Импульсы его своеволия усмиряет строгий канон.

На экране повесть о незадачливом музыканте, который потратил жизнь на постижение таинств вокала. Но не достиг ни искомых вершин мастерства, ни подлинного признания. История универсальна: человек любит искусство, а искусство не отвечает взаимностью. Каждый из нас встречал таких режиссеров, актеров, литераторов, живописцев.

Тамхане предпочитает сюжеты без развернутой романтической линии. В «Суде» он фокусировал основное внимание на абсурдности практик индийской юриспруденции. В «Ученике» предпочел сосредоточиться на профессиональной рутине, на буднях исполнителей классических раг: уроках, репетициях, конкурсах и концертах. На взаимодействии наставника и ученика.

Известно, что в разных сферах традиционной индийской культуры преемственность достигалась своеобразным трансфером личности — передачей сущностных качеств от старшего к младшему.Мотив ученичества возникал и в судьбе самого Тамхане. После успеха «Суда» он принял участие в программе Rolex Mentor and Protégé in Film. Стажер прошел практический курс ремесла у Альфонсо Куарона на съемочной площадке «Ромы». По словам индийского автора, пример наставника помог ему осознать потенциал невербальных средств повествования, расширяющих возможности традиционной драматургии. А вскоре мексиканский режиссер с международной репутацией сам влился в команду Тамхане, взяв на себя функции исполнительного продюсера второй картины своего протеже. Архетип наставника сакрализуется, образ гуру замещает фигуры родителей, авторитет учителя вытесняет авторитет отца.«С помощью ряда специальных приемов духовная личность учителя возрождается в ученике (принцип духовного мимесиса). <Для ретрансляции личности> необходимо и достаточно передать систему характерных для учителя деятельностей, включая и их мотивацию» (из статьи В.Семенцова «Проблема трансляции традиционной культуры на примере судьбы Бхагавадгиты». См. в сб.: «Восток — Запад», М., «Наука», 1988. В веками отработанной логике заложен, однако, заведомый парадокс, на котором и строится коллизия фильма, — не берется в расчет сопротивление материала.

Можно впитать сумму знаний и систему ценностей гуру, но нельзя перенять и присвоить чужой творческий дар.Тот же парадокс личностного трансфера характерен и для европейских перформативных искусств: заметными педагогами — кодификаторами музыкального, актерского, хореографического мастерства, ретрансляторами славных традиций определенной школы — становятся обычно профессионалы с хорошей выучкой, так и не достигшие искомого совершенства и звездных высот в своей исполнительской деятельности. Конструкция «Ученика» проста и экономна, строится на законах симметрии. Двухчасовой фильм поделен на две равные части (два акта, две серии). Хронология: нулевые и наши дни. В начале картины герою 24, в конце — около 40.

Центрального персонажа зовут Шарад Нерулкар. Невзрачный на вид молодой человек — самый покладистый, самый усердный и самый преданный ученик пожилого преподавателя классического вокала. Начинающий исполнитель холост, как и его наставник. Всю страсть и энергию он отдает постижению музыки. Самоотдача Шарада в служении ремеслу граничит с наваждением, со всепоглощающей одержимостью. Индийская классика — бесписьменный язык, для которого не существует оригинальной системы нотации. Вокальное мастерство передается из уст в уста, инструментальное — из пальцев в пальцы.

Ясно, что персонажи живут в многолюдном Мумбаи, но режиссер трактует мир мегаполиса как совокупность «частных пространств». Интерьер превалирует над пейзажем. Скромные квартиры, малые концертные залы — ни пестрых человеческих масс, ни эклектичных городских панорам. Польский оператор Михал Собоциньский скрадывает колористическую избыточность, привычную для индийского глаза, добиваясь в кадре смягченных цветов, деликатной пастельной гаммы.

Стоит иметь в виду, что гуру Шарада — представитель одной из «побочных» школ классической музыки хиндустани.В индийской классической музыке сосуществуют две самостоятельные системы: карнатакская традиция (Южная Индия) и североиндийская — хиндустани. Они имеют общие корни, но разделились еще в средние века. Традиция хиндустани — мозаика автономных направлений, у каждого свои принципы. Она испытала влияние персидской музыки, развивалась при дворах как индуистских, так и мусульманских правителей: «В ХIХ веке в различных стилистических школах стали проявляться сепаратистские тенденции. Их адепты отвергали любую музыку, которая отличалась от их собственной. Музыкальное наследие каждой школы стало тщательно охраняемым секретом и передавалось только близким по клану, куда не допускались чужие» (д-р Самати Мутаткар. Знакомьтесь: Индия. Классическая музыка. М., 1987). Почтенный, заслуженный вокалист, но не общенациональная знаменитость. Концерты этого исполнителя неспособны привлечь большого количества публики, мастер работает для узкого круга ценителей и знатоков. Голос старого вокалиста утратил былую свежесть, но сохранил гибкость, эмоциональную насыщенность и точность фразировки.

Фильм начинается с концертного соло. Старый маэстро исполняет классическую рагу, Шарад с восторгом внимает вокалу учителя. У пожилого музыканта есть то, чего недостает молодому коллеге, — опыт и мастерство. Новичка подводят проблемы с певческой техникой: ему не даются тонкости виртуозных пассажей, ускользает структурная стройность импровизации.

Публичные выступления для героя — череда неудач. Шарад участвует в конкурсе молодых вокалистов. Поет скорее старательно, чем вдохновенно, в итоге остается без всяких наград. Неуспех его ранит. Во время очередного концерта он не может точь-в-точь повторить вокальную фразу, заданную наставником. Конфуз особенно сокрушителен на фоне успехов других учеников гуру. Учитель — как может — подбадривает ученика. Признается, что лишь к 40 годам достиг искомого совершенства.

Шарад готовится к новому выступлению. Его накрывает страх перед провалом, мучают приступы тошноты. На помощь приходит старинная мудрость: необходимо забыть об аудитории, о вокальной технике, петь надо для гуру и для верховного божества. Первую часть картины завершает вдохновенное соло Шарада — молодой музыкант оседлал волну куража. Он полон надежд и верит: успех не за горами. Ему невдомек, что за кульминацией следует спад. Этот концерт так и останется лучшим его выступлением.

Музыкальные номера становятся в «Ученике» способом самовыражения персонажей, раскрытия их натур. В живом исполнении вокальные раги могут длиться более получаса. Их развитие подчиняется строгим законам. Для западного меломана индийский вокал не более чем звуковая абстракция. Он лишен осязаемой нарративности, внятной драматургии: не ария и не романс. Нам трудно прочувствовать стройность классических форм, оценить прихотливость взаимодействия канонических схем и спонтанной импровизации. Тамхане адаптирует рагу для международной (то есть западной) аудитории. Извлекает из вокального соло его кульминацию или зачин, превращая момент наибольшей концентрации исполнителя в самодостаточный эпизод. Длительность вычлененных фрагментов не превышает двух-трех минут — хронометраж, комфортный для европейского уха. Кино создавалось в расчете на внешнюю аудиторию.На момент написания этой статьи (октябрь, 2020) «Ученика» не видели даже влиятельные индийские критики (те, кто по понятным причинам не смог приехать в Венецию).

Режиссер принял единственно правильное решение, пригласив на главные роли опытных вокалистов, а не профессиональных киноактеров, которым пришлось бы натужно имитировать пение, открывать рты под чужую фонограмму. Именно вокальные соло привносят в картину элементы экспрессии и спонтанности. Стоит отметить, что роль незадачливого певца доверили музыканту вполне успешному. Адитья Модак не без озорства воспроизводит вокальные ляпы своего персонажа, фальшивит, искажает узор музыкальных фраз. Но самое главное — и в этом исполнительский шик — он умудряется приглушать собственный дар, сглаживать темперамент, сбавлять посыл, контролировать выплеск энергии.Не стану вдаваться в музыковедческие детали. Мне повезло побывать на концертах индийской классической музыки (Москва-1987, Дакка-2016), собрать небольшую коллекцию записей. Но знаний моих недостаточно для того, чтобы взять на себя роль эксперта. Впрочем, хорошее исполнение индийской классики от неудачного я все же смогу отличить (а вот оценить исполнение арий Пекинской оперы — вряд ли).

Тамхане выстраивает любопытную систему замещений. Очевидна параллель между фигурой наставника и фигурой отца. Шарад по-сыновьи относится к почтенному мастеру, заботится о здоровье наставника. После занятий делает старику массаж, разминает ноги, чтобы унять боли. Умащает спину ароматическими маслами. Покойный родитель (появляется лишь в ретроспекциях) тоже был вокалистом, питомцем той же школы классического вокала, что и гуру Шарада. Именно он стал первым наставником сына, приобщил отпрыска к миру музыки хиндустани. Вместе с тем отец начинающего певца представлен и в ипостаси дублера, своеобразного двойника самого персонажа. Оба верят в идею утраченного идеала, в то, что рага к нашему веку растеряла свою чистоту и благодать. Отношение Шарада к отцу окрашено двойственностью: с одной стороны, родитель — герой ностальгических воспоминаний о детстве, с другой — пример музыканта, карьера которого не задалась. На судьбе отца лежит печать неуспеха, такой наследственной участи сын надеется избежать.

Есть в картине еще один значимый персонаж-заместитель: старческий голос легендарной вокалистки Мааи (отцифровка с магнитофонных кассет), ведущий с героем нескончаемые беседы о превратностях вокального мастерства. Раритетные записи лекций достались ему от отца. Шарад время от времени садится на мотоцикл, отправляется в одиночный пробег по ночному городу. Из плеера раздаются афористичные монологи (мудрость порой неотличима от потока трюизмов). Наступает момент, когда начинаешь подозревать: надтреснутый голос давно умершей певицы, отделившись от физического носителя, водворяется в голове самого ученика. Бесплотная сущность не столько антагонист реальной родительницы героя, женщины приземленной и весьма прагматичной (без пиетета относится к высоким искусствам, с неодобрением — к одержимости музыкой мужа и отпрыска), сколько проекция архаического архетипа богини-матери, авторитетной и авторитарной. Той, что делится с почитателем сокровенными знаниями, но требует взамен послушания и подчинения.

Важно, что непогрешимое воплощение совершенства неосязаемо. Гений Мааи может быть только предметом веры: записей не существует, певица избегала публичности. Верификация мифов об идеале практически невозможна. Преданность эфемерному абсолюту толкает адепта на путь безбрачия. Шарад толком и не пытается наладить личную жизнь. Режиссер иронизирует над стереотипным представлением об индийском аскете, без остатка отдающем жизнь духовному поиску. Одинокий герой усмиряет не плоть, а здоровую похоть — и не гаммами или мантрами, а старательной мастурбацией за просмотром топорного порно.

Во второй части картины Тамхане вводит контрастный мотив — с повестью об аскете соседствует «история куртизанки».Индийская классика ныне — музыка светская, но корнями своими она уходит в архаические сакральные практики. В средние века рага стала придворным искусством (со всеми вытекающими последствиями). Изучение классического вокала входило в обязательную программу подготовки утонченной и образованной куртизанки. К «высокой раге», с одной стороны, примыкают газали (любовные песнопения, жанр персидского происхождения), с другой — бхаджаны (индуистские религиозные гимны). Сближение крайностей — индуистского благочестия и мусульманской романтики — стало возможным благодаря синкретизму бхакти, идеям чувственной любви к божеству. Ехидное переосмысление популистской мифологемы о взлете новой звезды, явившейся из ниоткуда (the star is born). Вставные эпизоды мимикрируют под цепочку фрагментов телевизионного шоу, за которым с домашнего кресла нехотя наблюдает Шарад. Девушка из бенгальской глубинки побеждает в конкурсе народных талантов (аналог «Голоса»). За время участия в шоу радикально меняются имидж певицы и ее репертуар. Скромница в мешковатом наряде на глазах удивленного зрителя превращается в прожженную диву: провокативные позы, агрессивно-избыточный макияж, томный взгляд из-под фальшивых ресниц. Вместо интерпретации традиционных напевов — навязчивый поп: «эротическое» мурлыканье. Ничто ни в облике, ни в вокале скороспелой звезды не напомнит уже о прежней классической выучке.

Герой к 40 годам заметно отяжелел (возрастную метаморфозу передает не пластический грим, а коррекция силуэта). Он продолжает заботиться о престарелом учителе, который становится все более немощным и беспомощным. Шарад и сам начал преподавать, ведет занятия для разновозрастной группы любителей. К базовой теме — индивид и традиция, школа и ученик — добавляется новая линия: традиция и другие. Все ощутимей проявляют себя нестыковки внутреннего и внешнего, столкновение своего и чужого.

Показательна перепалка Шарада с матерью старшеклассника, посещавшего курсы вокала. Подросток хочет выступать в школьном ансамбле, исполняющем композиции в смешанном стиле (местный фьюжн — локальный гибрид западной музыки и музыки хиндустани). Преподаватель ставит ученика перед выбором: или классика, или поп. Вокал хиндустани в гибридной музыке — всего лишь одна из красок, придающая композициям этнический колорит. Исполнителю легкого фьюжна нет никакой нужды тратить время на постижение классического вокала. Очевидно несходство мировоззрений. Для Шарада музыка — миссия; для тех, кто у него обучается, — дополнительное образование, хобби, полезный навык. Авось пригодится однажды. Впрочем, и сам герой сходным образом относится к занятиям йогой — удобная техника релаксации, а не эзотерический путь к самопознанию, самосовершенствованию, самораскрытию. Изменился статус преподавателя, он больше не гуру, не проводник по жизненному пути, а поставщик платных услуг (потребитель считает возможным предъявлять рекламации, если не доволен их качеством).

Не менее драматична встреча Шарада с авторитетным музыковедом, коллекционером архивных записей. Знаменитость с садистской небрежностью начинает развенчивать репутации культовых исполнителей, вокалистов, особенно значимых для героя. Одну из легендарных певиц, Шантидеви, знаток приравнял к заурядной шлюхе: в конце 40-х та была содержанкой богатого бизнесмена, музыке обучалась на средства своего покровителя. Опускает с небес на землю божественную Мааи, приписав непостижимому идеалу человеческие пороки: дурной характер, безудержный эгоизм, моральную нечистоплотность и даже приверженность исламофобии.Обвинение в исламофобии — сигнал для индийской аудитории. Нынешняя правящая элита исповедует ценности индуистского национализма, притеснения мусульман трактует как реванш за «столетнее иго» завоевателей-иноверцев. Ксенофобская идеология вызывает активное неприятие у прогрессивных интеллектуалов. Шарад сдерживает эмоции. Но знаток приступает к атаке на его чтимого гуру: заслуженный музыкант — умелый преподаватель, но посредственный исполнитель. Неинтересен как вокалист. Взбешенный герой окатывает обидчика напитком из своего стакана.

Образ самодовольного критика откровенно шаржирован — брюхо эксперта по величине сопоставимо с его самомнением. Но в комической сцене проявлен серьезный концептуальный конфликт. Проблема в несовпадении приоритетов: иерархия замкнутого сообщества (кружковая, цеховая, фанатская) не тождественна иерархии общепринятой, официальной. Той, за которую отвечают солидные критики. Какая из несхожих систем окажется состоятельней и актуальней годы спустя, выявит только время.

Сольный концерт Шарада. Помещение скромных размеров, немногочисленная аудитория. Певец свободно владеет материалом, демонстрирует выучку и мастерство. Внезапно он прерывает рагу на полуфразе, не завершив вокальный кульбит. Поднимается с возвышения и, не разъясняя причин, покидает зал. Публика разбредается в недоумении.

40-летний герой достиг предела возможностей. Нет смысла тешить себя надеждой на долгожданный прорыв к желанному совершенству. Избавление от иллюзий — шаг к раскрепощению. Уход из профессии — проявление мужества, а не малодушия.

Утратив веру в особую избранность, Шарад сохраняет верность призванию: любовь к классическому вокалу, преданность той традиции, что сформировала его. Вместе с приятелем затевает проект по сохранению и пропаганде наследия подзабытой уже школы вокала, той самой, к которой принадлежали его отец, его гуру да и мифическая Мааи. В планах издание дисков и книг, классы онлайн для начинающих музыкантов (школа должна идти в ногу с временем).

Режиссер рифмует две сцены (даются не встык). Вагон электрички: на коленях Шарада примостилась девочка лет пяти. Мужчина увлеченно играет с ребенком. Рядом — счастливая женщина, вероятно, супруга. Тот же поезд. Одинокий герой рассеянно смотрит в окно. На сиденье напротив — женщина с дочерью. Попутчики не знакомы. Эмоциональный настрой персонажа и акцент на крупных планах делает первый фрагмент более личностным, субъективным, во втором взгляд камеры-наблюдателя объективирован, отстранен. Возникает игра в угадайку: реальное/вероятное. Выбор — что мнимость, а что действительность — остается за интерпретатором.

В вагоне появляется бродячий певец, исполнитель простонародных песен (очевиден их чувственный, эротический даже подтекст). Никто из пассажиров денег ему не дает. А тот не слишком-то и расстроен. Вольный носитель фольклорной традиции не связан строгим каноном, не грезит о совершенстве, не жаждет признания. Ему просто нравится петь.