Связанные одним сексом: (не)счастье в большом городе

Вначале был секс. И секса было много. Беспорядочного и машинального, по любви и живота ради, вдвоем, втроем, с вибратором, вагинального, орального и анального, спьяну и от тоски, с женатыми на других женщинах или на собственном эго, с хасидами и с кюре, а также обязательно с барменами, незащищенного и с презервативами Chic, Life Style, Durex, лежа и стоя, межрасового и однополого, с бурным или сымитированным оргазмом, нежного и БДСМ, с продолжением или без, выдуманного или нет. И это было хорошо. Тем и славен Большой город; Большое яблоко можно грызть с разных боков — всегда есть выбор. Между будничным перепихоном с fuck buddy, one night stand с идеальным незнакомцем, mercy fuck c попавшимся на глаза экс или бракосочетанием за 100 000 долларов, на котором твои подруги подцепят толстосумов с Уолл-стрит и тоже наконец упокоятся в квартире на Парк-авеню.

Потом Большой город внезапно сузился до свалки личной истории, до клетушки твоего мозга, до Мистера Бига, от которого не скроешься, не сбежишь даже по пожарной лестнице, даже в объятия другого мужчины, пусть он хоть сто раз Эйден, уютный и надежный, как кожаное кресло с дубовыми подлокотниками. Все равно после разрыва с ним тебе потребуется не пауза, а вечность, и даже не одна, а целых полторы, исчисляющаяся «Космополитенами», Marlboro Lights и еще лодочками Manolo Blahnik. Большая любовь — большая боль, разбитое сердце уже до свадьбы точно не заживет.

«Кто бы мог подумать, что такой маленький остров, — говорит Миранда, разглядывая зябкие огни Манхэттена с палубы парома, что везет подруг на Статен-Айленд, — сможет вместить всех наших бывших бойфрендов».

В Большом городе, разумеется, полным-полно разных больших мерзавцев или просто ничтожеств, недостойных не то что секса, а даже кивка головы.

Кто бы мог подумать, что один-единственный сериал станет на долгие годы энциклопедией жизни тридцатилетних и холостых, часословом одиночества, новым манифестом порнофеминизма, горькой отповедью эмансипации, давшей права женщинам, но мужчин освободившей от обязанностей. А еще универсальным путеводителем по бермудскому треугольнику экзистенции, по моменту во времени и точке в пространстве, когда замуж поздно, а сдохнуть рано.

Понятно, что неразлучная четверка едина в своих темпераментах и ролевых моделях, что нет никакой Саманты или Шарлотты, есть лишь Кэндис Бушнелл, пытавшаяся встроиться в эту жизнь и так и эдак, но каждый раз, в каждых новых бесперспективных отношениях оказывалось, что она слишком мамочка или чересчур шлюха, а может, не стоило так флегматично пожимать плечами или, напротив, следуя импульсу, выкидывать фортели, что почище холеры на оба дома — своего и Мистера Бига, ведь в Большом городе на рубеже веков даже супруги проживают, как Вуди и Миа, — по разные стороны Центрального парка.

Между стервозной бизнесвумен с прикроватной тумбочкой, полной плеток и зажимов для соcков, «фригидной» интеллектуалкой, что без пяти минут партнер в престижной юридической фирме, образцовопоказательной WASP с обложки House and Garden, для которой жемчужное ожерелье не имеет скабрезных коннотаций, и эксцентричной бобо, растратившей все гонорары на Dolce — Vita и Gabbana, конечно, нет никакой разницы. Против общества — высшего, демократического или даже мертвых поэтов — нет приема. Мужчина до старости щенок и будет безнаказанно лизать свои яйца или чужие киски, пока дышит. Потому что может. И Юпитеру, и быку дозволено, но не тридцать плюс женщине. В этом возрасте быть single совсем не fabulous, особи враждебного пола делятся на тех, кто трахает, и тех, кто держит за руку. С годами первая категория перестает выбирать тебя, а вторую к четвертому сезону разобрали. Большой город снова скукоживается, океан жизни уменьшается до мелкого бассейна вроде лягушатника, в нем плавает преступно мало крупной рыбы. Не потому ли главред Vogue, пятидесятипятилетняя Энид Фрик, первая реинкарнация Анны Винтур на экране, в разгар светской вечеринки с нескрываемой яростью спросит у Кэрри, явившейся в компании Михаила Барышникова: «Почему ты встречаешься с ним, зачем ты барахтаешься в моей луже?» И Кэрри не найдет, что ответить, ведь и она однажды сядет в эту лужу дожития, и любая борьба за гендерное равенство тут бессильна. Таков закон человеческих джунглей, не Большой город закатает тебя в асфальт, а более молодая «сестра» твоя жизнь, родом из «Девочек» или «Дряни».

Сколько бы ни хорохорились героини, подзуживаемые гомосексуальным кодексом — «не обмениваемся жидкостями и номерами телефонов», — двадцатилетние наступают им на пятки. Пусть у младшеньких нет хипповых квартир в пределах Сохо, коктейльных платьев Oscar de la Renta и связей в Сенате, вместо денег водится лобковая вошь, а каждое унижение они воспринимают как конец света, именно с Наташей двадцати с чем-то лет свяжет свою жизнь Биг. И не в целлюлите здесь дело. Юность неопытна, юность невинна, если и расширяет пространство борьбы, то только вовне, мучаясь от лиминальных патологий, а не от мужских тавтологий. Брак с Наташей будет приятным на ощупь, ее мягкий характер цвета беж, цвета хорошего вкуса, мизогинию Бига поколебать не сможет, пенетрирует не глубоко и не надолго, роль женщины в жизни мужчины сводится всегда к второму плану, ее предложение — всегда подчиненно-придаточное.

«Твоя девушка очаровательна, Хабл», — скажет Кэрри, цитируя «Какими мы были» — за спиной у Бига, как и у Роберта Редфорда, отель «Плаза», а ее волосы разлетаются в стороны непокорными завитками, так же как и у Барбры Стрейзанд. Да, некоторых лошадей не приручить и не выдрессировать, они так и несутся, кося диким глазом через Chelsea и Village, словно в одноименной композиции «Роллингов».

В своем детище Даррен Стар провел перепись всех любовных неудач и сексуальных фиаско — от анонимного кавалера, что продинамил, потому что помер, до знаменитого пенсионера, чьи дряблые ягодицы даже миллионы не вернут к жизни; от невероятно больших членов до неприлично крошечных пенисов; от активных метросексуалов до латентных гомосексуалов; от сексоголиков до импотентов, — разложил их на мемы, поговорки, анекдоты и городские легенды, те самые, над которыми смеются подруги, обедая в новом модном ресторане Meat Packing Disrict. Они не верят, что дождливым поздним вечером тот или иной сердцеед будет поджидать их с повинной у двери. Ведь хэппи энд случается только у знакомой знакомой. Разве можно представить, что гостиничный магнат Ричард, плейбой и циник, dirty bastard с неизменным dirty martini в руке, оставит в покое блондинок с бюстом размера Е и попросит за все измены прощения у Саманты с ходу, покаяние вместо приветствия, искупление вместо аперитива? Или что Трей Макдугалл, маменькин сынок и баловень судьбы, капризный эгоист и лицемерный сноб, оставит Шарлотте двухсотметровую квартиру, в которой она будет поживать с Гарри, тоже павшим ниц, точнее, на одно колено посреди вечеринки в синагоге для отчаявшихся найти родственную душу? Или что Стив, лузер и кидалт, доходяга и дурачок, сможет обеспечить притязательной Миранде жизнь хоть и в Бруклине, но близкую к идеальной? Ну и наконец, что Биг, обретший в финале имя — Джон Джеймс Престон, а значит, и плоть, — материализовавшийся из тумана, что глаза застил, прозреет и бросится за Кэрри аж на другой край света, в Париж, в лобби Plaza Athénée, утирать слезы и целовать руки...

Да, иногда они возвращаются, стучатся в твое сердце, с изрядным опозданием и в другом, нежели ты мечтала, обличье, увы, не парадном. Многое в тебе к этому моменту уже умрет. Не получится завести ребенка, только усыновить. Не получится оставить его с бабушкой, только с няней. Не получится надеть белое платье на свадьбу или влезть в skinny jeans для афтепати. Не получится опереться на крепкое плечо равного тебе, твоего сверстника, только подставить свое неоперившемуся еще юнцу. Не получится жить под одной крышей, ибо привычка — вторая натура. Не получится верить на слово, ведь слишком часто обманывали. Но всем этим помехам, шуму прожитого времени тоже не получится отнять у тебя главного — себя.

Как бы неправдоподобно ни выглядела концовка — тревеллинг по Пятой авеню, в блестящих витринах которой отражаются счастливые улыбки неразлучной четверки, — жизнеподобия она эпилог не лишает. Кэрри и Ко ухватили лишь кусочек счастья — несмотря на Нью-Йорк, что уже не тот, и на секс, что исчез с его улиц, героини умудрились остаться собой, часто изменяли другим, а себе ни разу. Что ж, это выполнимая задача и реализуемая цель. Нет никакого «мы», учил нас этот сериал на протяжении шести лет, есть четыре, а на самом деле бесконечное множество «Я». Связанные одним сексом, в смысле полом. С большой буквы, как и полагается в Большом городе.