Недавно вышедший на Netflix «Олененок», британский сериал-адаптация одноименного моноспектакля Ричарда Гэдда, взбередил, кажется, умы всех. Этот проект подается прежде всего как история о проблеме сталкинга, однако при более внимательном рассмотрении в его основе оказываются более широкие темы о месте мужчины в обществе и насилии в отношении мужчин. Автор телеграм-канала «АнтиФар» Фарид Бектемиров рассказывает, как Гэдд, ставший здесь также шоураннером и исполнителем главной роли, создал свою энциклопедию маскулинности.
«Мы не можем проявлять никаких эмоций, кроме гнева. Мы не можем слишком много думать или казаться слишком умными. Мы не можем отступить, когда кто-то проявляет к нам неуважение. Мы должны показывать, что достаточно сильны, чтобы причинить физическую боль и выдержать ее в ответ. Мы должны быть сексуально агрессивными по отношению к женщинам. Мы научены, что если выйдем из этих рамок, то рискуем показаться мягкими, слабыми, женственными».
Джексон Кац, известный в Америке борец против домашнего насилия и автор книги «Парадокс мачо», вывел эту формулу традиционной маскулинности почти четверть века назад. В фильме Tough Guise: Violence, Media & the Crisis in Masculinity, название которого обыгрывает понятие tough guys (крепкие парни), превращая его в «напускную крутизну», на поп-культурных примерах вроде «Рэмбо», «Рокки» и «Терминатора» он анализировал маскулинность как социальный конструкт, построенный на доминации и насилии. И, к слову, уже тогда отдавал должное таким проектам, как «Спасти рядового Райана», «Парни с района» и «Умница Уилл Хантинг», где показывался альтернативный подход к тому, какие действия может совершать и какие эмоции может испытывать мужчина. Как «Евгений Онегин» был энциклопедией русской жизни, так и две части Tough Guise стали энциклопедией маскулинности.
Вот только загвоздка в том, что фильмы были предназначены для академической аудитории, и, кроме студентов, их мало кто видел.
Однако в 2024 году на Netflix вышел сериал «Олененок», который своей на первый взгляд простой историей о сталкинге не только вызвал невероятной силы волну обсуждений в соцсетях, породив сразу несколько закадровых моральных дилемм, но и, несмотря на крайне скромный хронометраж (меньше отдельных фильмов Скорсезе и Копполы), также оказался своего рода энциклопедией маскулинности и связанных с ней ожиданий и проблем. Попробуем пройтись по ней от а до я.
В подавляющем большинстве популярных проектов, будь то очередная супергероика, фестивальный фильм большого режиссера вроде Скорсезе, Копполы или Рефна или успешный российский сериал — скажем, «Слово пацана», главным героям — мужчинам можно испытывать душевную боль, если эта боль героическая («Танос убил моих друзей»), масштабная («Я смерть, разрушитель миров») или просто суровая («У Желтого была мать»). Для нее даже есть специальный термин — ангст (нем. die Angst — страх). Иногда можно пустить одну скупую мужскую слезу (об этом тропе на канале Pop Culture Detective есть целое видео). Но куда реже разрешено, к примеру, растекаться в «некрасивых», «сопливых» рыданиях, проявлять растерянность и слабость в стрессовых ситуациях или уязвимость и чувствительность — в отношениях с партнерами.
Несколько лет назад настоящим феноменом в этом поле стал «Тед Лассо», чей главный герой, несмотря на работу в заточенной на беспощадную конкуренцию сфере профессионального спорта, отступал от каждого стереотипа о маскулинности и демонстрировал редкий для мужчины-киногероя спектр эмоций. Из недавних проектов можно вспомнить и «Солнце мое» Шарлотты Уэллс, где молодой отец в исполнении Пола Мескала демонстрирует нежную, трогательную привязанность к дочери на фоне депрессии, и «Барби» Греты Гервиг, где Кен получился даже более интересным персонажем, чем, собственно, главная героиня, именно благодаря своей уязвимости и детской непосредственности.
Но «Олененок» идет еще дальше. Сериал похож на многоуровневый сеанс психотерапии. Одновременно с протагонистом Донни Данном мы проживаем и жизненные ситуации, в которые он попадает, и его реакции на них, и последствия этих реакций, и его саморефлексию, и результаты этой саморефлексии.
Донни рыдает, замирает в ужасе, испытывает панические атаки. Его переполняют эмоции, большинство из которых в патриархальном мире сочли бы немаскулинными — страх, отчаяние, подавленность, отчужденность, потребность в любви и принятии, переживание горя и травмы. И очень долго ни одной из них он не способен толком поделиться с близкими людьми — мужчина должен проживать все один.
Многие описывали опыт просмотра «Олененка» как дискомфортный или неуютный. И это объяснимо. Физически больно смотреть на неспособность героя прекратить общение с Мартой. Больно смотреть на его ложь и трусость в отношениях. Больно смотреть на его стендап-перформансы. Больно смотреть на его взаимодействия с любыми людьми, будь то коллеги по бару или офицеры полиции.
При этом сериал не скатывается в абстракцию, сюрреализм или постиронию, которые могли бы стать психологической заслонкой от происходящего, — нет, он подчеркнуто реалистичен. Душа травмированного мужчины со всеми ее тератомами и метастазами оказывается буквально выплеснута перед нами, и — boy oh boy — насколько же это непривычное и жуткое зрелище.
С этой фразой Каца есть нюансы. Тут он говорит, по всей видимости, об американских подростках и жителях неблагополучных районов. В более высоких социальных стратах демонстрация интеллекта, конечно, играет большую роль в формировании гегемонной маскулинности. В поп-культуре с давних времен распространены образы мужчин, доминирующих над оппонентами именно своей «гениальностью»: Шерлок Холмс, доктор Хаус, Тони Старк, Рик Санчез. Конечно, в реальной жизни попытки мужчин подражать этим вымышленным персонажам чаще всего выглядят довольно жалко (достаточно посмотреть на Илона Маска, Джордана Питерсона, многих представителей российской интеллигенции или сложившееся в 2010-х годах «сообщество скептиков» в YouTube). Почти всегда они представляют собой самодовольную и воинственную псевдоинтеллектуальность (как в рассказе Василия Шукшина «Срезал»), приводящую к отрицанию глобального потепления, антивакцинаторству и — в особо радикальных случаях — теориям заговора вроде QAnon, «великого замещения» или плоскоземельства.
Но сейчас речь не об этом. Я бы сказал, что у мужчин в патриархальном обществе действительно есть негласный запрет на «излишний» интеллект, но не на любой, а только на специфический его тип — эмоциональный. Мужчина, разумеется, может много знать и изъясняться остроумными афоризмами. Но чего он точно не должен — так это переживать о чем-то, кроме себя и непосредственно касающихся его вопросов (исключение можно сделать разве что ради какой-нибудь «чести страны»). Расизм, сексизм, эйблизм, колониализм, любые проблемы Другого не просто не его дело, а повод для насмешек над теми, кто борется с этими видами дискриминации.
Жестоко (и по большей части глупо) шутить на эти темы — по-прежнему хороший тон и для российских, и для западных комиков. Известная YouTube-блогерша Натали Винн (ContraPoints) разбирала эту тему в своем ролике «Тьма», отмечая, что стендаперы, прибегающие к подобным шуткам, кажутся все менее смешными с каждым годом по понятной причине: они ни черта не понимают в теме, о которой шутят, и вынуждены скользить по поверхности, повторяя заезженные остроты друг за другом (как в знаменитом меме Conservatives Have One Joke). Они пытаются смеяться над Тьмой, которую не проживали.
В то же время юмор людей, переживших опыт дискриминации, часто наполнен инсайтами, делающими его специфичным и уникальным. При всей субъективности юмора смех над собственной Тьмой — часто просто более качественная и глубокая работа.
Очевидно, что Донни Данн (как и его прототип — автор сериала Ричард Гэдд) на заре своей карьеры был вдохновлен именно первым типом юмора. Жестким, «мужским» юмором. «Южным Парком». «Гриффинами». Джимми Карром. Луи Си Кеем. Рики Джервейсом. И его шутки про дочь по имени Адольф или смерть матери кажутся провальными не только потому, что они поверхностны и вторичны, но и потому, что они бессмысленно агрессивны и эксплуатационны по отношению к чужой Тьме. Иронично, но в то же время и логично, что настоящий успех пришел к Гэдду, только когда он, как до него, например, Бо Бёрнем, начал исследовать свою собственную Тьму.
Разумеется, уважение — базовая потребность людей любых гендеров, но необходимость постоянно отстаивать уважение к себе, даже в мелочах, даже от людей, которых ты, возможно, видишь единственный раз в жизни, черта, гораздо более свойственная мужской социализации. Дуэли XIX века, пацанские разборки конца XX, непрекращающиеся бытовые и уличные конфликты происходили и продолжают происходить именно на этой почве. Если же, будучи мужчиной, у тебя нет физических, финансовых или моральных ресурсов раз за разом отстаивать себя, то ты рискуешь столкнуться и с осуждением общества, и с внутренним психологическим диссонансом.
Оксимиронувключен Минюстом в реестр иноагентов потребовалось десять лет, чтобы переварить и публично обсудить историю, в которой вся его вина был лишь в том, что он «позволил» проявить к себе неуважение (подчеркнем: мы не считаем его некой иконой новой маскулинности, учитывая, например, замятую историю абьюзивных отношений с 16-летней подопечной, но его текст интересен для анализа типичных мужских страхов). После своей исповеди он получил не только поддержку поклонников и либеральной прессы, но и новую порцию насмешек и диссов. И Окси — еще редкий случай относительно неплохого исхода. Многие другие в попытке отстоять уважение к себе переходят к эскалации насилия; кто-то живет с жесточайшими психологическими травмами до сих пор.
К герою «Олененка» неуважение проявляют постоянно. Причем не только его непосредственные абьюзеры, Марта и Дэрриен, но и коллеги по работе, смеющиеся над его «романом» и амбициями, соседи по квартире, своими рейвами лишающие его сна, аудитория баров, где он выступает, полицейские, отказывающиеся принимать меры. И он постоянно отступает, смиряется, винит себя за это — и затем снова отступает, смиряется и винит себя.
В своем импровизированном монологе во время психологического срыва на сцене Донни прямо говорит, что популярность в качестве стендап-комика должна была стать его защитой от неуважения. Но, поскольку карьера не задалась, груз вины за неумение себя отстоять стал еще невыносимее.
Проблемы Донни в сексуальной жизни после насилия можно разделить на две категории.
В первой — поверхностной — он пытается как можно большим количеством партнеров достичь сразу нескольких целей: «смыть» насилие над собой, восстановить свою маскулинность и в то же время потерять связь со своим «опороченным», «эмаскулированным» телом. Эта тактика, хоть и интуитивно понятная, ожидаемо не приносит плодов. Любопытно, что все в той же песне Оксимирона «Кто убил Марка?» есть строчки о похожем поведении после травмы:
«Я все игнорирую, но боль не уходит,
Я качаюсь до блевоты, курю до крови в мокроте,
Запои, наркотики, я все убегаю,
В постели снова другая, но и это ноль помогает».
(Вообще, переслушайте ее — вы удивитесь, как много там эмоциональных пересечений с «Олененком»: и про «в детстве таскал клеймо жертвы с самооценкою на нуле», и про «мышечные зажимы, страх, что я не мужчина», и про «из чего сделаны наши мальчишки?» Притом что сами ситуации, конечно, не сравнимы.)
В другой категории — завязанной на чувствах — главный герой, напротив, полностью теряет либидо. И эта проблема, хоть и не становится непосредственной причиной прощания с девушками — Килли и Тери, все же исполняет роль мрачного предвестника расставаний.
В итоге он оказывается между двух огней. Предписанное мужчинам «сексуально агрессивное поведение по отношению к женщинам» не приносит ожидаемого эффекта и особенно плохо работает, если в своей сексуальности ты уходишь дальше нуля по шкале Кинси. Но и временная импотенция — это мощнейший удар по самооценке, особенно если она отчасти связана с твоими собственными предрассудками.
К слову, раз уж заговорили о женщинах, не могу не отметить, что сериал, хоть и позиционируется как гендер-реверсная история о сталкинге со стороны женщины, умудряется не скатываться в мизогинию. Напротив, если кто и поддерживает главного героя в этом безжалостном мире, так это женщины — его собственная мама, Тери, Килли и особенно ее мама. При этом и в троп о не имеющих агентности пикси-дрим-герлз эти персонажки тоже не попадают: когда приходит необходимость, все они весьма успешно защищают свои границы от токсичного безволия Донни. Возможно, не последнюю роль в этом сыграло назначение режиссерками сериала женщин — Вероники Тофильской и Жозефин Борнебуш.
Романтические тропы здесь тоже деконструируются. Главный герой в конце не получает девушку, хоть и раскрывает историю своей травмы миру, защищает родителей и становится популярным. В этом сериал напоминает «Коня БоДжека», намеренно разрушавшего многие кинематографические ожидания: попытка поцеловать девушку друга, как в ромкомах, там приводит лишь к неловкой ситуации, а при возвращении главного героя к старой подруге выясняется, что она давно замужем, с детьми и совершенно не нуждается в БоДжеке.
Реальность не похожа на ромкомы — бывает, что люди уходят из твоей жизни навсегда, и никаких твоих достижений, внешних или внутренних, недостаточно, чтобы их вернуть.
Да и в случае с самой Мартой сериал выдает такую степень эмпатии, что сложно упрекнуть его в отсутствии интереса к внутреннему миру женщин. Отдельные журналисты критиковали концовку, закольцевавшую сюжет и чуть глубже объяснившую смысл названия сериала как излишне сентиментальную и дающую сомнительный посыл. Но мне кажется, это важное, пусть и несколько поэтическое высказывание, гуманизирует образ Марты, не дает ему скатиться в привычные рассуждения о ментально нездоровых людях как об аномальных Других: «психопатах» и «социопатах». Оказавшись на самом дне своего ментального состояния, Донни осознает, что не так уж далеко ушел от Марты. Что и сам мог бы быть Мартой, если бы его жизнь складывалась иначе.
Перефразируя строчку из моего давнего тейка на фильм Тодда Филлипса, Джокер — это Бэтмен, попавший в другие обстоятельства.
Художник и синефил Эдвард Росс в замечательной книге комиксов «Как устроено кино» пишет о голливудской традиции:
«Мужчины также подвержены объективации, хотя и совершенно иного рода. Как считает философ Стив Нил, «там, где женщину рассматривают, мужчину проверяют». Демонстрация мужского тела не прерывает повествование — оно всегда показано в действии, с упором на физическую силу и ловкость. Его испытывают на прочность, превращают в «машину разрушений» или пораженную, искалеченную плоть. От вестернов до супергеройских фильмов мужское тело принимает удар, чтобы не пострадали другие».
В «Олененке» физическая боль главного героя подчеркнуто лишена этой привычной романтизации. Вторжение в его тело, будь то палец Дэрриена или стеклянная кружка в лицо от Марты — каждый раз показывается как нечто шокирующее, унизительное и надламывающее его морально. Чем больше боли испытывает его тело, тем меньше Донни способен сопротивляться. После изнасилования он не сбегает, а проводит в квартире Дэрриена еще два дня, подкармливая его кота. После нападения Марты он не идет в полицию с окровавленным лицом, а терпеливо выслушивает эгоистичный спич начальников о необходимости войти в их положение. И каждый раз, переживая боль, он чувствует себя менее маскулинным.
Иронично, что, когда Донни пытается шутить над своими шрамами в стендап-выступлении, эта шутка оказывается единственной, хорошо зашедшей в зале. Мы привыкли, что мужское тело — это тело Рэмбо и Рокки, буквально созданное авторами для демонстрации преодоления боли, что эту боль не стоит воспринимать всерьез. Но в реальной жизни оно не обязано быть таким. Ничье тело не обязано.
Отдельно стоит поговорить о теме сексуализированного насилия над мужчинами в кино. Не то чтобы западный кинематограф совсем не уделял ей внимания. С этим чрезвычайно травматичным опытом сталкивались протагонисты таких культовых картин, как, например, «Полуночный ковбой», «Побег из Шоушенка» и «Американская история X». Однако ни один из этих фильмов не делал эпизод насилия краеугольным камнем всей истории. В случаях же, когда насилие над мужчиной и переживания этого насилия действительно становились одним из ключевых элементов повествования («Сноутаун» Курзеля, «Таинственная река» Иствуда, «Загадочная кожа» Араки), речь почти всегда шла о растлении несовершеннолетнего. Очевидно, последние вызывают у общества в этих ситуациях больше сочувствия, чем взрослые мужчины.
Еще чаще насилие над мужчинами в западных фильмах не рефлексировалось, а обшучивалось. Rape jokes об упавшем мыле в душе стали традиционным элементом не только комедий, но и практически любых развлекательных жанров — от супергероики (эти шутки есть в «Стражах Галактики», «Дэдпуле 2», «Железном человеке 2») до детского кино и мультфильмов (в более мягком варианте шутки о тюремных изнасилованиях появляются даже в «Паддингтоне» и «Коте в сапогах»).
В этом смысле «Олененок» — явление фактически уникальное, и не только потому, что это автофикшен. Эпизод насилия здесь скрепляет всю сюжетную структуру — становится развязкой почти детективного расследования о причинах поведения Донни и подводит зрителей к финальному противостоянию героя со сталкершей в совершенно новом контексте.
При этом создателям удается удержать баланс в том, как насилие показано на экране. Как минимум в одном эпизоде мы полностью погружены в ситуацию, нет стыдливо отворачивающейся камеры, но при этом авторы не переходят грань эксплуатационности. Страдания Донни не эстетизируются и не выглядят шок-контентом, как, например, в «Необратимости» или «Избавлении», едва ли в них можно увидеть смакование сексуализированного насилия.
Этим, а также невероятным уровнем искренности и саморефлексии, сериал во многом похож на другой автофикшен о насилии — «Я могу уничтожить тебя» Микаэлы Коэн. Но чем «Олененок» разительно от него отличается, так это развязкой истории. Если героиня Коэн в последней серии прокручивает в голове разные сценарии встречи со своим насильником (от жестокой мести до романтического секса по согласию) и в итоге находит в себе силы идти дальше, то Донни не просто не призывает насильника к ответу, а лишь ретравматизирует себя встречей с ним, зарабатывая очередную паническую атаку.
Так где же выход из порочного круга?
У многих после просмотра «Олененка» или прочтения текстов вроде этого может возникнуть соблазн перенести ситуацию в сферу индивидуального выбора. Задать поразительный в своей незамутненности вопрос: «Мальчики, почему вы не можете просто выглядеть как солист Måneskin?» Или, напротив, в очередной раз обвинить жертву в том, что у нее оказалось недостаточно сил и мужественности. Некоторые критики буквально пишут, что сериал транслирует «инфантильный пораженческий взгляд на жизнь <…>: «Я не могу принять ответственность за свои поступки и свое состояние, потому что я жертва, и мне не вырваться из этой роли».
Проблема этих позиций в том, что истинное самосознание — это продукт общества и культуры, которого невозможно достичь просто посредством индивидуального существования.
И это не мои слова. Это сказал Георг Гегель еще два века назад. А другой, более современный философ Роберт К. Соломон объяснил эту идею так: «Человеческое существование изначально является вопросом взаимного признания, и только через взаимное признание мы осознаем себя и ищем социальные смыслы в нашей жизни».
Донни сомневается в своей маскулинности. В нем происходит процесс, который вполне уместно сравнить с гендерной дисфорией (он не чувствует себя соответствующим тому гендеру, в котором хотел бы быть, даже несмотря на то, что этот гендер приписан ему с рождения), — и Марта дает ему ровно те подтверждения, в которых он нуждается. Ее комплименты недвусмысленно физиологичны: она хвалит его за «структуру костей лица», за «линию челюсти», говорит, что с него надо брать «налог на мужественность», они вместе шутят над его «25-сантиметровым членом». Парадоксальным образом героиня Тери (которая тоже не застрахована от связанных с гендером травм) оказывается более уверенной в своей гендерной идентичности, чем цисмужчина Донни.
Однако эта «дисфория» появилась у Донни не сама по себе. Его отец, в детстве тоже ставший жертвой насилия, так долго скрывал свою боль за образом тафгая, так оброс суровостью и агрессивностью, что при первом появлении на экране боялся даже обнять сына на прощание, чтобы лишний раз не показать свою привязанность и уязвимость. (Так, к слову, протагонист оскароносного «Лунного света» обрастал мышцами как броней от этого мира и его требований к мужчинам.)
Окружение героя «Олененка» в самые сложные моменты жизни составляли (цитата): «Pilsner-мизогины, столь гетеронормативные, что мне оставалось только мечтать об их одобрении».
Ближе к концу сериала есть почти незаметный момент, когда Донни разбирает коробку со старыми вещами и вытаскивает из нее две экшен-фигурки — могучих бойцов с гипертрофированными мышцами. Камера не делает на них никакого акцента, но это даже создает определенный символизм — они просто часть незаметного и неизбежного фона, сопровождающего детство любого мальчишки.
Семья, окружение, культура. Три столпа, по большей части делающие нас теми, кто мы есть, которые невозможно сдвинуть в одиночку (одна из важнейших, в том числе художественно, деталей «Олененка» — это контакты фонда помощи пострадавшим от насилия после некоторых серий, подразумевающие, что главный герой все-таки пошел на психотерапию). Три столпа, из которых последний — самый значимый и влияющий на два предыдущих.
Как говорил историк кино Ричард Дайер в легендарной документалке «Целлулоидный шкаф»:
«Отношение к себе не идет изнутри. Оно приходит из культуры. А современная культура особенно ярко отражается в фильмах. Так что мы учимся по фильмам — что такое быть мужчиной, что такое быть женщиной, что такое сексуальность».
И хотя западная массовая культура в целом и кинематограф в частности заметно изменились в эпоху после MeToo, для описания «новой маскулинности», не зацикленной на насилии, гетеронормативности и доминации, за пределами условного «Тик-тока» все еще приходится пользоваться ограниченным набором примеров. Дерзкие образы Билли Портера, Гарри Стайлса, Троя Сивана. Заявления о насилии актеров Энтони Рэппа и Терри Крюса (которые в обоих случаях не привели к осуждению насильника). Некоторые произведения, перечисленные в этой статье, плюс еще несколько десятков фильмов, сериалов и книг, ухитряющихся не гламуризировать, по выражению феминистской исследовательницы белл хукс, «внутреннего зверя» мужчин и позволить им «вырвать свое сознание из хватки патриархата». В масштабах всей поп-культуры — чрезвычайно мало.
И это еще мы не начинаем разговор о том, как откровенные абьюзеры и манипуляторы вовсю используют достижения феминизма, занимая привилегированное положение уже в рамках неопатриархата. Насильник Дэрриен из «Олененка» — идеальный, я бы даже сказал, меметичный пример: пансексуал, полиамор, тактильный котик, любитель цветастых халатов, феминных танцев и расширения сознания, берущий лучшее от двух миров — свободу самовыражения от «новой маскулинности» и власть сильного от «старого» патриархата.
Не удивлюсь, если этот парень не чужд и психотерапии. Но даже если нет, он весьма успешно мирится со своим внутренним монстром, не моргнув глазом называя исповедь Донни храбрым поступком, будто говорит о какой-то абстрактной этической дилемме, а не о своем собственном преступлении.
Впрочем, апроприация риторики дискриминированных групп реакционными силами — привычная история, достаточно вспомнить термины «гринвошинг» и «пинквошинг». Сексисты могут использовать маскулизм для решения своих задач, как, например, исламофоб_ки могут использовать феминизм для решения своих. Люди даже могут быть бенефициарами и жертвами системы одновременно. Все это не умаляет важности самих движений за равенство.
Куда страшнее другое. «Олененок», в сущности, говорит банальные вещи. Мужской опыт не общечеловеческий и не универсальный, напротив — весьма специфичный. Мужское тело не создано для испытаний, боли и войны. Мужские слезы бывают не только от ветра. Разговоры о мужских травмах и уязвимостях требуют принятия, а не смеха. Бемби, выросший во взрослого прекрасного оленя, не перестает быть жертвой, если на него направляет ружье охотник.
Эти идеи не революционные, исследователи пишут о них как минимум с начала 90-х. И сериал, доносящий их, пусть даже максимально откровенно, не должен вызывать эффект разорвавшейся бомбы, если только не выходит в мире, по-прежнему насквозь пропитанном патриархатом и гендерным детерминизмом.
Но он вызывает. Он вызывает.
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari