Фильмы из зловещей долины: хорроры эпохи беспокойства

Слоубернер

Кинематографический хоррор — жанр (конструкция, аффект) трудноуловимый и ускользающий от прямого описания. Что уж говорить об условном «новом хорроре», определение которому пытаются придумать последние пять лет. Жанровые издания всем этим терминам сопротивляются, а режиссеры заходят и того дальше. Ари Астер называет «Реинкарнацию» семейной трагедией, Трей Эдвард Шульц считает, что его фильм «Оно приходит ночью» — определенно не хоррор в чистом виде. Единственным адекватным словом для описания кошмаров нового типа становится внезапно возникшее «слоубернер». Хорроры XXI века (речь, конечно, о независимом сегменте, экранизация «Оно» и очередные сиквелы «Пилы» работают по старым правилам) активно играют с темпоральностью, экстремально замедляясь и маскируя ужас за протяженными кадрами без склеек.

Время в XXI веке действительно пугает сильнее всего. Новые медиаформаты (сториз в социальных сетях, тиктоки) заточены под ультраскоростное потребление — и всегда пытаются сказать нам что-то о человеке, даже если его в кадре нет. Поэтому фильм «Сон объял ее дом» Скотта Барли можно назвать тревожным по всем параметрам. Да, он вроде бы снят на iPhone, но далеко не самый новый. Да, в кадре царствует гипнотически красивая природа, но что-то с ней не так. Это не быстрый отчет туриста в Instagram, который делится короткими сториз о своем отдыхе на Байкале. Камера пристально вглядывается в причудливые ландшафты, полностью лишенные человеческого присутствия. Человек не просто пропал — возможно, что его здесь никогда и не было. Это тягучий сон, кинематографический аналог прозы Артура Мэкена («Холм грез») или стихотворений Николая Заболоцкого («Лодейников»).

Но отсутствие человека в кадре совсем необязательно. В фильме «Мы отправимся на всемирную выставку» Джейн Шунбран мы знакомимся лицом к лицу с американкой Кейси (Анна Кобб). Девочка-подросток обитает в тени интернет-тропинок, постигает саму себя через странные пиксельные искажения. Решив поучаствовав в незатейливом флешмобе, она начнет необратимо меняться — а зритель будет следить за этими трансформациями, будто присутствуя на каком-то меланхоличном стриме или спиритическом сеансе. Слоубернер в этом случае — это еще и способ исследовать самого себя (стоит отметить, что режиссерка Джейн Шунбран — небинарная персона, а за сюжетом «Выставки» проглядывают автобиографические мотивы).

Еще один занимательный сюжет можно отыскать в «Консервной банке» (Tin Can) Сета А. Смита. На первый взгляд, можно принять этот фильм за внезапно найденный артефакт 70–80-х (фильм создан под явным влиянием Кроненберга, недорогого сайфая и экспериментального кино). Смит играет в ретростиль, сочиняя историю о мире, который заражен таинственным вирусом (сюжет, прямо скажем, довольно затертый). Но случайно попадает в нерв современности — его герои сидят в принудительной самоизолязии, в тех самых консервных банках, и пытаются понять, что же на самом деле происходит снаружи. Что самое поразительное, никакой намеренной актуальности тут нет — Смит снимал фильм еще в 2019 году, в почти забытые доковидные времена. И еще поразительнее становится мысль, приходящая в голову после просмотра: последние пару лет все человечество живет в режиме слоубернера. Так что программа «Фильмы из зловещей долины» становится будто злым двойником современных обстоятельств жизни, когда время замедлилось и растянулось настолько, будто бы мы попали в статичную и мрачную вечность, а слово «будущее» потеряло всякий смысл.

(Марат Шабаев)

Теория заговора

Кейси прокалывает палец, кровью наносит линию на экран ноутбука, соглашаясь тем самым на участие в мистическом интернет-челлендже, запущенном на одном из видеохостингов («Мы отправимся на всемирную выставку»). Две подруги — Ноэль и Эдди — снимают квартиру на Манхэттене, а затем, узнав о темном прошлом прежнего владельца, начинают различать тревожные знаки как вокруг себя, так и внутри собственных тел («Кошмар на 61-й улице»). Анонимный обитатель Лос-Анджелеса узнает из новостей, что в соседнем от него доме произошло убийство, предпринимает попытку самостоятельного расследования и постепенно сводит себя с ума безумными догадками («Убийство в корейском квартале»). Никита открывает VHS-архивы из своего детства, но вместо уютных хоум-видео обнаруживает на той стороне не себя, но некого инопалнетного двойника, претерпевающего бесконечные циклы болезненной мутации («Никита Лаврецкий»).

Названные герои, жители современных мегаполисов, обыватели виртуальных катакомб, крайне близки между собой в одном — каждый из них по-своему пойман в ловушку. Кто-то волею злого случая втянут в логику чужого бреда, а кто-то самостоятельно выдумал и закрутил вокруг себя струны заговора. Если вглядеться пристальней, нетрудно обнаружить, что каждый из нас сегодня — вольный или невольный участник (и одновременно автор) какого-нибудь конспирологического повествования, акционер одной из разновидностей сумасшествия, распространяющего свои корни на разные слои реальности. В том нет великой тайны. Похожее положение вещей предвосхищали Достоевский и Кафка. Как про обыденность об этом писали Пинчон или Филип Дик.

Современная визуальная среда, интерфейсы браузеров и мессенджеров лишь придали этим липким закономерностям новую видимость, на которую и отозвались хорроры XXI века. Абсурдные эсхатологические теории с имиджбордов, секретные чаты и анонимные отправители, оставляющие тревожные сообщения о твоей личной жизни, — даже отрицая подобную дешевую мистику, разве мы не выстраиваем отношения со своим комнатами, городами, личными воспоминаниями по схожим принципам самодельной конспирологии? Действительность, воспринятая через игры разума, будто бы проясняется, приходит в комфортный порядок, где пазл повседневности собран в единый образ. И в то же время такое магическое мышление обешает приключение, неожиданные события и превращения. Я хочу отправиться на всемирную выставку — все мы, так или иначе, держим курс на нее, по направлению к хищному чуду, к метаморфозе боди-хоррора, к удивлению и неизвестности. Так морок теории заговора не только захватывает нас извне, но всегда оказывается востребован изнутри.

Поэтому все представленные в программе фильмы, исследуя архитектуру ложного мышления, выбирают в качестве жанра не антиутопию, но личный, предельно интимный рассказ. Никита Лаврецкий препарирует изображения самого себя в детстве. Джейн Шунбран, пользуясь приемами десктоп-хоррора и паранормальных видео прежде всего рассказывает об одиночестве, чужеродности собственного тела и причудах человеческой коммуникации. А анонимный автор «Убийства в корейском квартале» изобретает мистический триллер прямо из обстоятельств своего быта, из реакций случайных прохожих, остановленных на улице. Собранные вместе, эти истории обозначают любопытный поворот в истории лженаук — неопределенностью внутри них заражаются не только факты и общепризнанные законы мироустройства, но прежде всего эмоции, будь то чувства героев или зрителей в зале.

Фильмы ужасов обязаны пугать. Вот, казалось бы, аксиома жанра. Но, оказавшись на сеансе современного хоррора, прежде всего испытываешь перцептивную дезориентацию, неисправность эмоционального радара. Страх, если и возникает, то от той чувственной невесомости, в которой оказываешься, когда перестаешь понимать — какую именно эмоцию ты испытываешь в той или иной сцене? Какого ощущения от тебя хотел добиться режиссер? Что испытывают герои на экране? Вместо герменевтики новые хорроры предлагают нам конспирологию чувств. Где любая прямая реакция не допускает прямого прочтения, но скрывает под собой нечто иное, работает как головоломка. Кейси танцует перед веб-камерой, совершая неуклюжие трогательные жесты, как вдруг срывается на дикий вопль, после которого сразу же возобновляет непринужденные движения. Непосредственность скрывает ужас; внутри болевого шока зашифрована частица легкости. Так, соединяясь со своим зрителем в единую нервную систему, хорроры пишут хронику каждого дня XXI века. Перевирая события большой истории, фальсифицируя интимные переживания с одной лишь целью — точнее наметить контуры их руинной архитектуры.

(Максим Селезнёв)