Бессмысленная расточительность нашего кинематографа: Алексей Баталов о Сергее Урусевском

Разбирая архив отца, я натолкнулась на высказывания Алексея Баталова, характеризующие и его самого, и Урусевского, и добавляющие несколько удивительных штрихов к их образам. Вот с ними-то я и хочу вас познакомить.

И. Урусевская

«До сих пор я с благодарностью

вспоминаю Сергея Урусевского. Его нет с нами давно, но

он был для меня не просто единомышленником.

Я в каком-то смысле его порождение…»

(А.В. Баталов)

Москва, Мосфильмовская ул., д.2, кв.88, Урусевскому

Симферополь. Обл. больн[ица] г. Симеиз,

глазное, Баталову. 8.ХII.60

Сереженька!

По странной случайности в отношении к Парижу я нахожусь примерно в той же самой стадии, что и Вы… Тоже второй раз и тоже, как первый. Наверное, так же все меньше тянет к сувенирам и все больше к языку… И почему-то все дольше хочется стоять на одном перекрестке. А потом хочется работать, вернее делать то, что всегда казалось безумием, но делать как реальное.

Очень завидую занятиям живописью. Проклятый быт киноактера очевидно безнадежно оторвал меня от этой упоительной стихии. Слишком уж велик теперь разрыв между тем, что видится, хочется и тем, что могу. Но порою так тянет в это своеобразное цветное пьянство. Стоит неоконченный холст, и настроение такое хорошее, словно ждет тебя живое существо, и все норовишь пройти мимо и подмигнуть ему о том, самом главном, что известно только вам двоим. А все реальное становится только приложением к этому главному, и чувствуешь себя человеком истинно свободным, потому что все равно какая рубашка, какая погода и какая еда, лишь бы не очень задерживали по дороге к тому, что стоит там и ждет…Удивительное состояние, но в него невозможно попасть сразу, пока не освободишься от всего другого. Наверное, потому так жалко всегда бывает оборвать его. А совместительства оно увы не терпит.

Страшно хочу, чтобы Розовский сценарий оказался очень хорошим, хоть частично способным возместить эту разлуку.

Сереженька! Мне действительно пришла в голову тема и форма сценария, который, если я правильно тогда Вас понял, должен строиться по законам скорее ассоциаций, чем драматургии, т.е. как в «Шарике», глядя на простейшее все время мысленно натыкаешься на вечное: любовь, зло, дружба, верность и т.д. Я не хочу описывать мои мечты в письме, может, это все бред. Но при встрече непременно расскажу. Если сама идея та, которую Вы ищете, ее можно повернуть на тысячу ладов, а одному угадывать, какое направление окажется для Вас милее, — глупо, это только испортить то, что может оказаться нужным.

Огромное спасибо за письмо.

Ваш Алеша

Выступление А.В. Баталова (секретаря Союза кинематографистов СССР) на вечере в Союзе художников СССР, посвященном творчеству кинооператора, кинорежиссера и художника Сергея Павловича Урусевского.

24 мая 1976 года (стенограмма)

Дорогие друзья!

Мы собрались здесь для того, чтобы почтить память выдающегося художника мирового кино и замечательного человека, которому лично я обязан своей любовью к кинематографу, — Сергея Павловича Урусевского.

Но сейчас дело во мне только лишь как в свидетеле совместной работы с С.П. Урусевским. Много работая с Сергеем Павловичем, я близко подружился с ним, очень много интересного успел увидеть и узнать во время нашей работы.

Когда я смотрел на экранВечер начался с показа фрагментов кинофильмов — прим. И.У., мне было немного грустно. Меня не оставляет ощущение несправедливости судьбы, небрежности нашего времени и бессмысленной расточительности нашего кинематографа. Нельзя себе представить, что из жизни ушел такого масштаба кинооператор, как С.П. Урусевский, и не осталось даже десяти учеников или 20 человек работающих его современников, которые смогли бы разобраться в том, что делал С.П. Урусевский.

Сергей Павлович был человеком застенчивым и скромным, говорил сбивчиво, поэтому то, что он говорил, не всегда доходило. Некоторые теоретики через три-четыре года преподносили как открытие то, о чем говорил Урусевский и что делал, писали на этом материале докторские диссертации.

Я смею утверждать, что до сегодняшнего дня важнейшие принципиальные открытия Урусевского используются другими, причем в западном кино используются глубже и масштабнее, чем у нас. Мы потеряли художника мирового класса, потому что он не так или сяк снимал, а решал важнейшие вопросы этого сумбурного искусства, каким является кинематограф.

К сожалению, кинематографисты не интересуются работой друг друга, каждый работает так, как умеет, или как сегодня требуется. С.П. Урусевский никогда так не работал. Он ставил перед собой сложные задачи принципиального характера. Но, к сожалению, используется это формально, нигде это серьезно не осмыслено.

Я прочитал много рецензий на картину «Летят журавли», в которых было много дилетантских слов о том, как снята картина. Критиков нет, они пришли в кинематограф из театрального училища и об операторском искусстве ничего не могут сказать ввиду недостаточного образования.

Я хотел бы во всеуслышание назвать несколько проблем, которые мне кажутся чрезвычайно важными в связи с творчеством Сергея Павловича Урусевского.

Как вы заметили, после «Летят журавли» во всех заграничных, советских, телевизионных фильмах все начало кружиться. Само по себе техническое изобретение тоже очень важно, и другие операторы обычно за такие вещи долго получают какие-то дивиденды. Урусевского это совершенно не интересовало. Его интересовала идея. И не в том была идея, что крутились березы, а в том, что Урусевский впервые в мировом кино поставил себе задачу изобразить смерть, показав не упавшего героя, его лицо, а изнутри человека, изобразить смерть человеческого мозга. В фильме все-таки вставлено лицо упавшего Бориса, но его можно абсолютно безболезненно выбросить, и все будет понятно. Эта идея изобразить смерть изнутри, через мозг человека, породила и березы, и многослойные кадры и фантастические трудности, с которыми Урусевский столкнулся.

В кино, где работают ремесленники, случайные люди, никто даже близко не понимал, что хочет сделать Урусевский, когда он с дьявольским упорством 25 раз снимал, заставляя нас сниматься в три часа утра. Люди падали, все были без сил, потому что нормальный режим съемки не рассчитан на то, что делал Урусевский.

Иногда он молча подолгу ходил вдалеке. Он редко общался на съемках с кем бы то ни было, понимая, что его поносят и ненавидят. Он мог ходить три-пять часов, но если не выходило солнце, Урусевский не снимал, какие бы телеграммы не приходили. Для него была высшей целью его собственная цель, которой он достигал.

Картину показали во Франции на Каннском фестивале. Теперь туда даже не ездят такие люди, а в те годы приезжали настоящие художники и было довольно много операторов. Показали этот фильм информационно, да к тому же направили плохую копию, перепутали, что-то недослали. Когда Сергей Павлович увидел эту копию, он буквально рвал на себе волосы. И случилась невероятная вещь — специалисты мирового кино потребовали показать фильм еще раз. И когда они увидели этот кадр, начались аплодисменты. Это происходило в маленьком зале в семь часов утра.

Что-же произошло? Наши критики считали, что это фокус комбинированной съемки, а опытные, настоящие операторы, знающие дело, мгновенно поняли, что перед ними не контратип, а чистый негатив.

Мне приходится говорить такие вещи, но поверьте, что это очень важно. Получить такой красоты изображение и убрать ощущение кинотрюка из такого напряженного момента для Урусевского было принципиально важно. Урусевский снимал что-то, считал экспозицию, откладывал непроявленную пленку, проходил месяц, он на эту пленку снимал другое изображение, в другой декорации, проходил еще месяц, он опять снимал. И так было наложено шесть изображений, которые никто не видел. И когда проявили пленку, оказалось, что не только экспозиция верна, а эмоционально смена одного изображения другим — верна. Это подвиг человеческий и подвиг творческий, потому что сто раз он мог ошибиться, и он действительно ошибался, но это было оценено везде, только у нас об этом никогда не было написано.

В фильме «Неотправленное письмо» С.П. Урусевский пошел немного дальше, но заметьте, что шел он точно по этому же пути. И здесь изображение в глазах умирающего человека останавливается. Все снято по-другому, но идея тут та же самая, Урусевский переходит за границу смерти. Без лица героя — мозг работает, но видно, что человека уже нет.

Принцип монтажа, который сейчас обсосан со всех сторон теоретиками, впервые обнаружен у С. Эйзенштейна С. Урусевским. Эйзенштейн монтировал картинку с картинкой, а Урусевский говорил, что надо монтировать движение с движением, и кадр, в котором что-то мчится, имеет такую же позицию, как плоскость картины, но она движется. Изображение Урусевского должно не сходиться, а давать эффект. Потому и движется, и крутится камера Урусевского.

Сама идея движущегося изображения должна иметь свои законы, но не может идти по законам древнего искусства живописи. Вместо канонизированного монтажа Эйзенштейна возник у Урусевского другой принцип. Талантливые люди Запада все это увидели и стали так снимать. У режиссера Бергмана есть эти длинные кадры с бесконечно меняющимся движением. Когда я увидел это, то с грустью вспомнил Урусевского — его принцип движения. Когда это специально строится, то производит ошарашивающее впечатление. Но Урусевский это делал не для того, чтобы блеснуть, он был настолько талантлив, что это и так было ясно каждому. Когда кинематограф станет самостоятельным искусством, он наконец откроет свои законы композиции, неподвластные ничему.

Я вам назвал два обстоятельства, которые в дни съемок были очень трудны. Для того чтобы получить кадр с этой глубиной и длиной, требовалось преодоление не только косности привычных съемок, но и преодоление всех человеческих сил и возможностей.

Панорамы репетировались неделями — в грязи, в траве, в воде. Он очень жалел людей и хорошо относился к людям, но ни разу в жизни он не пожалел ни меня, ни других. Приходилось мне падать навзничь действительно в ледяную воду, потому что была весна, еще лежал снег. Ему нужно было, чтобы я падал со всего роста. Он меня очень жалел, велел принести коньяк, какие-то утепляющие средства, и я падал. Потом он вежливо, застенчиво говорил — надо еще раз. Я падал еще раз. Шинель была вся мокрая, он понимал, что мне смертельно холодно. Он все понимал, но он не мог соврать.

Я спрашивал:

— Сережа, так хорошо?

— Да, хорошо, но вообще-то я немного качнулся.

Я говорил:

— Ну давай еще раз.

— Ну, если ты можешь, давай.

И так без конца, остановки не было. Но на него не жаль было работать, потому что он точно так же и себя не жалел. Если бы на Урусевского упала береза, он не отвернулся бы и не отошел.

И так неделями шли репетиции, при которых выбирается все до миллиметра. Может быть, ко мне он стал хорошо относиться, потому что я сразу полюбил его, мне очень хотелось ему помочь и двигаться так, как ему хочется. Однажды он меня попросил нагнуть веточку — кстати, это осталось в картине. — «Вот если ты можешь, когда несешь на спине товарища, чтобы эту веточку ты задел». А дело в том, что веточка шла от меня прямо к камере, и когда я ее задевал, она делала смазку.

Могло этой веточки и не быть, но ему надо было, чтобы она была. И я научился его понимать и делать то, что ему хочется. А требования были чудовищные. Тогда еще пленка была не такая, режим резкости не такой, и надо было доходить до прибора. Четыре пальца у меня должно было остаться от носа до бленды. Причем не я один снимаюсь, а снимается идущий разбитый полк.

Срепетировали. Но надо еще играть, говорить какие-то слова, то, что полагается актеру. Я вижу, что он совершенно измочален с этим аппаратом и в последнюю минуту он мне говорит: «Ты не думай, если это не получится — неважно, ты играй, играй как хочешь».

Это потрясающее уважение к актеру. Он требовал от тебя точности как от манекена, но он понимал, что в какой-то момент ты тоже должен что-то делать. И он отдавал весь свой труд без малейшего упрека, если это тебе как-то мешало или если можно было сделать что-то другое.

Я мог бы говорить об Урусевском бесконечно.

В заключение хочу сказать о самом главном — о том чувстве, которое я здесь испытал. Бесконечно приятно, что есть на свете люди, которые действительно любят Урусевского. Мне бесконечно приятно, дорого, но вместе с тем и грустно, что выставка работ С.П. Урусевского открылась не в Союзе кинематографистов, а в Союзе художников, хотя я думаю, что она и там будет, но тем не менее выставка прежде здесь, а не в Союзе кинематографистов, а должно быть наоборот.

Это грустно, но вместе с тем это празднично и радостно, что жив талант. Дело в таланте и трудах этого человека.

Тут красивые выставочные залы, где всегда экспонируются работы художников, которые отдают всю жизнь и талант живописи и графике.

Благодарю тех, кто устроил этот вечер, посвященный творчеству Сергея Павловича Урусевского, благодарю вас за то, что вы пришли, что память об этом большом художнике живет в вас.

Значение Сергея Павловича продолжает оставаться таким же большим и значительным, каким оно было каждый день для мирового кинематографа, каким оно было каждый день, когда снимал картины, а снял он на множество лет вперед.

Хотелось бы, чтобы молодые кинематографисты, молодые операторы все поняли и все использовали то самое важное, что осталось от прекрасной творческой деятельности и таланта Сергея Павловича Урусевского, что будет для него самым лучшим памятником.

Еще раз благодарю тех, кто устроил этот вечер, благодарю вас всех за то, что вы пришли.

/Аплодисменты/