Убить бога молотком: фильм «Папа, сдохни» как схватка бессмертного героя и мента

Страшная сказочка Кирилла Соколова начинается как история рыцаря, идущего в логово дракона, чтобы освободить принцессу. Не пройдет и часа, как это самое логово заполнится отвратительными тварями, изобретательно уничтожающими друг друга. Заварила кашу дочь мента из театрального, которая натравила друга на папу, заявив, что тот ее изнасиловал. Под руку лезет забитая мама, напоминающая сестру капитана Лебядкина. В конце все залито красным, стены и двери снесены, под ногами хрустят доллары из распотрошенной сумки.

Кровавая баня в гостиной, гротескные перестрелки и синефильские цитаты обсудили многократно. Ограничимся перечислением имен: Тарантино, Гай Ричи, МакДона, Леоне. Шикарная пыточная сцена в ванной прямо из «Лица со шрамом». Много чего еще, но для разнообразия обратимся к другим истокам.

У обоих героев, «папы» и его молодого врага-двойника, много общего. Их играют актеры Кирилла Серебренникова. Александр Кузнецов вышел из его театра, промелькнул Скептиком в «Лете», а затем стал на место рассказчика в «После Лета». Посланец автора пронзительно смотрел в камеру и очаровывал свидетелей эпохи Цоя. Той эпохи, когда молодая шпана приходила на смену ментам и старым партократам. (Будет большой несправедливостью, если после немногословной роли в «Папе...» Кузнецов не станет одним из главных действующих лиц нашего кино.) Виталий Хаев играл опера и десять лет назад в фильме «Изображая жертву», где выступал с позиции силы, даже моральной правоты. В то время милиция еще, видимо, раскрывала преступления, но «Папа...» парадоксально сочетает веру во всемогущество органов и в их же бесполезность. Антигерой Хаева манипулирует вещдоками, вымогает взятки, притом боится вызвать наряд в свою квартиру: вдруг рядовые менты увидят нечто подозрительное.

Ослабел майор, поворачивается спиной к врагу и даже оправдывается перед поборником справедливости. Майор поскользнется, майор упадет.

Впрочем, между капитаном из «Жертвы» и майором из «Папы...» (пошел на повышение?) есть еще одно отличие. У капитана был монолог почти чеховской силы. В фильме Соколова у героев есть в основном мычание. Да, фильм упорно именуется черной комедией и в некотором смысле ею является, но никаких ударных реплик, каламбуров, запоминающихся перебранок здесь нет в помине. Кстати, положа руку на сердце, их почти не было и в «Жмурках» Балабанова, которые журналисты непрерывно уподобляли «Криминальному чтиву». Смеемся мы на этих фильмах от того же, от чего ужасаемся. Мы видим взаимодействие трупов, которые в процессе поедания друг друга еще умудряются говорить — бог весть зачем. Это смех не только не тарантиновский, но и не гоголевский, однако похожая литература существует. Вот два фрагмента пьесок Введенского и Хармса, с которыми почти буквально совпадают эпизоды «Папы...»:

Удаленная на два шага от тела лежит на полу кровавая отчаянная голова. За дверями воет собака Вера. Входит полиция.

Полиция. Где же родители?

Дети (хором). Они в театре.

Полиция. Давно ль уехали?

Дети (хором). Давно, но не навеки. 

Полиция. И что же смотрят, балет иль драму?

Дети (хором). Балет, должно быть. Мы любим маму.

Александр Введенский. «Елка у Ивановых»

Стрючков. Ты на одной ноге стоять можешь? 

Козлов. Могу, но не очень-то.

Стрючков. Ну, мы тебя поддержим.

Окнов. Пустите меня к нему!

Стрючков. Ой нет, лучше уходи!

[...]

Стрючков. Что же с ним делать?

Мотыльков. А тут уж ничего с ним не поделаешь. По-моему, его

надо просто удавить. Козлов! А, Козлов? Ты меня слышишь?

Козлов. Ох, слышу, да плохо.

Мотыльков. Ты, брат, не горюй. Мы сейчас тебя удавим.Постой!..Вот... Вот... Вот...

Стрючков. Вот сюда, вот еще! Так! Так! Так! Ну-ка еще... Ну, теперь готово!

Даниил Хармс. «Охотники»

Это и есть «русский разговор» жестоких детей, немногословный, но бесконечный и смертоносный. Живые не могут сказать, мертвые не хотят наговориться. Когда мужик с простреленным пузом поднимается с пола и, роняя кишки, продолжает речь — это по-русски. Не для смеха он встает и не для гротеска, а просто потому, что привык занудствовать. Воспитанные же персонажи умирают тихонько: в петле на кухне.

В дополнение к основным событиям в фильме идет вставная история про плохих полицейских и еще одну нехорошую квартиру с маньяком-потрошителем, который ходит в олимпийке с надписью «раша». Нелинейный сюжет вроде бы также дань уважения жанру, но кому подмигивает режиссер? Соколов как бы шутит над Звягинцевым, но не совсем понятно, в каком смысле. Вообще не ясно, какой именно социальный подтекст непременно хотят назначить фильму как создатели, так и критики. Соколов говорит про #MeToo и разоблачения педофилов, да только ведь его героиня отца оболгала.

В интервью Кузнецов, как бы эпатируя, предлагает не ходить на фильм «поборникам классики и православным чиновникам». Эта почти обязательная тяга к злободневности порой кажется чрезмерной. В самом деле, изо всех орудий убийства в фильме больше всего говорят о якобы символическом телевизоре, а сколько их еще: молоток, кухонный нож, канцелярский нож, дрель, водопроводная труба, пистолет, ружье, шкаф с комодом... Смотрим ли мы Ричи и Тарантино как социальное кино? Редко, может быть, и зря. Но всяческие «объяснения» подобного кинематографа нередко оборачиваются плохой социологией.

Впрочем, в русских историях и русских «случаях» точно не бывает «просто так». Наши действующие лица на сцене: представитель власти, он же убийца, вздорная девица, обманувший сам себя вор, мать с коровьими глазами. Против них — супергерой в джинсах, вечный простой парень без прошлого. При такой расстановке сил неожиданно начинаются чудеса.

Козырь кузнецовского Матвея — его, буквально, бессмертие. Его не берут ни нож, ни пуля, ни удушье. Он знал это еще со школы, потому не страшится ничего сильнее предательского слова. Может, помогает заговор «раз-два-три — не было беды», который Матвей твердит перед дверью в драконье логово? Или волшебная футболка с эмблемой Бэтмена? Он бессмертен, как Цой в финале фильма «Игла», — кто не знает, хотели снять вторую часть, да только бессмертен герой, не актер.

Эта история не злободневная и даже не «вечная», а метафизическая: вот почему штампы постмодернистского Голливуда в кои-то веки заработали у нас. Матвей отправляется убивать смехотворным молотком не какого-то папу, а бога. Может, он и не знает об этом, как персонаж Цоя вряд ли догадывался о том, чему бросает вызов. Молчаливые герои не любят говорить, зато, бывает, поют. И как поет одна многословная группа: 

«Вглубь, вперед, вбок! Вперед, вглубь и снова вперед. Нам достался жестокий Бог! Но Бог тоже умрет!» Цитата из песни «17:05» группы «Самое большое простое число» — примечание редакции

Читайте также:

• «Папа, сдохни»: разборки а-ля Тарантино в панельке моего отца