ММКФ-2019. «Бог существует, ее имя — Петруния»: важный фем-фильм о религии и судьбе

У македонского режиссера Теоны Стругар Митевской поиски Бога не займут много времени. Бог обнаружится в Петрунии (Зорица Нушева) за те сутки, что она проведет дома под одеялом, на собеседовании с душкой-работодателем, в холодной январской речке с голыми мужиками и под стражей в полицейском участке с теми, кто нас бережет.

Подобно Новалису (немецкий поэт и писатель — прим. ред), молвившему «Разве же не в нас вселенная?», Митевская шутя напоминает, что Царство Божие находится в нас, и знакомит с Петрунией.

Мать, просунув утром под одеяло тарелку плюшек, выманит на экран главную героиню фильма с большим телом и высшим образованием. Безработная выпускница истфака немного за 30, Петруния не склонна к условностям, и это вечный источник их конфликта с родительницей, свирепой в почитании традиций и правил. Традиция велит женщине одеваться подобающе, а Петруния не то чтобы отвергает кокетство и юбку ради комфорта и штанов. Она, будь ее воля, не одевалась бы вовсе, ведь жили же были в раю голышом.

Митевская шутит на грани фола, но смешно и легко, рассказывая скверный анекдот, и не исторический, а вполне актуальный на территории Восточной Европы, где на фоне падения коммунистических режимов крепли архаические уклады — характерная черта деградации экономических и общественных отношений. Возвращение в каменный век отыграно режиссером юмористически буквально: в кабинете начальника полиции Петруния воссядет ренессансной Моной Лизой на фоне диких темно-зеленых джунглей с фотообоев, олицетворение просвещенного скептицизма в отношении пережитков и биологизации души, у которой нет пола. Как же она там оказалась?

Похождения Петрунии основаны на реальных событиях. Дело было в македонском Штипе, а могло случиться и в Румынии, если вспомнить фильм Кристиана Мунджу «За холмами», и в Польше, если верить «Роже» Малгожаты Шумовской. Тем более в России, где сложился специфический жанр ритуальных басен про «оскорбление чувств верующих» и даже процвел своеобразный скорбный культ, отправляемый на уровне юстиции и исполнительной власти. Так и у Митевской в конфликте «закон vs обычай» полиция предсказуемо играет в собственные ворота — подходящая ситуация для мастера комически-магического реализма.

Петруния нечаянно посягнула на традицию, согласно которой мужское население города ныряет на Богоявление в речку за Святым Крестом, который священник бросает в надлежащую волну. Поймавшему Святой Крест будет счастье весь год. Петруния тоже хочет. Недолго думая, она сиганет в воду, кишащую закаленными телами, и в сцене, достойной Дейнеки, добудет священный трофей. Мокрая, но счастливая Петруния вторгнется в патриархально-религиозную парадигму, смутит священника, поставит в тупик полицейских, приведет в ярость ныряльщиков и окажется в участке. Крест ей не положен. Но внятно, опираясь на статью кодекса или на библейский стих, объяснить Петрунии и зрителю, почему и зачем она здесь, задержана или так, не возьмется ни церковное начальство, ни управление внутренних дел.

Орнамент голых торсов, чьи права негаданно попрала Петруния, Митевская не однажды пускает бежать по кромке кадра, нагнетая в нем тревожное напряжение. Бритоголовые, похожие на шеренгу больших пальцев, с лицами, как вареные яйца, или с ясным челом под иконографическими прядями, они создают агрессивное поле, как перед битвой. В крупные планы Петрунии вползают ядовитыми змеями головы ее гонителей.

Кстати, легко представить эту ситуацию в соцреалистическом кино: толпа мужчин подхватит Петрунию, поймавшую и серп, и молот, и золотую рыбку, возможно, начнет одобрительно подбрасывать в воздух ее большое тело, приветствуя отличный — наравне с мужскими показателями — результат...

У Митевской «пальцы» зомбически двинутся на полицейский участок, где Петруния стоит на своем, не сдается, опираясь на одно лишь право, безбрежно, безбожно толкуемое его защитниками. Лишенцы столь истово предъявляют свою привилегию, будто на дворе тысячелетний застойный матриархат и участие в этом богоугодном ритуале — последняя пядь их мужского достоинства в феминизированном мире. Мир, однако, все тот же, прежний, где Петрунии, как и многим до нее, приходится пояснять, пусть и не для протокола:

«Я женщина, а не идиотка».

Может показаться, что режиссеру-феминистке только гендерная сторона истории и важна, что интересует ее еще один рывок за флажки, очерчивающие положение женщины в современном обществе, для которого Бог если и не умер, как уверяют прогрессивные силы, то уж точно мужчина. Рассказывая о том, как Крест превратился в игрушку, Митевская говорит о том, что религия — инструмент, который в руках сволочи и дураков становится инструментом репрессий, убийства духа и веры.

Все же сила этой картины в том, как непринужденно и деликатно она на местном материале выходит за пределы остротрепещущей феминистской повестки, которая предъявляет такое же принуждение к полу, как и традиционные маскулинные режимы. Тем же мягким движением она обходит и вопросы веры, которая не сводится к символике и обрядам, так же как существование или несуществование Бога никак не связано с наличием или отсутствием известных половых признаков.

Вернув Крест, Петруния так и не даст показаний о своем вероисповедании. Все пережитое освободит в ней не женское самосознание, а дух, не согнутый половой принадлежностью и не озаботившийся гендерными спектаклями. Зато мы узнаем ее любимый исторический период, и это не Александр Македонский.

В фильме Митевской героине навязывают «женскость», хотя она нисколько не претендует на эту роль, слишком примитивную для нее. Она — героиня мифа или, что нагляднее, трикстер, фольклорный персонаж, пересекающий не гендерные границы, а вообще границы плоти, которая подвергается репрессиям на протяжении истории, но бывает преодолена лишь упрямым усилием мысли. Петруния, грубо говоря, преображается в Петрушку, чья прерогатива — высмеивать и раздавать условных тумаков недобросовестным городовым и попам, высечь мачизм. Митевская тонко работает с этим опытом как с реальностью, а не условностью тропа. На уровне и сюжета, и поэтики она находит место метафорической интерпретации событий, которая пронизывает сугубо реалистическую повседневность быта. К месту и частушечный лад, особенно звонкий в сценах со столичной телевизионной журналисткой, которая допытывается у жителей города, так ли уж важно, что Крест оказался в женских руках, что бы они сделали, если бы Бог был женщиной, и не приличнее ли властям заняться иными проблемами. Здесь фольклор дополняется крепким матерным словом.

В ее самом известном фильме 2007 года «Я из Титова Велеса» (Jas sum od Titov Veles) Митевская разглядывала мир трех сестер и окружающий мир глазами младшей, которая совсем не говорила, зато много воображала и делала сказкой неприглядную, как водится, быль трех одиноких жизней. Разворачивались и сплетались нервными узелками две реальности — полная магии и сермяжная. В «Панораме» 57-го Берлинале Митевская показала фильм «Когда день не имел названия», в котором девушка, остававшаяся в тени мальчишеской компании, в запале кричала своему парню: «Женщина — будущее Балкан! Это я — будущее, не ты!» В новом фильме эти линии — магия, памфлет и аффект — сходятся.

Речь не о религии с биологией по разные стороны баррикад. Петруния отказывается быть запуганной и жалкой в силу потребности и души, и тела. Нырнув с ней в речку, Митевская экранизирует прекрасный в своей чистоте аффект, каковым оказывается этот прыжок всем своим существом, телесный взрыв не способной прогибаться души. Вместе с тем это и необходимая гигиеническая процедура, потребность в которой является при постоянном соприкосновении Петрунии с варварством в том или ином виде. Один прыжок в холодную воду для Петрунии — гигантский скачок для всего человечества? На Луне, возможно, но здесь, в околотке, — просто тайный внутренний рост, ни для кого, только для себя. Слушая байки про волка в овечьей шкуре, она чувствует, что сама становится волком.

Местный Понтий Пилат допросит Петрунию в участке: зачем она прыгнула за Крестом да зачем поймала, почему присвоила этот мужской гаджет, — и найдет ее речи разумными, но распятие конфискует и умоет руки. Вся речка и вода в ней — ее чаша, которую придется испить, чтобы освободиться, преобразиться и сделать этот опыт доступным другим, ветхим людям, которые ее окружают.

Надо сказать, что конфликт не затрагивает весь город, а в основном родственников и притесненных гопников-крестоносцев Штипа. Тележурналистка в ходе опроса местных жителей встретит среди них и разумных.

Художественный метод македонской постановщицы сочетает элементы сказки и были, поэтическую образность и документальную внимательность, однажды она соединяет две камеры — оператора фильма и телевизионную, и та берет след. Из метафорически-условной выпрастывается документальная. Это наименее сказочный фильм Митевской, и он отлично приспособлен для бытописания странностей македонской и, признаемся, нашей жизни. Кроме социального абсурда, ей удается глубокая тайная жизнь персонажа, как удавалось глубоко индивидуальное безумие в фильме про трех сестер. Умение Митевской создавать мир помимо нарратива, поставить Петрунию на синее дно пустого бассейна, положить деревянный крест на тряпицу в зеленый горох выдает ловкость глаза, большой обаятельный дар. Именно обаяние, незнакомое прямым хроникальным включениям из жизни общества, делает преображение Петрунии-Петрушки достоверным и убедительным.

Женщина в сопротивлении вдруг оказывается просто человеком, просто остается собой. Надо ли говорить, что то же самое может произойти и с мужчиной?

Фильм «Бог существует, ее имя — Петруния» покажут 23 апреля в 22:00 на ММКФ.

Читайте также:

• Феминизм начинает и выигрывает на Берлинале-2019. Ключевой фильм на тему — «Бог есть, ее имя — Петруния»