На проводе Кейт из Рединга: современность с актрисой Уинслет говорит

Кейт всегда была одной из нас. И людей, и женщин. С первыми ее роднят дворовые манеры. Со вторыми — «лишний вес» как важнейшая составляющая антиглянцевой рутины next door girl. В 1997-м, когда затонул «Титаник» и Кейт стала звездой, их экранный тандем с Ди Каприо перекочевал в светскую хронику. На красных дорожках Кейт смотрелась как беспонтовый пирожок. Как дальняя родственница, приехавшая из провинции на четыре свадьбы и одни похороны. Ничто не предвещало головокружительной карьеры, хотя многое уже было понятно. Амплуа «британской розы», как переходящее туристическое знамя, в разные годы несли, спускаясь по трапу трансатлантического лайнера на голливудский берег, разные ее товарки. Но мало у кого гордость сочеталась в глазах с предубеждением, благородное позвякивание Веджвуда с зычным матерком Беркшира. Халявное шампанское на красных дорожках пьют и аристократы, и дегенераты, Кейт была из тех и из других. Прекрасная дама, на которой ампир как седло, Джульетта с энергетикой Элизы Дулиттл, ломовая лошадь в бумажных розах, в общем, титулованные особы на таких не женятся. Чай не односельчанка по уездному Редингу Кейт Миддлтон и не Наталья Михайловна Водянова.

Первая большая роль Кейт — в очень хорошем фильме. И с подходящим сюжетом. «Небесные создания» Питера Джексона — история о невинности зла, о предсказуемой трансгрессивности бытия, об обманчивой внешности. Устами младенца глаголет убийца. Кошмар — это та же сказка, только с печальным концом. Кейт там кровь с молоком. Букально. От полдника до тризны один шаг, ее игра заставляет вспомнить знаменитый кадр из «Мюнхена» Спилберга — котенок продолжает лакать молочко из блюдечка, а вокруг расплывается смерть бурыми густыми пятнами.

Несколько костюмных драм — и вот Офелия покидает двор короля Артура, чтобы отправиться в самое зрелищное путешествие на свете, через океан в Новый Свет, взойти на борт и не утонуть, такой холодный айсберг нашей пастушке не страшен. Ее зовут Роуз, как и полагается всем парвеню-британкам, ее спасет Джек. 

Знаменитая сцене на заднем сиденье уже не кареты, еще не автомобиля, в которой женский оргазм стыдливо, но вместе с тем выразительно стилизован под наскальную роспись, под статус в вотсап — hey there, I’m having good time — первая ласточка инклюзивности в массовом кино. Кейт в «Титанике» выламывает не только дверь, чтобы улизнуть от девятого вала через трюм, но и выламывается из корсета конвенциональной красоты. Первые скрипки и объекты вожделения теперь неприличного 40-го размера. Настоящие женщины похожи на человека, им тесно, им душно в вашем нарративе, они барахтались в пене не для того, чтобы доставить вам визуальное удовольствие. Тело для них не дело всей жизни и не рабочий инструмент, который нужно поддерживать в идеальной спортивной форме. Тело просто оболочка, хотя, конечно, выдающийся бюст может стать зеркалом души и вместилищем таланта.

Жизнь после «Титаника» не была прежней, но довольно однообразной в плане ролей. «Вечное сияние чистого разума» случилось лишь в 2004-м. Клементина Кручински, эротическая греза двух синемаголиков — Гондри и Кауффмана, — предпочла стереть из своей памяти любовь. Потому что любовь — ужасная страна, диктатура прекариата, никто не застрахован, сердце обязательно разобьется, надежда неминуемо умрет. У Клементины волосы самого теплого синего цвета, но об ее характер можно порезаться. Кейт воплощает и разоблачает в этой причудливой картине всю ту ерунду, весь тот морок, что мешает людям быть вместе. Упрямство — ее навигатор, она из тех женщин, что остановят любую эрекцию на скаку. Своей приземленностью, своим воистину онтологическим великодушием — ведь мужчины просто дети такой же женщины, как и ты, их можно и нужно жалеть, им нельзя в высших или дидактических целях давать спуску.

Четыре года спустя, в 2008-м, этот образ сильной и волевой, великой матери любви примет иконические черты. Друг за другом последуют три экранизации «Чтец» (бестселлера Бернхарда Шлинка), «Дорога перемен» (неведомого шедевра Ричарда Йейтса) и «Милдред Пирс» (позабытого детектива Джеймса Кейна).

Все три фильма — костюмные драмы, ретро-трагедии. Пожалуй, выразительнее прочих Уинслет в роли Эйприл Уилер, героини большой истории — крушения американской мечты и беби-бума. Успех «Дороги перемен» обеспечило несколько факторов, необходимых для торжества революции: превосходный литературный источник, оптика смотрящего на красоту — супруга Сэма Мендеса, ну и партнер по кинематографической борьбе, по подрывной работе — старый знакомец Ди Каприо. Эйприл бьется в тисках, бьется жилка на ее висках, бьет фонтаном кровь из растерзанной, измученной прокреацией утробы. Мужчины не женщины и вряд ли люди, у них нет цикла, они хуже чувствуют ускользающую жизнь, замирание ее токов. Ди Каприо тут человек в шляпе, в футляре патриархата, клерк, а не безумец, хоть и работает на Мэдисон-авеню. Уинслет, напротив, посреди детей и полей — жертва утопии, неудавшегося эксперимента — Вирджиния Вульф с замашками Медеи. Плезантвиль ее сердцу не мил, она грезит Бродвеем и Сансет-бульваром. Женщина-скала, женщина-Прометей, женщина-всечеловек, женщина вне компромиссов, но полнехонька подозрений: что этот сценарий попал к ней по ошибке, что экзистенция не трепыхается вокруг потенции, что мужниных сапог ей не носить, лишь стягивать с него, когда он завалится домой поддатый, пахнущий дешевым парфюмом какой-то шлюхи.

Милдред Пирс и Ханна Шмиц — родные, кровные сестры Эйприл по участи, не проявившей к ним участия. Судьбу свою вынести, как детей выносить, — не на войне сражаться, не заседать в Сенате. Женская партия в ХХ веке заведомо проигрышная, и феминизмом дело не исправишь.

О том же и «Колесо чудес», в котором погрузневшая не от сконсов, а от бытия пропущенных пасов Кейт, она же Джинни, крутится как белка. Опять патриархальный рок, не знающий суда, одно следствие, похитит ее последнюю любовь в лице никчемного Джастина, отберет остатки разума. Уинслет, к сожалению, в угоду наконец-то победившей искусство повестке отреклась от роли, подаренной ни в чем не повинным Алленом, а ведь под джазовую дудку Вуди и под прицелом Стораро она из просто еще одной звезды нашего периода доросла до мифа на все времена. Это древнегреческая трагедия, это гибель богинь, это апокалипсис now, это тот самый выход на подмостки, когда и юноши с душою геттингенской, и пожилые гомосексуалы плачут навзрыд в темном зале. Женское подлежащее обретает сказуемое, она пришла, и она говорит.

Кинематограф, может быть, уже и не важнейшее искусство, но по-прежнему право имеет. Объединять и властвовать. В кино мы прощаем жизни смерть. Кино — вечное возвращение, кино дает универсуму еще один шанс. И Уинслет тоже предательство простили.

Вторая попытка прогуляться по радуге называется не «Аммонит», фильм, увы, оказавшийся жалкой пародией программного манифеста Сьямма. А «Мейр из Исттауна», камерный мини-сериал, совсем не предвещавший прорывов в подсознательное современности. И тем не менее давненько стриминг-отрасль не выдавала такого взрослого, сдержанного, беспощадного в своих оценках человечества как почти конченного вида, разговора о мире, который мы скорее ломали, чем строили, но пока живы будем, из его плена не выберемся, как бы судорожно не сопротивлялись.

Гудбай, Америка, где, кажется, никто и не был счастлив, хэллоу, ипохондрия средней, гиблой полосы. Все люди здесь серы и на ладан дышат, все дети просыпаются взрослыми в одночасье и плодят таких же обреченных на досрочную смертную казнь. Наркотики не спасут, алкоголь без пользы, жизнь на ветер. Девочкам путь на вебкам-панель или в матери-одиночки. Это вообще мир дочек-матерей, в котором мужчинам не осталось места, да они и не в претензии, сами все знают.

Кейт — женщина-ястреб, проигравшая свое будущее в баскетбол, один трехочковый бросок — и столько ожиданий насмарку. Она, конечно, расследует не серию убийств и исчезновений, а собственную жизнь, линии на ладони, следы на чердаке. У Мейр забрали будущее, Америке пообещали будущее, а существовать-то надо в настоящем, в сегодняшнем, которое без завтра не имеет почвы.

Кейт курит глупый вейп, Кейт занимается неуклюжим сексом, Кейт разводит суету, что отрицает пустоту, что меблирует отчаяние. Уж сколько девочек кануло в эту бездну — теперь гендерно нейтральную. Миф о Сизифе должен быть переименован в Миф о Мейр. Одной из нас. Женщин. Слабого пола, ставшего синонимом сильного вида. Одной из нас. Счастья не нашедших, но так и не сдавшихся людей.