Ложный свет: Антон Долин о «Дурном воспитании» Альмодовара

«НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН ДОЛИНЫМ АНТОНОМ ВЛАДИМИРОВИЧЕМ, ЯВЛЯЮЩИМСЯ ЛИЦОМ, ВХОДЯЩИМ В СОСТАВ ОРГАНА ЛИЦ, УКАЗАННЫХ В Ч. 4 СТ. 9 ФЗ «О КОНТРОЛЕ ЗА ДЕЯТЕЛЬНОСТЬЮ ЛИЦ, НАХОДЯЩИХСЯ ПОД ИНОСТРАННЫМ ВЛИЯНИЕМ», ВКЛЮЧЕННОГО В РЕЕСТР ИНОСТРАННЫХ АГЕНТОВ»

Забавно вышло: Европа — в необузданном восторге от «Дурного воспитания» Педро Альмодовара (кстати, фильм вышел на меньшем числе экранов, чем «Поговори с ней», и собрал в Испании и Франции значительно большую сумму), а российских зрителей «не пробило»; среднестатистическая оценка — скептическая. Доходило до смешных противоречий: так, именитый испанский альмодоварист Густаво Мартин Гарсо назвал «Дурное воспитание» «антибуржуазным манифестом», а некоторые наши критики ругали картину именно за чрезмерную буржуазность. Более или менее очевидно, что как выдающийся художник Альмодовар постоянно наступает на мозоли буржуазной морали, а как модный персонаж буржуазному зрителю он симпатичен. Однако корни недопонимания между европейской и российской аудиторией куда глубже. Оставим в стороне «наезды» мэтра на католическую церковь — во многом мнимые, в почти равной степени безразличные европейцам и нам. Можно видеть причины расхождений во все еще сильном недоверии отечественной публики к гомосексуальной теме: многих резануло, что Альмодовар почти без юмора и тем более глумления над сторонниками однополой любви (к которым сам относится) снял фильм только о них. Женщинам места практически не осталось, за исключением матери и тетки главного героя Игнасио, едва ли не единственных подлинно любящих, но притом демонстративно эпизодических персонажей, да еще безмолвной костюмерши: привет от «Поговори с ней», в котором та же актриса Леонор Уотлинг играла главную роль.

О других преемственностях. Хавьер Камара — трогательный медбрат в предыдущей картине Альмодовара — в «Дурном воспитании» играет преувеличенно комического гея, причем, как выясняется к финалу, несуществующего даже в «реальности» картины. Ну а центральный персонаж и герой-рассказчик, популярный кинорежиссер Энрике Годед, исполнен Феле Мартинесом, который в черно-белом и немом фрагменте-стилизации из «Поговори с ней» играл роль Альфредо — человека, заблудившегося в отношениях с собственной возлюбленной. На сей раз герой Мартинеса теряется не в женщине, а в мужчине, Анхеле. Анхеля (эта роль — центр притяжения картины) сыграл самый модный нынешний испаноязычный актер Гаэль Гарсиа Берналь, с которым Альмодовар работает впервые. Как, заметим, и с остальными наиболее важными героями картины: исполнителями ролей Игнасио и Энрике в детстве (Начо Перес и Рауль Гарсиа Форнейро), а также актерами, сыгравшими две ипостаси одного грешного священника (Льюис Омар и Даниэль Хименес Качо).

Вернемся к противоречиям. Многие зрители не приняли «Дурное воспитание», поскольку не увидели в нем главного: сознательной антитезы тому Альмодовару, которого многие узнали и полюбили в последние пять лет, когда он снял «Все о моей матери» и «Поговори с ней». В них, как принято считать, режиссер «поднялся на новый уровень» — только редко уточняется, что имеется в виду. Попытаемся сформулировать: окончательно выйдя из тени стёба и кича, Альмодовар не только заговорил на понятные всем темы (любовь матери к сыну или мужчины к женщине), но и предложил подобие хеппи-энда. Не без игры, не без иронии, однако месседж двух последних фильмов приносил ощущение «света в конце туннеля». Кстати, визуализированного в путешествии Мануэлы («Все о моей матери») из родного Альмодовару Мадрида в волшебную Барселону. Создавался эффект бытового, но чуда: героиня, потерявшая сына, вдруг становилась матерью чужого ребенка, а потом этот ребенок вдруг избавлялся от врожденной ВИЧ-инфекции. Таким же чудом, на сей раз с оживлением мертвой девушки, завершался фильм «Поговори с ней». В «Дурном воспитании» мы наблюдаем обратную схему. Чудо происходит в первых кадрах (Энрике Годед встречает товарища детства и свою первую любовь — Игнасио Родригеса), чтобы оказаться тривиальным обманом, подменой к финалу. Отправная точка сюжета — не трагедия, а подарок судьбы; разрешение сюжета — не магия, но разоблачение оной. Кажется, что столь любимая публикой картина «Поговори с ней» (раскритикованная в Испании и даже не выдвинутая на «Оскар») — повторение успешно освоенной модели, а «Дурное воспитание» — равновеликая антитеза «Все о моей матери». Там речь шла о феномене зачатия и деторождения, здесь — о бесплодных усилиях любви.

Антитеза выражена в весьма отчетливом противопоставлении двух экранных историй «Дурного воспитания» — «реальной» и «вымышленной». «Реальная» (детективный сюжет с безработным актером, выдающим себя за убитого брата и присваивающим его рассказ, чтобы стать любовником режиссера, а впоследствии — кинозвездой) чередуется с эпизодами «фильма в фильме» («Визит» — экранизация упомянутого рассказа, где идет речь о детстве двух влюбленных друг в друга мальчиков, их расставании и последующей мести одного из них разлучнику-соблазнителю — наставнику из католической школы). Отделяя одну часть от другой, Альмодовар демонстративно сужает экран в «выдуманных» сценах. Но и без этого нехитрого наглядного приема отличия очевидны. «Визит» — пародия на раннего Альмодовара, которого, что бы кто ни говорил, в «Дурном воспитании» представляет не слишком привлекательный персонаж Энрике Годед (достаточно и того, что на стене в его кабинете висит постер одного из фильмов Альмодовара). Стилизаторский, полный изысканных цитат фрагмент о детстве героев — слишком пронзительно прекрасный, чтобы быть настоящим; мелодраматический сюжет с последующим отмщением, в котором и гомосексуальный «герой-помощник», и кража золота из церкви, и выступление трансвестита Саары, и его внезапно найденная любовь — все ненастоящее, как платье Саары от Готье, имитирующее женское тело. Все сводится к тому, что Джулиан Барнс называл «фабуляцией», литературным выстраиванием собственной судьбы постфактум. Поначалу Энрике не верит в то, что товарищ его детства действительно вновь возник на горизонте, но затем подпадает под обаяние выдуманной истории и принимается за фабуляцию сам — его не останавливает даже знание того, что Игнасио на самом деле мертв, а ему дурит голову брат-актер.

Суммируя, можно сказать, что кинематограф в «Дурном воспитании» предстает как обман, основанный на плагиате. Кино, в которое погружены с головой все без исключения герои фильма, не несет ничего, кроме зла. Оно дает детям Игнасио и Энрике ложное обещание близости (первое и последнее же их свидание — в кинозале), оно — в виде стыдной компрометирующей видеозаписи, в которой прослеживается невольная параллель с линчевским «Шоссе в никуда», — ловит в фатальную сеть влюбленного издателя-священника, оно скрывает сообщников после убийства Игнасио, в то время как деревянные скульптуры (искусство статичное, а значит, более правдивое) смеются над жалкими ухищрениями преступников-самоучек. Кино дает Анхелю-Хуану иллюзию известности, а Энрике — иллюзию любовной близости. Иллюзия рассыпается в пыль в финальной точке фильма, когда титры обещают первому забытье в телесериальной серости, а второму предписывают «снимать кино с прежней страстью» (формула стопроцентно ироническая). Выходит, что «Дурное воспитание» говорит в большей степени не о том, как священники развращают детей, ломая их судьбы, а о другом прошлом: легендарной мадридской «мовиде» 1980-х, к которой принадлежал сам Альмодовар, а за ним — пустоглазый Энрике Годед. Тому кинематографу самообольщения, от которого пытается освободиться в самой строгой и пессимистической из своих картин Альмодовар, явившийся в Канн без обычных прибауток, седовласый и неожиданно серьезный.

Можно было бы видеть в «Дурном воспитании» лишь относительно замысловатую историю гомосексуальной любви, если бы таковая не была поведана Альмодоваром 17 лет назад в «Законе желания», в котором есть почти все то же самое: одержимый кинорежиссер, влюбленный в загадочного незнакомца, трансвестит в церкви, обличающий священника, когда-то влюбившегося в мальчика из церковного хора... Нет только взаимоотношений между кино и остальным миром; вся история выдумана автором от первого слова до последнего, и режиссер — тоже персонаж. Сентиментального в «Дурном воспитании» удивительно мало. Это кинороман не о любви, к которой тщетно стремятся все три главных героя, а о честолюбии: и Энрике, и Анхель-Хуан — своего рода Растиньяки, Жюльены Сорели, а падре Маноло — трагическая фигура наподобие Вотрена. Вместо итогового удара гильотины «Красного и черного» — закрытая в последнем кадре дверь особняка Энрике Годеда. Многие поставили в вину фильму, что «на нем не заплачешь». Однако Альмодовар ориентировался на film noir, превратив любимца девочек Берналя в типичную femme fatale и заказав одному из лучших современных кинокомпозиторов Альберто Иглесиасу музыку, явно отсылающую к Хичкоку; вряд ли лучшие образцы черного жанра выжимали из зрителей слезу. Правда, роковые отношения здесь завязываются не между мужчиной и женщиной (или другим мужчиной), а между человеком — будь то Энрике, падре Маноло или сеньор Беренгер — и «смутным объектом желания», изменчивым и обманчивым кинематографом, столь блистательно представленным персонажем Берналя, единым как минимум в трех лицах.

Впрочем, великая иллюзия при всем величии остается иллюзией. Потому в «Дурном воспитании» уже привычный свет в конце туннеля обернулся — нет, даже не огнями встречного локомотива, а всего лишь неверными бликами очередного «Прибытия поезда».