Песни, симфонии и багатели смутного времени: In Silico 2022

Самая короткая программа In Silico на моей памяти отважно пытается рассказать о дне сегодняшнем, когда, казалось бы, музам велено молчать. И хотя человеческий голос сегодня похож на «писк маленького напуганного зверька», по определению Патрика Бура, кажется, сейчас он понятен многим и звучит на актуальной частоте.

Значительное количество работ конкурса рефлексируют настоящее, сжимая огромные пласты истории до одного события и нескольких минут. Так, Евгения Корчагина в трехминутной анимации непрерывной линией показывает, как холод из тюремных бараков проникает в семейные отношения и продолжает ощущаться спустя поколения. Наивная интонация и прямой посыл этой работы рифмуется с видеопоэзией Веры Пироговой «На..я?», в которой эвакуированный из приграничной зоны местный житель рассказывает об обстрелах, огороде и оставленных курах: надо бы съездить покосить, но тут соседку убило, там приятеля ранило. Пирогова иллюстрирует этот верлибр детской игрой на кафельном полу, которая на контрасте делает его еще более жутким. В результате получилась сильная работа об инерции человеческого сознания, неспособного принять ужас происходящего. И слабость ли это — убегать к привычному, если мысль о том, что «курей оставил», спасает от осознания близости смерти.

Алексей Евстигнеев в своей «Постсоветской симфонии» на быстрой перемотке исследует отношения человека и пространства. Он преобразует фасады домов от деревянного зодчества до модерна, сталинок и современных «человейников» в музыкальную партитуру. В многовековой симфонии можно расслышать, как с фасадов постепенно стирается авторство и индивидуальность. Превращение и типового, и уникального в партитуру обнажает принципиальную разницу между ними. Так, барельефы модернистских зданий непроизвольно оживают и приходят в движение, внезапно переключая на себя фокус внимания. А современные многоэтажки стройными рядами взмывают в бесконечность, скрывая стыки между закольцованными кадрами и обнажая полную анонимность массовой застройки.

Лери Матеха в «Слезы останутся» находит в первом на востоке Украины заводе советского шампанского печальный символ разрушения границ и смены режимов. Возникший на месте захоронения расстрелянных евреев, завод славится своей стеной плача и начатым в 1954 году массовым производством игристого. Топонимы с этикеток «советский» и «крымский» для украинцев уже едва ли ассоциируются с праздником, а единственное, что стены завода производят бесперебойно, — слезы. Этот печальный финал амбициозной мечты подарить элитный напиток пролетариату рифмуется с наблюдениями, как замена конструктивистского памятника на соцреалистический изменила отношения людей и власти: от активных участников революции и строителей нового мира до пассивных свидетелей исторического процесса.

Испанец Хорхе Монео Куинтана в фильме «В мгновение ока» создает из архивных снимков хронику разрушения храма, простоявшего семь столетий и обратившегося в груду камней через месяц (а спустя еще несколько десятилетий — в сберегательный банк). Куинтана использует архивные кадры монтируя «до» и «после» таким образом, что лица со статуй и гулкие анфилады осыпаются буквально — не успеешь и глазом моргнуть. Работа приглашает к размышлению о большой истории, которая всегда несоразмерна человеческой жизни, но рушится и забывается мгновенно. О том, как история становится мифом, размышляет и Федор Максимишин в своей «Песни о Боспоре». В стилистике научпопа он рассказывает о мерцании над Великой Степью, буквально творя миф наложением исчезнувших топонимов и звезд друг на друга.

Необычайно поэтичная работа Пабло-Мартина Кордобы «Сущность» посвящена утрате материальности и облачным хранилищам. Кордоба оживляет аэрофотоснимки Парижа и превращает их в некое бестелесное пространство. Зритель парит над этим виртуальным городом, но стоит приблизиться, как фасады и зеленые насаждения превращаются в расплывчатые пятна. Сопровождает полет рассказ пожилой женщины о фотографии отца, который погиб во Второй мировой и тело которого так и не было найдено. Его единственная фотография, бережно хранимая всю жизнь, исчезла при переезде. Несмотря на то, что снимок был оцифрован, потеря истертого и пожившего материального носителя воспринимается героиней как реальная утрата. Информация о том, что снимок теперь где-то там, в «облаке», наводит на мысли о творении нового мифа о цифровом бессмертии утраченных вещей по аналогии с религиозным мифом о праведниках на небесах.

Художник Патрик Бур перекодирует личные дневники, в которых на протяжении 16 лет оценивал свое настроение, в музыкальную партитуру. В этой зарисовке, доверяя личное бездушному богу машины, Бур пытается расслышать в получившемся трехминутном произведении, на что были похожи эти почти 6000 дней. В работе подкупает самоирония и легкость, с которой автор наблюдает, как работа, на которую была потрачена добрая часть жизни, в итоге в интерпретации машины превращается в жалобный звериный писк. Еще одна заигрывающая с возможностями искусственного интеллекта работа в конкурсе — фильм «Сток» Алексея Дмитриева. Режиссер намеренно максимально устраняется, создавая фильм из кадров и музыки стоковых сервисов и снабжая текстом, более похожим на поисковые запросы. Так, алгоритмы поиска будто бы сами подкидывают ему точную метафору для этого клишированного видеобезумия, воспринимая английское stock еще и как готовый бульон или бульонный кубик. Так Дмитриев, иронизирующий над монтажным кино, парадоксально создает хороший фильм исключительно из плохих кадров.

Среди множества емких исторических ревизий выделяется La Bagatelle видеохудожника Михаила Басова, которому удалось показать всю полноту в одном волшебном моменте. Потоки дождя на увядшей виноградной лозе за окном по волшебству синхронизируются с тикающими настенными часами, и вещный мир будто оживает. Капли из ветхого водосточного желоба за одну секунду обретают форму идеальной прозрачной сферы, отражающей мир вокруг на все 360 градусов, и разлетаются искрящимися брызгами в детской ладони. Этот нехитрый музыкальный диалог строго отмеряющих время стрелок с природным ритмом весенней капели рождает желание остановить мгновение, а еще какое-то детское желание чуда, которое в итоге и случается с одной из капель. 

В In Silico этого года, кажется, отчетливее всего звучит мотив хрупкости и уязвимости человеческого мира, из которого люди, дорогие сердцу предметы и даже огромные пласты истории исчезают быстрее, чем успеваешь это осознавать. А аналитические возможности бездушного цифрового медиума, перекодирующего аэроснимки в бестелесные города, личные дневники и фасады зданий в партитуру, пока оживают только благодаря нашему человеческому взгляду. Но человеческий голос в нем все-таки звучит.