Новый город: «Рука бога» Паоло Соррентино

Мне нравилось жить, но я бы не хотел начать заново.

Поль Моран

Неаполь — новый город с тысячелетним прошлым. На его шумных улицах вечерами дует странный ветер, он берет за душу, он хватает за руки, он вглядывается в лица — дерзких контрабандистов, что отдыхают на корме лодок от дневных противоправных свершений; баронесс, что, наскучив и себе и другим аррогантностью своей, расчесывают седые локоны перед трельяжем; юных философов, что обдумывают на сон грядущий, как лишиться девственности, как стать бессмертными, а затем умереть; полногрудым и круглозадым неаполитанкам, что ожидают автобуса и благовещения на площади у собора святого Януария.

Всем в новом городе требуется чудо, и ветер про это знает. И ветер начинает нашептывать советы. Но услышат ветер только Фабиетто и Патриция, племянник и его тетка, художник и муза, сопляк и путана, автор и его автопортрет.

Марадона прибыл в Неаполь 5 июля 1984 года. Перед его пришествием город замер в ожидании то ли Годо, то ли Спасителя. Как иронизировал главный спортивный летописец 80-х Дэвид Голдблатт, «фанатам футбольного клуба «Наполи» было совершенно наплевать на нехватку рабочих мест, жилья, школ, автобусов и соцпомощи, главное, что в скором времени им должен был явиться Марадона и своими пасами и пробежками перенести их из ада в рай». Среди томившихся от саспенса и плавно подступавшей к амальфитанскому побережью жары бродил и Фабиетто. Ему недавно исполнилось 14, кроме футбола и девочек его занимали мысли о вечном. Фабиетто страстно желал почувствовать на своем лице вместе с ветром и дыхание Бога, его невидимое, но ощутимое прикосновение.

Как часто случается с очень молодыми и чересчур мечтательными людьми, Фабиетто не замечал настоящего. Его дни состояли из вчера и завтра, ieri e domani, он смотрел себе под ноги, на пыльную землю и старинные плиты, он смотрел в небо, провожая взглядом каждый самолет. И лишь по сторонам, вокруг себя, Фабиетто не глядел, не умел да и вряд ли на carpe diem или farniente был способен. Юность не в силах осознать свое счастье — быть живым и помнить, что из дня сегодняшнего через секунду ты можешь свалиться в небытие.

Растущему организму всегда нужен миф, витаминный коктейль из богов и героев. Прежде чем согрешить самому, а затем исповедоваться, сыну любого века надобно повторить ошибки титана из предыдущего поколения. Прежде чем оказаться на ярком солнце, необходимо собраться с мыслями в чьей-то тени.

Для Фабиетто таким титаном стал Марадона и, наверное, Тони Монтана. Видеокассету «Лица со шрамом» в то лето он включал вместе с отцом на этапе и антипасти, и дольчи. Знал ли Фабиетто, что царапины на пленке скоро обернутся полным ее разрывом. Вместе с Тони сгинет вся его уютная детская жизнь. До первой травмы, до главной драмы оставалось всего ничего, какие-то полгода виртуозных голов и победоносных матчей. Ничто никогда не предвещает беды.

Марадона был старше Фабиетто на десять лет, за эту декаду из полукровки и босяка он стремительно превратился в самую большую звезду самого популярного спорта. В человека, для которого жизнь преодолеть — что футбольное поле пробежать; в игрока, которого соперники буквально пытались уничтожить и в основное, и в дополнительное время. Накануне трансфера в «Наполи» Марадона почти пал на газоне «Сантьяго Бернабеу» в финале Кубка Испании. Андони Гойкоэчеа, прозванный Мясником из Бильбао, затоптал Диего, сражавшегося под номером десять. Тот матч вошел в историю как побоище. За бесславной битвой наблюдал даже король Испании. Ну и Фабиетто тоже слушал про подлые приемы противников кумира, прильнув к транзистору, мешая старшему брату почивать после очередных сексуальных утех.

В «Руке бога» Соррентино вспоминает себя — 18-летнего, кудрявого, носатого, сутулого, нелепого и трогательного, не знавшего женщин, но не знавшего и людей вообще. В ушах у него плеер, а в плеере до титров нет музыки. Потому что никакая музыка не способна заменить память об умерших, их улыбки, их голос, их беспокойство о том, что тебя нет дома, что ты не поел, что тебе некого еще/уже любить.

Пубертат — смутный, темный период, полный явных фрустраций и относительных огорчений. Никого наш мир не принимает сразу. Даже Монтану, даже Марадону. Тем более долговязого, щуплого Фабиетто. Поэтому от мира подростки отгораживаются музыкой, что звучит из walkman нон-стоп: чтобы вынести ласковое безразличие вселенной, требуется подходящий саундтрек. Чтобы не реагировать на враждебную тишину со стороны сверстниц, требуется срочно влюбиться в донну постарше. Хоть в собственную тетку Патрицию, про которую многочисленное семейство так и не определилось — мадонна она или шлюха.

В творчестве каждого режиссера наступает момент, когда прошлое становится источником не только вдохновения, но и преклонения. Прошлому следует отдавать долги, чтобы становиться по-настоящему старше, больше, мудрее. Каждый серьезный художник обязан однажды, как Орфей, обернуться. Риск велик — либо прошлое исчезнет навсегда, либо носитель памяти превратится в соляной столп. Либо родится кино. Чтобы снимать кино, нужны вот такие яйца, говорит юному Фабиетто не пожелавший заменить ему отца Антонио Капуано. Чтобы снимать кино, нужно быть свободным. «Помни, что ты свободен!» — кричит тому же Фабиетто из-за решетки заменивший ему брата бандит Армандо. И Фабиетто будет снимать кино про великую красоту вечности и невыносимую скоротечность молодости, про руку бога, спасшую его в 80-е от вроде бы предначертанной судьбой гибели вместе с родителями в уютном доме в близлежащих к Неаполю горах.

Новый фильм Паоло Соррентино неожиданным образом полон тишины и смирения перед временем, которое уничтожит все. Уже уничтожило. Самый классический из исповедальных жанров, coming of age story, движется по известному маршруту: первый секс, первый страх — смерти как отправной и финальной точки любой жизни, все остановки на этом пути носят имя наших утрат.

В мае 1984 года не было особенно жарко. По выходным семья собиралась за городом, в саду с видом на Капри, ела удивительно сочный арбуз, что достался одному из дядьев Фабиетто в качестве взятки, смеялась над суровой полусумасшедшей бабкой, кутавшейся в норковую шубу при плюс 20, издевалась над инвалидом-ухажером одной из теток Фабиетто, спорила о том, купит ли «Наполи» Диего Марадону, или удача опять пройдет мимо самого шумного и самого нищего города страны. Череда мгновений, набор гэгов, стопка фотокарточек — эхо несбывшейся надежды на рай, которое всегда-всегда-всегда становится адом.

Легитимный наследник Феллини, Соррентино в «Руке бога» выходит из тени, делает шаг в сторону. Разумеется, в самой печальной истории на свете — неминуемого взросления — слышатся ноты «Амаркорда», и «Похитителей велосипедов», и «Шума в сердце», и «Ускользающей красоты», и даже недавнего «Зови меня своим именем». Богатейшая традиция юношеских травм, оборачивающихся взрослыми драмами, обыграна Соррентино без легкости, с тяжелым дыханием уставшего притворяться эксцентриком и циником режиссера и человека.

Конечно, Паоло не может совсем обойтись без Федерико — карлики и прочие фрики в кадре необходимы ровно потому, что и себя он полагает карликом, из раза в раз взбирающимся на плечи великанов. Критики по привычке ищут цитаты, переполняясь радостью узнавания, — вот поклон «8 ½», а вот реверанс «Репетиции оркестра», но именно в «Руке бога» становится очевидно, что жизнь вообще и та конкретная, что принадлежит Паоло, перевалив за половину и перепрыгнув через Рубикон, действительно становится страшно похожа на киномистерии гениев. Ибо сон одного входит в сны всех, и чужие грёзы оказываются личной явью. Соррентино — один из нас, но и сам по себе. В своем страдании и его мучительно откровенном изложении-исповеди он такой же, как мы, только чуточку отважнее. Ибо не испугался своих желаний и принял когда-то решение, что в Рим ехать надо. А Неаполь, колыбель и колыбельная его детства, — прекрасный город, но провинция, новый город, но пленник прошлого, состоящего из тысяч и тысяч полузабытых судеб. Будущее карабкается на плечи прошлого, жизнь попирает смерть, в решающий момент проигрывая последней.

Тот Паоло, севший в поезд на Наполи Чентрале, — это Фабиетто. Имена не важны, имена — самая абстрактная вещь на свете. В Америке, например, вообще меняют имена с легкостью. Язык, что дает всему имя, может, и старше времени с пространством, но он ненадежный свидетель. Этому научил Фабиетто еще Тони Монтана.

Кино, в вычурную фантасмагорию которого все же попадают осколки реальности, гораздо надежнее. Кино, как мы знаем по опыту ХХ века, — тот самый свидетель под защитой смерти. Ее тщательную и неумолимую работу кино хранит — пусть это всего лишь красивая фраза Кокто.

Фабиетто шляется по Неаполю, Фабиетто вожделеет девушек и лелеет мечты, Фабиетто наконец-то смотрит на реальность не отрываясь. Все, что он умеет, — смотреть. Но это уже что-то: разглядеть жизнь. Это уже подарок Бога. Ведь жить не умеет никто. Почти все умирают, так и не пожив.

Потеряв родителей, Фабиетто не плачет. Смерть родителей не делает тебя, вопреки расхожему мнению, взрослым. Слезы слезам рознь. Потеряв девственность с той самой седовласой баронессой, немногим привлекательнее Иоанна Павла II, Фабиетто улыбается. Секс сексу рознь, но смысл первого секса в освобождении. Баронесса, словно богиня судьбы Парка, впустив его в свое лоно, прозванное super pussy, перерезает пуповину, связывавшую Фабиетто с прошлым, и дает ему самый важный урок. Смотри на эту жизнь и думай о своем. Думай о том, что в этой жизни тебе нравится. В этой жизни уже есть все, что надо, все, что смерть когда-нибудь заберет. Да и вообще, человек носит в себе смерть с рождения. Смотри на эту жизнь пока она впереди.