Серж ТубианаПочему феминистки хотят пойти путем ультраправых?

Читайте также: 

• Об истории французского журнала Cahiers du Cinema и его закрытии

— В самое ближайшее время в России выйдет биография Трюффо (в издательстве Rosebud), написанная Антуаном Де Беком при вашем участии. Однако довольно часто я встречаю в интернете мнения молодых критиков, что Трюффо по своей значимости не сравнится с Годаром, особенно сегодня. Что бы вы им возразили?

— Не знаю, как обстоит дело в России, но во Франции Трюффо боготворят. Да и в Америке тоже, кстати. Десять дней назад я был на «Оскаре», где многие мои собеседники вспоминали Трюффо восторженным словом, на следующей неделе лечу в Нью-Йорк, уверен, большинство разговоров снова будет крутиться вокруг наследия Франсуа. А ведь он умер 36 лет назад. Для меня сравнение с Годаром — может и интересное, но точно не определяющее. Они очень дружили в молодости, когда вместе работали в Cahiers du Cinéma, потом поссорились, примерно в 1968-м, и не только по политическим причинам, по сути, у них было диаметрально противоположное представление о кинематографе, как и про что надо снимать. Главная же сила Трюффо, и особенно сегодня, — в литературном потенциале: каждый его фильм устроен как роман. Годара же никогда не интересовали истории, он именно что художник, его кинематограф держится сугубо на энергии образов, его фильмы пластичны. Плюс Трюффо не боится быть сентиментальным и говорит со зрителем о детстве и о любви — это идеальный триггер, неважно какая на дворе эпоха. Неслучайно Трюффо называли Ренуаром, а Годара — Пикассо. Достаточно посмотреть на кумиров Трюффо — Любича, Офюльса, Беккера, Жана Ренуара. Это все авторы большой прозы. Важно также понимать, что и в критике Годар был еретиком, а Трюффо — проповедником. Недавно переиздали сборник статей Трюффо, ну это же чистый благовест.

— Cahiers du Cinéma уже который год ищут безрезультатно так называемую новую новую волну, какое-то движение в современном французском кино, хотя бы отчасти сравнимое по своей силе с завоеваниями 1960-х годов. По-вашему, французский кинематограф поживает плохо?

— Совсем нет. У нас сейчас много новых имен. Много женщин, больше, чем где бы то ни было. И на «Оскаре», и в Каннах от Франции было достаточно номинантов — и «Отверженные», и великолепный анимационный фильм «Я потеряла свое тело». Не стоит забывать и про Селин Сьямма. Все в порядке.

— Значит, вам понравился «Портрет девушки в огне»?

— Меньше, чем другие конкурсные фильмы, но да. Я бы не хотел сравнивать творчество Селин Сьямма или любого другого сегодняшнего режиссера с авторами новой волны. В конце 1950-х годов национальный кинематограф нуждался в обновлении, новая волна была неизбежна. Нам требовалось выйти из студий на улицы и заговорить со зрителями их языком. В 2020-м совершенно другая ситуация. Нужна не новая волна, не перемена стиля, а перемена участи. Цифровая революция изменила седьмое искусство, потрясла онтологические основы, прежняя манера существования более невозможна, рассуждать надо об этом, а не искать нового Годара, ведь и старый еще жив и, в общем, в тонусе. 

— Французских режиссеров последних десятилетий часто попрекают левизной, политическим дискурсом, который монополизировал кинематограф, авторы бесконечно спекулируют на беспризорных детях, что по-прежнему без призора. Об этом писал с возмущением, например, Кристоф Оноре в знаменитой статье для Cahiers du Cinéma, обвиняя Робера Гедигяна или Стефана Бризе в лицемерии. Вы согласны с Оноре?

— Пожалуй. Я всегда считал, что искусство должно освободиться от идеологического гнета, пусть даже «правильных», прекраснодушных теорий социалистов. Я знаю, о чем говорю, потому что в молодости переборщил с политикой. Идеологии устаревают, искусство вечно. Большой художник всегда посторонний и лишний человек, не рассуждающий в категориях право/лево. На кону красота, а не борода Маркса, какой бы окладистой она не была. Взять Матисса, многие ему ставили в вину, что он ни разу, в отличие от Пикассо, не изобразил в своих картинах трагедии ХХ века. Он занимался цветом и светом, казалось бы, абстракция, но с человеком о человеке говорит. Что касается Гедигяна, то он не так прост. Его интересует не только классовая борьба, но и сизифова — то есть вечное сражение с экзистенцией, с судьбой. У Гедигяна от Флобера не меньше, чем от Бальзака, не стоит его снобировать. Политика для меня самая неинтересная вещь на свете.

— Ну хорошо, художнику политика мешает, а критику? Критик имеет право на политические взгляды? Во Франции, кстати, есть вообще кинокритики правого фланга, ведь вся интеллигенция традиционно левая.

— Есть, конечно, авторы Le Figaro, например, один недавно выпустил книжку против французского кинематографа, дескать, надоели вы со своей левизной, вот Трюффо занимался настоящим искусством. Я прочел с удовольствием, но совершенно не согласен. Меня раздражает эта завороженность прошлым, упрямый голлизм, плач по затонувшей Атлантиде. Сегодня — не хуже, чем вчера, поверьте. Что касается политических взглядов для критика — вольному воля, главное — внутренняя свобода и вера, плохой критик — это разочарованный критик. Можно любить или ненавидеть, но не сетовать. Критик сегодня должен быть по возможности еще и путешественником, открывателем имен. Ведь талантов в ХХI веке предостаточно — и во Франции, и в России.

— В России тоже?

— Конечно. Вот вы сейчас, может быть, станете возражать, но я считаю Андрея Звягинцева важнейшим режиссером современности. Я знаю, что говорят про него ваши коллеги, слышал много раз, дескать он гонится за красивостью, что герои у него — словно на котурнах и изъясняются оперными ариями. Но поверьте, Звягинцев владеет универсальным языком трагедии, от Софокла к Бергману. Его культурный код в большей степени европейский, чем национальный, во Франции мы считываем это моментально. Дело еще и в том, что современность настолько трагична — поток ужасов льется на человека непрерывно из-за пресловутой глобализации, что возникает внутренняя потребность трагедии эти как-то в искусстве именно что опосредовать. Вот Ханна Арендт говорила об обыденности зла, но мы же часто именно к обыденности и стремимся, боясь повысить голос, усилить пафос, и в 2020-м оптика Дарденнов, допустим, доминирует. А Звягинцев не боится.

— Политика может быть нам и не интересна, но мы интересны ей. Самая горячая тема сегодня — феминизм, только что случился очередной скандал с Романом Полански на вручении «Сезаров», вы как смотрите на эту ситуацию — расширения пространства борьбы?

— Бог мой, если я вам скажу, что я всю жизнь любил женщин, 30 лет души не чаял в недавно умершей жене, вы мне ответите, что моя любовь была неправильной, не в рамках новой нормы и что я старый дурак, порабощающий своим «мужским взглядом» противоположный пол? Да, весь кинематограф ХХ века — это истории женщин, рассказанные и показанные мужчинами. Мужчина создал женщину — на экране. Сегодня женщина не нуждается в создателе, в демиурге, она хочет говорить о себе своим языком, использовать свою оптику. Ну и отлично. Я только за. Более того, пусть женщина теперь создает и мужчин, раз пришло время поменяться местами. Но не надо стирать историю. Не надо отменять прошлое. Полански припоминают события полувековой давности, вместе с тем пытаясь вычеркнуть из памяти его искусство. Мы дружим с Романом 30 лет, он великий режиссер, его последний фильм мне очень понравился. 

Попытки запретить фильм «Офицер и шпион» мне глубоко противны. Во Франции только ультраправые силы пытались запрещать и цензурировать искусство — Годара, Скорсезе. Никогда прогрессисты. Почему же феминистки хотят пойти путем ультраправых? Вот тут наши дороги расходятся. Странно мне читать и работы ревизионистские, например Лор Мюра, обвинившей недавно Антониони в эксплуатации. Все эти тексты жонглируют гневными терминами — фаллократия, мачизм, объективация — если фильм Полански называется «Я обвиняю» (так картина называлась в оригинале — примечание редакции), то тут скорее «Я приговариваю». Светлое будущее, гендерный паритет, хоть я и против квот, никогда мы там не окажемся такими методами и темпами — реваншизм и революция не одно и то же.

— На последнем Каннском фестивале досталось и Алену Делону — за мизогинию — звучали требования не награждать его почетной «Пальмовой веткой».

— Но это же бред. Вы знаете, лет 30 назад я интервьюировал Делона для Cahiers du Cinéma, огромный материал, одно из самых сильных впечатлений в моей жизни. В чем особенность Делона, в чем его талант — в животной энергетике, он же дикарь, и это сразу заметили Клеман с Висконти, именно мужчины, неважно, гомосексуалы или нет. Красота Делона вроде асексуальна, но нутро у него полыхает пламенем. Потому он и стал звездой. Не актером, а именно звездой. Во Франции это большая редкость, сегодня, например, нет ни одной звезды. Они все в Америке. Брэд Питт обладает чем-то похожим. Вы видели Питта в жизни, он же невероятный совершенно, он моментально втягивает тебя в свою орбиту. С Делоном та же история. Важно понимать, что он еще и очень женственен, они с Бардо сочетали в себе оба гормона — и тестостерон и эстроген, поэтому по ним сходили с ума и дамы и кавалеры. Так, во время интервью Делон постоянно меня касался, ему важно было чувствовать мое одобрение, мою расположенность, что я друг, в этом было много женского, даже девического. 

И еще я хочу сказать, что кинокритик — это человек влюбленный, а в любви не бывает справедливости, равенства и братства и часто даже свободы. Либо взаимность, либо разбитое сердце. Неважно, мизогином или феминисткой.

Читайте также:

• Франсуа Озон: «Французское кино поживает плохо»