В поисках будущего: «Разжимая кулаки» Киры Коваленко

Россия, Северный Кавказ, наши дни. Впрочем, для женщин здесь мало что изменилось за последние 300 лет, и юная Ада (Милана Агузарова), подпирающая стену на остановке маршрутки, отгородившись от мира безразмерной курткой и глухим воротом спортивной кофты, занята извечным женским делом — она ждет. Ждет, конечно, мужчину — старшего брата Акима (Сослан Хугаев), уехавшего на заработки в Ростов, который из их родного Мизура кажется обетованной землей свободы, и обещавшего вернуться и забрать сестру с собой. Брат, конечно, в очередной раз не приезжает, вместо него появляются другие — младший брат Дакко (Хетаг Бибилов) и ухажер, или кандидат в таковые, Тамик (Арсен Хетагуров) — оба прилипчивые, навязчивые, не понимающие слова «нет», похожие на неуклюжих щенков, дети, а не мужчины. В том, как виснет на Аде Дакко, есть что-то слишком тревожно интимное, почти переходящее границу братской привязанности, в том, как настаивает на «погулять» и «прокатиться» Тамик, — что-то совсем инфантильное. Ада отвечает им с привычно усталым, отсутствующим выражением на лице — в мыслях она далеко, но телом, всем своим существом, к сожалению, все еще здесь. 

«Здесь» включает квартиру, в которой девушка живет с младшим братом и отцом Зауром (Алик Караев) — единственный ключ он держит у себя, выпускает дочь только на работу, запрещает ей краситься, пользоваться духами, отращивать длинные волосы, даже паспорт ее спрятал после попытки побега. Эти запреты сначала кажутся стандартным поведением жесткого кавказского патриарха, однако позже в них начнет просвечивать второй, еще более патологический, болезненный смысл, который в последней трети фильма раскроется в паре строчек диалога, оглушив и изменив фокус истории, которая с этого момента начнет восприниматься совсем иначе. «Здесь» — это и магазинчик, в котором работает Ада, запертая на своем месте прилавком, полками со снеками и шоколадками, вешалками с дешевой одеждой. «Здесь» — это весь желтовато-серо-пыльный городишко, зажатый и ограниченный с трех сторон приземистыми, подпирающими низкое небо горами, а с четвертой — трассой, которую от жилых домов отделяет стена. Когда Аким, которого никто уже не ждал, все-таки вернется из Ростова, от него даже пахнуть будет иначе, чем «здесь».

Фильм Киры Коваленко, как и дебют Кантемира Балагова, ее сокурсника по Кабардино-Балкарской мастерской Александра Сокурова, тоже можно было бы назвать «Теснотой». Две картины вообще схожи — и местом действия, и выбранной темой, и стилистикой, и понятийным аппаратом — как родные сестры, но у каждой из них голос все-таки свой. Теснота в «Разжимая кулаки» буквальная, физическая, осязаемая. Это теснота помещений и городских улиц — везде бетон и сетка-рабица, огороженный со всех сторон пустырь, где молодые парни устраивают на своих оттюнингованных драндулетах гонки по кругу, голый клочок земли без единого зеленого листика, куда семьи выбираются на шашлыки, вокруг которого гаражи и снова заборы, заборы, заборы. Это еще и теснота человеческих отношений — личные границы здесь отсутствуют, кто-то постоянно кого-то насильно обнимает, берет в «дружеский» захват, цепляет, хватает, душит. Одна из самых выразительных сцен фильма — когда отец, которого хватил удар, буквально мертвой хваткой стискивает дочь, повиснув на ней всем весом — своим и обрушившейся при его падении мебели. Хрупкая девушка держит его бесконечно долгие минуты, пока ее не подхватывает брат. 

Эта визуальная метафора, как и остальные образы в картине, предельно выпукла, проста и доходчива: все мужчины в жизни Ады давят на нее, не отпускают, но не только потому, что воспринимают ее как свою собственность (это было бы самое простое и ошибочное толкование). Она для них именно что опора, без нее они слабы и беспомощны (прежде всего отец, несмотря на внешнюю суровость), без нее их существование рухнет, буквально и фигурально. Что, конечно, еще больше усложняет побег, о котором девушка не просто мечтает — она в нем нуждается хотя бы для того, чтобы зажить полноценной здоровой жизнью: Аде необходима операция, в которой ей отказывает отец, не желая смиряться с тем, что дочь уже выросла и стала отдельным человеком). Ее тело перепахано шрамами, как тело самого города, стены которого испещрены следами от пуль, и многих других его жителей. Но когда девушка сравнивает свои рубцы с отметинами на теле Тамика, оказывается, что на нем оставили отпечатки дурацкие детские игры, на ней же — боль и трагедия, причем не только ее личная, а более масштабная.

Язык фильма вообще очень тактильный и телесный, здесь мало говорят, познавая мир на ощупь и на запах. Камера оператора Павла Фоминцева почти постоянно в движении, неотвязно следует за персонажами, дышит им в затылок, упирается прямым взглядом в лицо. Планы — крупные, от них не ускользнет малейшее сокращение мышц, движение глаз, осторожная, робкая, редко появляющаяся улыбка. Скандалы, примирения, любовь, ненависть, равнодушие (хотя равнодушных здесь, кажется, просто не бывает) — все это выражается через тело, оно первым реагирует на раздражители, фиксирует изменения. Постепенно, с осознанием собственной внутренней силы, у Ады выпрямляется спина, рассасывается вечный комок в животе и чуть ниже, разжимаются, следуя названию картины, кулаки.

 Это болезненный процесс: ведь Аду удерживают в городе и семье не только традиции, уклад, чужая воля, но и собственные тревоги, и конечно, любовь, так неразделимо сопряженная во вселенной фильма с насилием. В какой-то момент она даже почти готова к компромиссу — выйти замуж за Тамика, перейти из-под контроля одного мужчины под более мягкий контроль другого. Но она снова оказывается единственной из них, кто на самом деле способен взять контроль на себя и выдержать эту ношу. Долгожданный выход на свободу не менее страшен, чем все, что ему предшествовало: позади и вокруг — выстрелы (это объезжает мотоцикл Акима и Ады шумная кавказская свадьба, которая кажется вооруженной погоней), впереди — неизвестность. Но в первый раз за полтора часа и у героини, и у зрителя получается вдохнуть полной грудью и не почувствовать скрипа пыли на зубах.