4 декабря 95 лет назад на экраны вышла «Алчность» (1924) — новаторская и ставшая культовой драма Эриха фон Штрогейма о том, как неуемная страсть к наживе превращает людей в безжалостных убийц. Об этом фильме в рабочих тетрадях размышлял замечательный режиссер Григорий Козинцев. Текст, далекий от юбилейного славословия, предлагает нетривиальный ракурс на легендарный фильм выдающегося американского кинематографиста.
Коммерческое кино с первых его шагов убеждало зрителей в совершенной простоте жизни. Право же, говорил экран, ровно ничего сложного в действительности нет — добродетель несомненно будет награждена, порок наказан. Что касается общественных отношений, то они неоспоримо разумны. Бедняку легко может выпасть счастье: женитьба на дочери миллионера.
А потом случилось так, как бывало в каждом искусстве: наступило время опровержения, появились художники, которые не побоялись выступить против лжи.
Жизнь хотелось показать в ее подлинном виде. «Перегиб палки» был неминуем, и кинематографисты стали снимать то, что считалось недопустимым для экрана. Черви крупным планом появились в «Потемкине» не только потому, что тухлое мясо переполнило меру терпения матросов, вызвало бунт; сам кадр бунтовал против красивости в кино.
Лермонтов написал в предисловии к «Герою нашего времени»:
«Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины».
Не думаю, чтобы Эрих фон Штрогейм читал Лермонтова, однако, говоря о своем фильме «Алчность», он дословно повторил то же:
«Зрители устали от кинематографических пирожных, их желудок испорчен слишком большими дозами сахара в фильмах».
В 1923–1924 годах Штрогейм поднял мятеж против киноэстетики своего времени. В ленте, снятой по роману Франка Норриса, он разоблачал все, что уже установилось на экране. Он показал дисгармоничный, разорванный в клочья мир. Во что он превратил киноамплуа!.. Добряк мужчина ласкал птичку в начале фильма — значит добрый, положительный герой, — но через мгновение, в припадке ярости, он сбрасывал человека в пропасть. Нежная девушка с ореолом светлых волос (тип героини Гриффита) превращалась силой корыстолюбия в гнусную старуху. Он показал без прикрас опустившихся пьяниц с мутными глазами, ревматическими суставами пальцев, грязным колтуном сбившихся волос. Он буквально задыхался от ненависти к условности. Сцены, которые принято было снимать на красивом фоне, создающем настроение, он переносил в невозможные места. Любовное объяснение происходило в кабинете дантиста во время пломбирования зубов. Отвратительную драку семейной пары, кончающуюся убийством жены, режиссер перенес в идиллическую обстановку рождественского праздника, подле елки, увешанной подарками.
Опровергалось все: способы изображения жизни и время сеанса. Фильм, смонтированный Штрогеймом, должен был идти шесть часов.
Сколько открытий было заключено в одной работе!.. Штрогейм отказался от павильонных съемок и перенес действие в подлинные места: на улицы Сан-Франциско, в здания, комнаты и рестораны, где за окнами шла уличная жизнь. Финал снимался в подлинной пустыне.
В наше время Дэвид Лин поставил «Лоуренса Аравийского» на широком экране, затратил миллионы на караваны верблюдов, — пустыня снималась при помощи всей техники современного кино. Жары на экране не получилось. Яростное, нестерпимо палящее солнце вышло у Штрогейма в 1924 году.
Штрогейм требовал для экрана права говорить о жизненных явлениях всерьез. В мире не пахло идиллией. Новый век рождался, как писал когда-то Тютчев, «в железной колыбели».
«Алчность», пожалуй, — величайший провал в истории кино. Даже в искалеченном, перемонтированном ремесленником виде фильм не смотрели. Люди, как известно, терпеть не могут горьких лекарств.
Потом изобретения, показанные со всей резкостью первого опыта, освоили, обкатали. «Палку выровняли», и, как это всегда случается, проломили ею голову изобретателя.
На конкурсе лучших фильмов всех времен, устроенном во время Брюссельской выставки, «Алчность» вышла на одно из первых мест. Зрителям наших дней картина не кажется ни сложной, ни оскорбительной. Произошло это не только оттого, что способы изображения, найденные Штрогеймом четыре десятка лет назад, стали привычными, Существенным является, вероятно, и другое — мир узнал фашизм. Возможность подавления человеческого в человеке, власть звериного перестала казаться неправдоподобной.
Штрогейм предчувствовал многое. Разве мог он выразить свою тревогу и ненависть способами кинематографической условности?..
Но борьба реального с условным в искусстве происходит в каждое новое время по-особому, и то, что вчера являлось жизненным в искусстве, завтра может показаться условным.
Значит, новый киноязык?
Новый век.
Впервые опубликовано в июльском номере журнала «Искусство кино» за 1976 год.
Еще про немое кино:
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari